Птицы, звери и родственники - Даррелл Джеральд (читаем книги онлайн .TXT) 📗
Когда мы подошли ближе, я смог разглядеть более чем экстравагантное лицо гостя. Оно было пунцовым и покрыто мясистыми наростами, отчего походило на грецкий орех. Что же касается его носа, то, по всей видимости, в какой-то момент жизни он получил столько могучих ударов, что теперь свесился, словно змея. Его челюсть, как видно, разделила ту же судьбу и была скошена набок, как если бы была привязана к мочке уха невидимой нитью.
– Рад видеть вас, – заявил гость таким тоном, будто это он был хозяином виллы. – Мать, да ты, оказывается, ничего деваха! И выглядишь лучше, чем рассказывал твой сын.
Мама остолбенела и выронила один анемон из букета, который держала в руках.
– Да, – молвила она с холодным достоинством, – я миссис Даррелл, а это мой сын Джеральд.
– Моя фамилия Крич, – сказал старик. – Капитан Патрик Крич. – Он сделал паузу и аккуратно и смачно сплюнул через перила веранды прямо на любимую мамину клумбу с цинниями. – Ну так что ж? Добро пожаловать на борт! – повторил он, излучая радушие. – Рад познакомиться!
Мама нервозно прокашлялась.
– Мой сын Лоренс здесь? – спросила она, принимая мелодичный, аристократический тон, которым пользовалась только в моменты крайних потрясений.
– Нет, нет, – отозвался капитан Крич, – я оставил его в городе. Он сказал, чтобы я пришел сюда на чай. Он сказал, что скоро сам прибудет на борт.
– Что ж, – изрекла мама, мужественно встречая невзгоды, – если вы подождете немного, я напеку ячменных лепешек.
– О, ячменные лепешки? – выдохнул капитан Крич, устремив на маму столь сластолюбивый взгляд, что она выронила еще два цветка из букета. – Обожаю ячменные лепешки! И женщин, столь умелых на камбузе.
– Джерри, – холодно произнесла мама, – займи капитана Крича, пока я приготовлю чай.
Я ожидал, что она удалится с достоинством, но она упорхнула, словно бы спасаясь бегством, и я остался один на один с капитаном Кричем. Тот снова развалился в кресле и уставился на меня своими водянистыми глазками из-под лохматых белесых бровей. Его взгляд был столь пристальным, что я слегка занервничал. Но, сознавая свой долг хозяина, предложил ему коробку с сигаретами. Он устремил в нее взор, словно в колодец, при этом челюсть его задвигалась туда-сюда, точно живот чревовещателя.
– СМЕРТЬ!!! – внезапно заорал он, да так, что я чуть не выронил коробку. Он опять развалился в кресле и вновь уставился на меня прозрачными голубыми глазами. – Запомни, юноша, сигареты – это смерть! – изрек он, пошарил в кармане белых парусиновых брюк и извлек оттуда видавшую виды трубку, шишковатую и почерневшую, словно кусок древесного угля. Когда он зажал ее меж зубов, его челюсть перекосилась еще больше. – Не забудь, – сказал он. – Лучший друг мужчины – его трубка!
Он загоготал над своей собственной шуткой, и я из чувства долга засмеялся тоже. Он встал, снова смачно сплюнул за перила веранды и опять развалился в кресле.
Я задумался, какую бы предложить тему для разговора. Но ничто не шло в голову. Вряд ли его заинтересует, что сегодня я впервые услышал цикаду или что курица тетушки Агати отложила шесть яиц, каждое размером с лесной орех. А если взять что-нибудь из морской тематики – может, поведать ему потрясающую новость, что Таки, который не мог позволить себе приобрести лодку, отправился на ночную рыбалку, держа в одной руке фонарь, а в другой – острогу, и успешно пронзил себе острогой ногу, вообразив, что это рыбина какой-то экзотической формы? Но капитан Крич, глядя на меня в упор сквозь маслянистый трубочный дымок, начал разговор сам.
– Интересуешься, отчего у меня такое лицо, юноша? – осуждающе сказал он, и я заметил, что при этих словах его щеки стали еще пунцовее и заблестели, как сатин. Прежде чем я смог что-либо отрицать, он пустился в рассуждения:
– Коварство ветра. Всё от него. Мы огибали мыс Горн. Ветер жуткий, словно из самых пропастей земли. Я упал, понимаешь? Паруса хлопали и ревели, что твоя гроза. Веревка выскользнула из рук, словно змея, намазанная маслом. Я рухнул прямо на палубу. Врача на борту, конечно, не было. Как могли, так и починили. – Тут он сделал паузу и повел челюстью. Я, потрясенный, сидел как вкопанный. – К тому времени, когда мы обогнули мыс Чили, все затвердело, будто портландский цемент, – продолжал он, поглаживая челюсть. – Мне было тогда шестнадцать лет.
