Тайга – мой дом - Кузаков Николай Дмитриевич (книги онлайн полные .txt) 📗

И вот как-то сентябрьским утром жителей стойбища поднял мощный рев Ветерка. Авдо выбежала на улицу. Ветерок стоял на пригорке, подняв голову к горам, трубил. Голос его был басовитый. Ветерок вызывал на бой противника. Каждый мускул его напрягся, налился силой.

— Ветерок! — крикнула Авдо.

Но Ветерок не слышал ее. Он переступил с ноги на ногу, и могучий голос его снова покатился по тайге. В Ветерке проснулась буйная кровь самца. Природа звала его в горы. И он ушел.

И вот через три года мы случайно встретились с Ветерком.

— …Авдо, ты после этого больше не видела Ветерка? — спросил я.

— Совсем ушел. Позабыл старуху. Ты тоже такой. Вырос — в город ушел. Тайгу бросил. Худой парень.

— Я же вернулся, Авдо. Правда, не насовсем. Да что поделаешь? Я пошел другой дорогой.

— Совсем приходи. Мало охотников стало. Будешь в тайге, Авдо спокойно умрет. А то думы покоя не дают. Горы сердиться будут. Худая Авдо: никого за себя в тайге не оставила.

Глава 5

Небо серое и низкое. Дыбятся горы. Припудривая следы, лениво сыплет мелкий снежок. Вокруг ни души, только иногда донесется одинокий стук дятла или каркающий крик кедровки.

За день пути я сильно устал. С непривычки от поняги болят плечи, ломит поясницу. Ружье кажется пудовым. А тропинка все бежит и бежит. Особенно трудно идти по горным «тундрам». Первую «тундру» я принял за озеро. Идем редколесьем. Небольшая ложбинка. И вдруг ни кустика, белая слегка бугристая плешина. Озеро? Но это оказалась «тундра» — болото, маленький островок вечной мерзлоты, на котором растут только мхи.

Проваливаясь между кочек, перебираемся через «тундру». Выходим на тропинку. Авдо шагает неторопливо, но так ходко, что я кое-как поспеваю за ней. Отдохнуть бы. Но об этом как-то неудобно просить Авдо.

Тропинка приводит в сосновый бор. Здесь идти легче: снег неглубок и почва тверже. Стали попадаться узоры глухариных следов. Собаки резво забегали в поисках птиц. Авдо остановилась, потрогала посохом один из следов, потом посмотрела на меня.

— Далеко еще до палатки, Авдо? — спросил я.

— Меньше полперекура.

Ответ не столько озадачил, сколько рассмешил меня. Ведь не курить можно и полсотни километров. Не успел я раскрыть рта, чтобы уточнить расстояние до палатки, как Авдо уже шла слегка покачивающейся походкой.

Бор кончился как-то вдруг, упершись в ручей, густо заросший ельником и лиственницами. На небольшом взгорке, в треугольнике трех сосен, стояла палатка. Рядом с ней был лабаз, на котором лежали мешки с провизией.

Из сосновой рощи послышалось хлопанье крыльев, а затем я увидел глухаря. Он летел к нам большим черным снарядом. Сел на одну из сосен у палатки. Я вскинул тозовку, [7] Авдо метнулась ко мне и быстро заговорила:

— Не стреляй, бойё. Он здесь живет… Это его бор…

Я не сразу понял, чего от меня требует Авдо. Но когда я опустил ружье, Авдо облегченно вздохнула, показывая на глухаря, сказала:

— Не надо трогать глухаря. Это добрый дух бора. Он палатку стережет. Охотиться помогает.

Глухарь сидел на толстой узловатой ветке, с которой кисточкой свисала хвоя. У него мощный белый клюв с синеватым отливом, седая шея, черная грудь с зеленью, красные брови, белая каемочка на темном хвосте. Поворачивая голову из стороны в сторону, глухарь бесцеремонно рассматривал нас. Собаки лаяли что было сил. Авдо прикрикнула на них. Глухарь вытянул толстую шею.

— Гостинцев просит, — пояснила Авдо. — Нету, Старик. Завтра принесу, — обратилась она к глухарю.

Глухарь действительно походил на старика, бодрого, крепкого и важного от чувства собственного достоинства. Посидев немного, он снялся и улетел в бор.

Мы с Авдо напилили дров и затопили печку, которая делила палатку, довольно просторную, на две половины — мужскую и женскую.

