Приезжайте к нам на Колыму! Записки бродячего повара: Книга первая - Вишневский Евгений Венедиктович

— Разумеется... — пожал я плечами.

— Муки на полную квашню два ведра берите, а дрожжи у меня свои, дрожжей не надо. А чарочка-то будет?

— После бани непременно, — засмеялся я, — как же после бани не выпить?

— Вот это по-нашему, это правильно, это по-русски. — Дед засуетился пуще прежнего. — Суворов говорил: ружье заложи, а после бани непременно выпей. А может, не Суворов, может, Петр Первый...

Евсеич дал мне флакон уксусной эссенции и марлевый полог в обмен на наш бязевый. Бязевый, конечно, дороже, но спать в нем из-за духоты невозможно.

— Ты мяса, мяса-то бери, — продолжал он, — и масла сливочного сколько нужно, пожалуйста. Ящик, два, мне не жалко, — и, заметив мое недоумение, добавил: — Три шестьдесят кило, накладную покажу.

— Нет-нет, — поспешно отказался я от этого заманчивого предложения, — масла нам не надо, спасибо. (Очень я опасался, что дед хотел нам сплавить за наличный расчет масло, приэкономленное им у своего отряда.)

Весь вечер я штопал свой полог: вчера комары не дали мне спать, назойливо просачиваясь во все щели, — и слушал великолепный джазовый концерт Дюка Эллингтона с Билли Экстайном, передаваемый «Голосом Америки». Почему-то американские радиостанции слышны тут гораздо лучше наших, так что все новости мы узнаем не из тех источников.

К ночи вернулись из маршрута Саня с Колькой. Саня весел и возбужден: местные разрезы превзошли все его радужные ожидания. Колька тоже оказался молодцом: работал исправно, не хныкал, не сачковал, не канючил и даже нашел несколько хороших скоплений острокод [21], за что и получил премию — право стрельнуть из ракетницы зеленой ракетой по случаю открытия сезона.

5 июля

Сегодня с собой в маршрут Саня взял Гену. Колька остался дежурить в лагере, а мы с Юрой отправились к соседям топить баню и печь хлеб. Колька, как и положено дежурному, встал нынче раньше всех и приготовил завтрак.

Опять жарища, ни ветерка, и возле дедовой пекарни роятся полчища комаров и паутов. Мы с Юрой нарезали для бани и пекарни сухих дров, березовых и сосновых (сухими смоляными дровами, сосной и кедрачом, хорошо разжигать огонь, а березовые дрова дают надежный устойчивый жар). Потом я оставил Юру топить баню и греть воду в большой железной бочке, подвешенной на перекладине между двумя лиственницами, а сам отправился месить тесто, выкатывать хлеба и готовить формы, пока топится печь.

С перевала к нам спускается небольшая кавалькада: с Лесной, из лагеря съемщиков, каюр Паша привел двух завьюченных лошадей. Паша зол как сатана и срывает зло на бедных, ни в чем не повинных животных:

— Тпру! Тпру! Стой же, козел вонючий! Заячья душа! Стой, сука [22]! Здоров был, Евсеич! Здорово, землячок! Гляди, Евсеич, на вредителя, врага народа! Это вот он я и есть. Эх, мать-перемать! Помнишь этого мерина, ну того, подыхал-то который, белого, толстогубого, помнишь? Развьючил я его, распутал да на тропе бросил, а начальник наш, козел очкастый, давай мне шить: ты, дескать, его нарочно подыхать бросил, медведям на поживу оставил, к березе привязал, вредитель!.. Мало того что он денег стоит, так ты мне еще и работу срываешь!.. Орал он на меня, орал, а мерин тот белый возьми да и выйди к нам из кустов... Да куда он на хрен денется?! Он же не дурак, понимает, что в тайге без людей пропадет. Я сразу начальнику заявление пишу: увольняюсь, дескать, к такой матери. Он спрашивает: «Почему?» — «А заболел», — говорю. «Ты знал, — говорит он, — куда ехал, чтобы болеть?!» — «А болезнь, — говорю, — не разбирает: знал — не знал»... И второй каюр, Витька, тоже заявление подает. До первого вертолета. Вас-то когда перебрасывать будут? — спрашивает он меня.

— Да числа двадцать пятого, — отвечаю я.

— Вот тогда и я с вами улечу. Послушай, землячок, — встрепенулся вдруг Паша, — а вам в партию каюр не нужен? Я старый каюр, опытный, кого хочешь спроси... У вас, говорят, начальник человек.

