Медведи и Я - Лесли Роберт Фрэнклин (читать книги .txt) 📗
Перед тем как уехать, Марк оставил мне вяленой лосятины и пять килограммов колбасы и пеммикана.
— Это прислал тебе Ларч, — сказал Марк. — Он сам приедет к тебе с припасами, как только сумеет получить три-четыре дня отпуска. Послушай, переезжай-ка ты ко мне на озеро Палисейд, перезимуешь у меня. А в верховьях Таклы найдется хорошая скво.
— Спасибо, Марк! Я бы с удовольствием, но сперва надо съездить на тот берег, а там будет видно. Может быть, я даже уеду в Южную Калифорнию, буду отогревать свои промерзшие кости среди апельсинов, инжира и финиковых пальм.
— Я однажды попробовал апельсина. Необыкновенно вкусно.
Прежде чем я рискнул отправиться через озеро на каноэ, пришлось пережидать три дня, так как не переставая дул сырой ветер, с неба то и дело капало, словом, как говорят лесорубы, началась мокреть. Чтобы как-то унять свое нетерпение, я на всякий случай конопатил щели в стенах, поправил крышу, наколол дров — вдруг все-таки придется зимовать.
Наступило безветрие, и я без всяких приключений переплыл через озеро. Вокруг хижины Ларча было много медвежьих следов, один побольше — в четырнадцать дюймов, два других — по десять. Я звал медведей — свистел и кричал, покуда не охрип, обегал весь берег, прошел две мили вверх по пологому бурому склону каньона в сторону Скалистых гор — но ни разу не встретил свежих следов. Тогда я вернулся домой и стал готовить ужин. Я надеялся, что медведи придут на острый запах елового дыма, бобов, лука и кофе. С наступлением ночи в лесных просторах воцарилась нерушимая тишина; казалось, что осенняя тьма заглушила все звуки канадского севера.
Обыкновенно я вставал рано, даже во время суровых морозов не изменяя этой привычке. Однако на этот раз, уж не знаю почему, наверно, от физической усталости и пережитых в последнее время треволнений, я проспал допоздна; был уже день, когда меня разбудило осторожное царапанье и тихое повизгивание, раздавшееся под дверью. Одним прыжком я выскочил из спального мешка и стал дергать задвижку; задвижка у Ларча ходила туго из-за того, что дверь снаружи была утеплена лосиной шкурой.
На крыльце, махая лапами, точно голодный пудель, и повизгивая, как вернувшаяся из самовольной отлучки овчарка-колли, сидел не кто иной, как милый мой приятель Скреч. Обняв медведя, я вопил, стонал, рыдал и хохотал от восторга и, только продрогнув, опомнился. Кое-как я заманил его в тепло и сварил ему большой горшок такой же овсянки, как в тот день, когда приемная мамаша оставила его на мое попечение на озере Бабин: я набухал туда маргарина, чашку коричневого сахару и три банки сгущенного молока, позаимствовав все это из неприкосновенного запаса Ларча. А потом с нетерпением ждал, когда Скреч кончит завтракать, чтобы поскорее отправиться с ним в лес.
Делая ставку на то, что, следуя природному инстинкту, Скреч скорее всего приведет меня к Дасти и Спуки, я побросал, что попалось под руку, в рюкзак и пустил Скреча вперед, надеясь, что его нос выведет нас, куда следует. Скреч даже не стал принюхиваться, а сразу взял след и, не раздумывая, двинулся вверх по каньону в сторону Скалистых гор. Скреч еще прихрамывал на ту ногу, которая побывала в капкане, но это было, судя по всему, единственное его увечье. В воздухе чувствовалась морозная свежесть. Дыхание вырывалось с паром, и в бороде у меня скоро образовались маленькие сосульки, а у Скреча вся грудь и плечи покрылись белым инеем; мы мчались по пустынной тропе, мимо темнеющих мерзлых деревьев, и без остановки проделали несколько миль. Сделав в полдень привал, мы уже через пятнадцать минут продолжили наш путь, еще засветло одолели склон и очутились на вершине.
Перевалив через нее, мы начали спускаться, как вдруг Скреч остановился и с разбегу сел на землю. Я присел рядом, обнял его за шею, а он лизнул меня в ухо. Внизу лежала долина озера , а на пути к ней, примерно на высоте двух километров над впадиной, в которой покоится озеро, находилось болото. Оттуда, из зарослей ивняка, вышли два медведя и стали рыть землю, откапывая клубни .
Учуяв издалека наш запах, Спуки встал во весь рост и повернул к нам голову. Дасти насторожилась и быстро скрылась в густых зарослях ивняка. Оба медведя хромали, и видно было, что они стараются полегче ступать на передние лапы.