Приятно после утомительной дороги лечь на еловые ветки, покрытые оленьими шкурами, и слушать, как гудит лес, как потрескивают дрова в печке и поет Авдо, освещенная слабым светом коптилки. В этом было что-то сказочное, романтичное и в то же время тревожное: ведь на сотни километров вокруг разлилось безбрежное море тайги, и, случись что-нибудь с тобой, рассчитывать можешь только на свои силы.

Спал я в эту ночь крепко, без снов. А когда проснулся, Авдо уже чистила ружье. На печке в сковородке жарилось мясо, точно волшебным молоточком постукивал чайник.

— Уши не отморозил? — хитро прищурившись, спросила Авдо.

— Кажется, нет.

Я сел. У двери на куче поленьев лежал глухарь. Это меня поразило: вчера Авдо чуть под пулю не бросилась, чтобы спасти глухаря, а тут на тебе — сама убила.

— Зачем же ты его убила?

— Суп варить вечером будем, — невозмутимо ответила Авдо.

— А кто теперь палатку охранять будет?

— Это другой глухарь. Он в другом бору жил. Наш Старик туда не летает.

Вот в чем дело. Я-то ненароком подумал, что у Авдо все глухари священные. У нее был, оказывается, только один — Старик.

Через час мы ушли в тайгу каждый своей дорогой. Мне вновь предстояло стать охотником. И я волновался: смогу ли. А от этого зависело отношение Авдо ко мне, которым я очень дорожил. Виделись теперь мы с ней только вечерами. А того, кто первым приходил к палатке, каждый раз встречал глухарь.

Старик был почти домашним. Приручила его Авдо случайно. Несколько лет назад ей пришлось охотиться здесь одной. Как-то она набрала котелок клюквы и поставила на лабаз. Дня через два-три посмотрела, а ягод в котелке осталось на донышке. Это ее вначале озадачило, но по еле заметным следам — осень долго стояла бесснежная — Авдо определила, что это проделки какой-то птицы.

Тогда она набрала голубицы, и голубица была съедена. Столовался здесь не кто иной, как молодой петушок-глухарь. Проделывал он это, по всей вероятности, из озорства, так как ягод везде было очень много. А вот когда выпал снег и трудно стало добывать корм, глухаря погнала сюда нужда.

Так между Авдо и Стариком установилась дружба. Когда Авдо возвращалась с охоты, каждый раз глухарь встречал ее у ручья в ельнике. Он садился на дереве у лыжни и, вытянув шею, пощелкивал клювом — просил ягод. Я, как и Авдо, тоже стал приносить глухарю то рябины, то голубицы, которую в борах еще не завалил снег. Старик меня встречал, сидя на сосне. Я высыпал ягоды на колодину, лежащую неподалеку. Глухарь, осмотревшись, — он сильно боялся Назариху — слетал с дерева и подходил к колодине. Когда гостинцев не хватало, он распускал веером хвост, топорщил перья на шее и клянчил добавки.

Моя дружба с птицей вызывала у Назарихи глухую ревность и протест. Злясь на глухаря, Назариха решила наказать его. В тонкостях зная повадки обитателей бора, она однажды устроила Старику западню. Убежав от меня как-то пораньше, Назариха притаилась за колодиной. Я, как обычно, присел и насыпал ягод. Старик слетел с дерева и принялся клевать. Вдруг улавливаю еле слышный шорох. Оглядываюсь: Назариха. Чуть присев, она делает огромный прыжок. Я крикнул что было сил: «Старик!» — и выбросил к нему руку.

К счастью, моя рука попала Назарихе в пасть, и мы свалились с колодины. Старик успел улететь.

Я стряхнул с себя снег, осмотрел руку: на ней было несколько царапин от зубов Назарихи, которая стояла с виновато опущенной головой.

— Назариха, как тебе не стыдно? Не заметь я тебя вовремя, ты бы натворила бед. Нас бы за такое Авдо близко к палатке не пустила.

— У-у-уу, — ответила Назариха и посмотрела на меня с укором. Это она выговаривала мне за дружбу со Стариком.

— Ты пойми, глупая, — уговаривал я. — Не Старик к нам пришел, а мы к нему. Так что уважать его надо.

— У-у-уу, — протянула Назариха, явно не соглашаясь со мной.

Сколько я ни убеждал Назариху, убедить не мог. Что поделаешь? У нее своя, собачья, логика. С этого дня Назариха затаила злобу на всех глухарей и беспощадно им мстила.

Чтобы не расстраивать Авдо, я умолчал о происшествии, но за Старика боялся, знал, что Назариха не оставит его в покое.