— Да зачем нам каюр, — пожал я плечами, — у нас и лошадей-то нет.

— Жаль, — вздохнул Паша. — Сколько в тайгу хожу, такого дурака, как наш начальник, первый раз встретил. Рыбу ловить не велит, зверя бить тоже. Колька-шлиховщик все равно ведь вдоль ручья работает. Ежели он рыбу увидит, неужели он ее не поймает?! А козел этот давай кричать: «План горит, а вы, вместо того чтобы работать, рыбу ловите!» Взял и выбросил в кусты двадцать ленков. Каких рыбин — красавцев! Ну скажите после этого, не дурак ли?! План у него горит, а когда четыре дня кряду пил, план не горел?! Рабочие четыре дня на рюкзаках сидели, ждали, когда он напьется... — Паша махнул рукой и пошел спать в «рабочую» палатку.

Евсеич, который прежде не упускал ни одной возможности обложить своего начальника, тут вдруг неожиданно принял его сторону:

— Ишь ты, гусь лапчатый, начальник ему нехорош, рыбу ловить не велит. Да дай им волю, они и работу, и совесть, и все на свете забудут. Пока Ор Николаич им гайки не позакрутил, они и на трое, и на пять суток из лагеря уходили, разбредутся по тайге — ищи их! Вялят рыбу да в мешки складывают...

Я не стал вмешиваться в эти сложные производственные отношения, от комментариев воздержался, просто сложил наши горячие еще буханки хлеба (они к этому времени как раз испеклись) и отправился восвояси.

В нашем лагере никаких признаков жизни. Колька, преступно пренебрегая высоким доверием, дрыхнет в пологе. Мясо, которое он должен был вывесить вялиться (под пологом и непременно в тени!), валяется на самом солнцепеке и все шевелится от копошащихся на нем мясных зеленых мух. Теперь его придется выбросить. Жаль, это килограммов десять отличной грудинки и окорока. Дал Кольке разгона, и он, хмуро огрызаясь, стал торопливо готовить ужин.

Пока я воевал с Колькой, на Юру (прямо к бане) вышел олень. Никакого оружия у нашего славного охотника с собой не было, бежать за карабином к Евсеичу было бессмысленно. Юра метнул в зверя свой топор (которым колол дрова), но конечно же промахнулся, а высокомерней красавец не торопясь скрылся в зарослях.

В баню ходили в две смены: во-первых, всем сразу в банной палатке было бы тесновато, а во-вторых, оставлять наш лагерь без какого бы то ни было присмотра Саня запретил. Баня хоть и расположена в каркасной палатке, но вся как настоящая: с шайками и даже с вениками. Камни Юра раскалил на совесть (геологи подобрали такие, чтобы они не трескались от сильного нагрева), но в крыше палатки кое-где сверкают дырочки, так что пар держится очень плохо, несмотря на то что мы подбрасываем кипяток на каменушку через каждую минуту. Так что даже и здесь нам временами досаждают комары и пауты.

— Амун это, а не баня, — ворчит Юра, — спасибо я еще палатку сверху пару раз горячей водой окатил, чтобы пар держался, да и то...

На ужин Колька состряпал нам оленьи котлеты, по две штуки на человека, причем котлеты маленькие, как в столовой.

— Да ты что?! — вытаращил глаза Юра, когда Колька подал ему его порцию. — Обалдел?! Тебе в тайге мяса жалко?! Мужика в поле двумя такими котлетками накормить хочешь? Да были бы хоть котлеты как котлеты. А это что?..

— Мало тебе, так возьми мою порцию, — огрызается Колька, — четырех котлет, я надеюсь, тебе хватит?

— Ну, это ты мне брось! — строго говорит Кольке Саня. — Тебе дело говорят, а ты в бутылку лезешь. И нечего тут в позу становиться, не дома.

— Правильно, — подтвердил Юра, — тем более что мне, например, и четырех таких котлеток мало.

6 июля

Сегодня я один остался в лагере. Саня с Геной опять ушли в маршрут, а Юра с Колькой, взяв винтовки и рюкзаки, отправились за мясом вверх по Пауку. (Паук — так называется ручей, у впадения которого в Инынью стоит лагерь съемщиков. Если посмотреть на карту, этот ручей и вправду со всеми своими притоками и ответвлениями напоминает паука.) Евсеич сказал, что по долине Паука гуляют лось с лосихой.