История моих животных - Дюма Александр (лучшие бесплатные книги TXT) 📗

Мишель вздохнул:

— Была бы это хотя бы свора.

Но это и была свора, удивительная свора — в нее входили: волкодав, пудель, барбе, грифон, кривоногий бассет, нечистых кровей терьер, такой же кинг-чарлз и даже турецкая собака, у которой на всем теле не было шерсти, только султан на голове и кисточка на хвосте.

Так вот, все они жили вместе в полнейшем согласии; фаланстер или моравские братья могли бы поучиться у них братским отношениям. Конечно, во время еды случалась небольшая грызня; были любовные ссоры, в которых, как всегда, слабейший оказывался побежденным; но должен сказать, что стоило мне появиться в саду, как воцарялась самая трогательная гармония. Не было среди собак ни одной — как бы лениво она ни грелась на солнце, как бы удобно ни лежала на травке, как бы нежно ни беседовала с соседкой, — которая не прервала бы свой отдых, свой послеобеденный сон, свою беседу, чтобы кинуться ко мне, умильно глядя на меня и виляя хвостом. Каждый на свой лад старался выразить мне свою благодарность: одни дружески проскальзывали у меня между ног, другие вставали на задние лапки и, как говорится, служили, наконец, остальные прыгали через трость, которую я перед ними протягивал, — прыгали то в честь русского императора, то в честь испанской королевы, но с каким-то классическим упорством отказывались прыгать в честь бедного прусского короля, монарха самого скромного из всех и самого популярного если не среди своего народа, то среди собак всех наций мира.

Мы завербовали маленькую испанскую ищейку, назвав ее Лизеттой, и число собак достигло четырнадцати.

И в конце концов все эти четырнадцать собак обходились мне всего в пятьдесят или шестьдесят франков в месяц. Один-единственный обед, устроенный для моих пяти или шести собратьев, обошелся бы мне в три раза дороже, и к тому же вполне вероятно, что они похвалили бы мое вино, но несомненно, выйдя из моего дома, обругали бы мои книги.

Из всей этой своры Причард выбрал себе приятеля, а Мишель — любимца: это был кривоногий, приземистый бассет, передвигающийся почти ползком; двигаясь самым быстрым ходом, он проходил льё в полтора часа, но, по словам Мишеля, у него была лучшая глотка во всем департаменте Сена-и-Уаза.

В самом деле, у Портюго — так звали пса — был лучший бас из всех, какие только можно услышать, преследуя кролика, зайца или косулю; иногда, когда я работал ночью, этот великолепный голос раздавался где-то поблизости, и сам святой Губерт порадовался бы ему в своей могиле. Чем занимался Портюго в такой час и почему бодрствовал, когда вся свора спала? Однажды утром эта тайна мне была открыта.

— Сударь, — сказал Мишель, — не хотите ли съесть на завтрак славное фрикасе из кролика?

— А что, Ватрен прислал кроликов? — спросил я.

— Как бы не так, я уже больше года не видел Ватрена.

— Тогда что же?

— Вам, сударь, нет надобности знать, откуда возьмется кролик, если только фрикасе окажется вкусным.

— Берегитесь, Мишель! — сказал я ему. — Вас поймают, друг мой.

— Да что вы, сударь, я не прикасался к ружью после закрытия охоты.

Я понял, что в этот день Мишель решил больше ничего не говорить мне; но я знал Мишеля и был уверен, что рано или поздно язык у него развяжется.

— Да, Мишель, — ответил я, — я охотно съем сегодня утром фрикасе.

— Вы хотите сами его приготовить или пусть готовит Огюстина?

— Пусть Огюстина сделает его, Мишель: у меня сегодня много работы.

Завтрак вместо Поля подавал сам Мишель, пожелавший насладиться зрелищем моего удовольствия.

Настал черед фрикасе из кролика: я обсосал все косточки.

— Значит, вам нравится? — спросил Мишель.

— Замечательно! — ответил я.

— Так вот, если вам угодно, вы можете есть такое каждое утро.

— Каждое утро, Мишель? Мне кажется, вы слишком много обещаете, друг мой.

— Я знаю, что говорю.