Я стал звать Дасти, послал за ней Скреча, но она убежала вслед за Спуки со всей поспешностью, какую ей позволяла больная лапа: скоро они скрылись в густом ельнике, которым были покрыты горы, окружавшие озеро с юга. Я ждал, сидя на поваленном дереве на краю тропы, которая снизу огибала болотце, и через некоторое время ко мне вернулся Скреч.
Он пошел со мной назад к хижине Ларча, но, как мне показалось, довольно неохотно.
Обоюдоострый топор
Вернувшись в хижину Ларча, мы со Скречем допоздна засиделись в тот вечер возле очага. Я гладил Скреча по голове, чесал ему за ушами и под подбородком, а сам думал о том, как сложится отныне судьба Дасти. Благодаря тому, что она успела нагулять достаточно жиру, она сможет — с помощью Спуки — прожить независимо от человека. Ее могучий рост, стремительность и сила должны внушать почтение всем животным, кроме медведя-гризли, а полученное ранение тем более заставит всех держаться от нее на почтительном расстоянии. Из всех животных самое опасное — раненый медведь. Хотя меня и беспокоила ее рана, но делать было нечего, пришлось вернуться в хижину и предоставить Дасти и Спуки (а если Скреч захочет к ним присоединиться, то и Скреча) самим себе, полагаясь на то, что они научены горьким опытом опасаться человеческого коварства.
На следующее утро, когда я стал снаряжать свое каноэ в обратный путь, Скреч кинулся бежать в сторону каньона, словно бы он решил вернуться к своим сородичам. Я уже примирился было с этим его решением, убедив себя, что оно соответствует природе вещей и для Скреча это будет наилучшим исходом: ведь не могу же я до бесконечности нянчить даже одного медведя! Но тут он медленно вышел из леса. Вместе с ним на опушке показалась Дасти. Услышав мой голос, оба замерли, как вкопанные. Скреч лизнул сестру в нос, галопом прискакал ко мне и вскочил в каноэ. Дасти нерешительно повернула в чащу, но вдруг остановилась в от Спуки, который поджидал ее на тропе, повернула к нему морду, поглядела, потом оборотилась к нам и потянула ноздрями воздух; мы со Скречем уже оттолкнулись от берега.
Следующая неделя пошла в бешеной гонке, надо было покончить со всеми хозяйственными хлопотами, прежде чем нас застигнет врасплох холодное дыхание Арктики, которое вот-вот должно было обрушиться на озеро. У меня еще ничего не было готово. Я лихорадочно пилил, колол дрова, складывал поленницу, ставил переметы в устье Отет-Крика, наловил сотни две лососей и форелей, прокоптил весь улов и надежно спрятал его в тайнике. Все это время Скреч не отходил от меня ни на шаг. Когда не было клева, я уходил в лес за дровами. Скреч довольствовался короткими вечерними прогулками, так как нажировался за предыдущие месяцы. Я уже мог с удовольствием думать о предстоящей зимовке, заранее радуясь приезду Ларча, который обещал привезти припасы.
В эти последние осенние дни Скреч, как, бывало, Расти, выказывал живой интерес ко всему вокруг; однако даже в самые захватывающие моменты — увидев скользящую по воздуху белку-летягу, наблюдая за дятлом, за бросающейся на добычу скопой или показавшимся из леса лосем, — он неизменно усаживался по-человечьи на землю и скреб у себя за ухом, как бы размышляя над увиденным. С каждым днем я все больше поражался тому, что раньше совершенно не обращал внимания на этого медведя, которого затмевала яркая индивидуальность энергичного Расти. Скреч, в отличие от Расти, не мог похвастаться независимым характером или волевыми качествами; зато природа сделала его необыкновенно нежным, уступчивым и, можно сказать, кротким. За Расти я ходил следом, а Скреч ходил следом за мной. В этом заключалось главное различие. Скреч был привязчив и игрив, точно маленький медвежонок, и эта привязанность пересилила в нем даже естественную, свойственную всем медведям тягу к бродяжничеству и независимости. Он любил, задрав все четыре лапы, поваляться перед очагом, грыз какую-нибудь палку или нарочно выделывал всякие выкрутасы, чтобы привлечь мое внимание, когда я начинал клевать носом. Стоило мне задремать, как он принимался покусывать меня за ухо; если я не выражал восхищения его выходками, он повторял их до тех пор, пока не добивался желаемого эффекта. Скреч выучился понимать многие человеческие жесты и слова, он усвоил куда больший их запас, чем Расти и Дасти. В общении со Скречем требовалось больше слов. С самых первых месяцев он водил меня, куда ему было надо, умел показать носом предмет, на который хотел обратить мое внимание, и всегда добивался своего, в то время как его брат и сестра не тратили лишних усилий, если я не понимал их с первого раза или если дело, на их взгляд, того не стоило.