Я колебался, сочувствовать ему или нет, но он погрузился в мечтания, закатив голубые глаза. Вернувшись к нам на веранду, мама удивилась нашей неподвижности.
– Чили, – сказал капитан с наслаждением. – Чили! Там я впервые подхватил триппер! Вот, вот – плывет клипер, на клипере шкипер, у шкипера триппер.
Мать вздрогнула и громко прокашлялась.
– Джерри, помоги принести чай, – сказала она. Мы вдвоем принесли чайник, молочник, чашки и блюда с испеченными мамой золотистыми ячменными лепешками и поджаренным хлебом.
– Харчи, – сказал капитан Крич, набивая рот лепешкой. – От них перестает бурчать в животе.
– И надолго вы сюда? – спросила мама, очевидно надеясь на отрицательный ответ.
– Да уж думаю, не поселиться ли тут, – промямлил капитан Крич, отряхивая с усов крошки. – Притянулось мне это место, хочу бросить здесь якорь.
Из-за свихнутой челюсти он прихлебывал чай со страшным шумом. Я заметил все возрастающую тревогу в глазах мамы.
– Так у вас… мм… есть корабль? – спросила она.
– Да не бойтесь, – сказал капитан Крич и схватил очередную лепешку. – Здесь желаю бросить якорь только я. А чего? Я теперь в отставке, есть времечко и приударить за девушками.
Говоря это, он пристально разглядывал маму и жадно жевал лепешку.
– Постель без женщины – что корабль без трюма, – заметил он.
К счастью, само провидение спасло маму от необходимости давать ответ – к дому подкатил автомобиль, в котором приехали остальные члены семьи, Дональд и Макс.
– Муттер, вот мы, – объявил Макс, ласково взглянул на маму и нежно ее обнял. – Вижу, мы прямо к чаю! Со шлюшками – вот здорово! Дональд, к чаю будут шлюшки!
– Не шлюшки, а плюшки, – поправил Дональд.
– Да не плюшки это вовсе! – сказала мама. – Простые ячменные лепешки.
– Кстати, о шлюшках, – вставил слово капитан Крич, – помню одну такую в Монтевидео – ох уж это была стерва! Весь корабль два дня ублажала! Жаль, теперь таких днем с огнем не сыщешь! Не выращивают, и все тут!
– Кто этот отвратительный старик? – спросила мама, как только ей удалось оттеснить Ларри подальше от пирушки, которая была в самом разгаре.
– Его фамилия Крич, – сказал Ларри.
– Это мне уже известно, – заметила мама, – но зачем ты привел его сюда?
– Да он занятный дед, – сказал Ларри, – и потом, не думаю, чтобы у него денег куры не клевали. Он приехал дожить здесь свой век в отставке на скромную пенсию. Я так думаю.
– Прекрасно, но он не будет доживать у нас, – сурово молвила мама. – Больше его не приглашай.
– А я-то думал, что он тебе понравится, – сказал Ларри. – Он странствовал по всему свету, побывал даже в Индии! А сколько он знает самых удивительных историй!
– Вот пусть он и дальше странствует по свету, – сказала мама. – Что-то я не в восторге от тех историй, которые мне довелось услышать.
Капитану Кричу, очевидно, приглянулось наше тихое пристанище, ибо с тех пор он стал у нас частым гостем. Мы заметили, что является он непременно к обеду, всякий раз возвещая о своем прибытии возгласом: «Эй, на палубе! Могу я подняться на борт и чего-нибудь ням-ням?» Поскольку он явно прошагал две с половиной мили по оливковым рощам, чтобы добраться до нас, в этой привилегии ему невозможно было отказать, так что мама, сердито ворча, отправлялась на кухню, доливала воды в суп и мельче крошила сосиски, чтобы капитан Крич мог присоединиться к нам. Зато он вознаграждал нас забавными историями из своей моряцкой жизни, а уж названия мест, где он побывал и которые я знал только по карте, так и лились потоком из его перекошенного рта. Тринидад и Тобаго, Дарвин и Дурбан, Буэнос-Айрес, Веллингтон и Калькутта, Галапагосские и Сейшельские острова, и даже Острова Дружбы, они же Тонга… Казалось, не осталось уголка на земном шаре, куда бы он не проник. Рассказы о своих морских похождениях капитан непременно чередовал с наидлиннейшими и наипошлейшими матросскими песнями, равно как и с похабнейшими куплетами о таких подробностях биологических отношений, что, к счастью, они были абсолютно недоступны пониманию мамы.