— Что ж, Мишель, посмотрим. Фрикасе — вкусная вещь; но существует одна сказка — она называется «Паштет из угрей», — мораль которой: не следует злоупотреблять ничем, даже и фрикасе из кроликов. Впрочем, прежде чем потреблять кроликов в таких количествах, я хотел бы знать, откуда они берутся.

— Сегодня ночью, если вы пожелаете пойти со мной, вы это узнаете.

— Я же говорил, что вы браконьер, Мишель!

— О сударь, я невинен, как новорожденный младенец, и, как я сказал, если вам угодно пойти со мной этой ночью…

— Далеко отсюда, Мишель?

— Всего сто шагов, сударь.

— Когда?

— Как только вы услышите лай Портюго.

— Хорошо, Мишель, договорились: если вы увидите свет в моей комнате, когда Портюго залает, я к вашим услугам.

Я почти забыл о своем обещании и работал как обычно, когда великолепной лунной ночью, около одиннадцати часов, ко мне вошел Мишель.

— Но, мне кажется, Портюго еще не лаял? — спросил я.

— Нет, — ответил Мишель. — Но я подумал, что, если вы станете дожидаться этого, то пропустите самое любопытное.

— Что же я пропустил бы, Мишель?

— Вы пропустили бы военный совет.

— Какой военный совет?

— Между Причардом и Портюго.

— Вы правы, это должно быть любопытно.

— Если вам угодно будет спуститься, вы увидите.

Я последовал за Мишелем, и в самом деле, посреди бивака, где расположились — каждая на свой лад — четырнадцать собак, Портюго и Причард, усевшись с серьезным видом, казалось, обсуждали вопрос величайшей важности.

Обсудив этот вопрос, Причард и Портюго расстались. Портюго вышел за ворота, направился по верхней дороге в Марли, огибавшей усадьбу, и скрылся.

Что касается Причарда, то он повел себя как собака, у которой впереди еще много времени, и, не торопясь, пустился по тропинке, тянувшейся вдоль острова и поднимавшейся над карьером.

Мы пошли следом за Причардом, не обратившим на нас внимания, хотя он явно не мог нас не учуять.

Причард поднялся до верха карьера, откуда к дороге на Марли спускался виноградник; там он внимательно обследовал местность, двигаясь вдоль карьера, нашел след, определил, что след свежий, сделал несколько шагов по борозде между двумя рядами жердей, улегся и стал ждать.

Почти одновременно с этим в пятистах шагах послышался лай Портюго; после этого маневр разъяснился: вечером кролики выходили из карьера и шли пастись; Причард находил след одного из них; Портюго, сделав большой крюк, нападал на кролика; и, поскольку кролики и зайцы всегда возвращаются по своим следам, Причард, предательски затаившись, встречал его на обратном пути.

Действительно, по мере того как приближался лай Портюго, горчичные глаза Причарда постепенно разгорались и блестели словно топазы; потом, внезапно оттолкнувшись согнутыми лапами, как будто это были четыре пружины, он прыгнул, и вслед за тем мы услышали изумленный и отчаянный вопль.

— Дело сделано, — сказал Мишель.

Подойдя к Причарду, он взял у него из пасти отличного кролика и, прикончив его ударом по затылку, тут же отделил причитающуюся собакам часть добычи. Они по-братски разделили внутренности, вероятно, сожалея лишь об одном: о том, что вмешательство Мишеля (при моей поддержке) лишило их целого, чтобы оставить всего лишь часть.

Как и говорил Мишель, я мог бы, если бы пожелал, каждое утро есть на завтрак фрикасе из кролика.

Но в Париже тем временем происходили события, сделавшие невозможным мое дальнейшее пребывание за городом: открывался Исторический театр.

А теперь, дорогие мои читатели, поскольку это не книга, не роман, не урок литературы, а просто моя с вами болтовня, позвольте мне рассказать вам историю этого бедного Исторического театра, который, как вы помните, был одно время пугалом для Французского театра и примером для других театров.

Если бы он знал провалы, его поддержали бы великие сторонники провалов, управляющие изящными искусствами; но он знал лишь успех, и управляющие изящными искусствами покинули его.

Вот как все произошло. В 1845 или 1846 году, уже не помню точно, я давал в театре Амбигю первых своих «Мушкетеров».