Ребята и зверята (илл.) - Перовская Ольга Васильевна (читаем книги онлайн TXT) 📗
Товарищ прицелился. И Райт, отобрав у щенка перепёлку, вручил её мне.
Мы решили тогда разделиться. Товарищ с Красавчиком двинулись влево, а мы повернули направо.
Вскоре Райт опять отыскал и поднял для меня перепёлку.
Только что это с ним? В смятении он ищет убитую птицу и не может найти... Спотыкается, мучительно дышит: «Ах-ах!.. Ах-ах!»
Перепёлка упала за кочкой. Вон она там лежит, а старик уже в третий раз пробегает мимо неё.
Он не чует её и не видит.
Я украдкой достал перепёлку и подложил ему на пути. Так уж Райт не сможет её не заметить! И он, правда, сейчас же наткнулся на птицу и, роняя её от спешки, подал мне.
Долго Райт держал перепёлку в зубах. Он вилял, словно радовался, что сегодня я бью без промаха, не мажу позорно, как мазал когда-то, в первые наши охоты...
Славный, славный старик!..
Подбежал мой товарищ.
— Что? Ещё перепёлка? Вот это работа! Молодчинище Райт!
А я повесил ружьё на плечо и не стал больше стрелять. Мы в тот день просто долго бродили по плавням. Побывали на озере. Обошли все любимые наши места...
Это было в последний раз. Райт их больше уже не увидел.
БЕРДЯГИНСКИЙ ВНУЧЕК
Ивана Васильевича вы, наверное, знаете? Это тот, в очках, который ходит с бидончиком в молочную на углу Смоленского рынка и Шепетьевского переулка. У него пушистая борода на две стороны, а посерёдке торчит голый подбородок.
Он в мягкой толстовке и в мягких кавказских сапогах. И на голове у него тоже мягкая шляпа. И сам он весь мягкий, пушистый, так и хочется потрогать рукой.
Ну, что? Вспомнили теперь? Видали его, конечно.
Его все знают. Много лет тому назад он поселился тут поблизости, в Кривом переулке, в стареньком двухэтажном домике.
В двух крошечных комнатках помещается он со своей семьёй: с Марьей Петровной и Дамкой.
Когда Иван Васильевич приносит молоко, Марья Петровна варит кофе. Потом Иван Васильевич уходит на службу в статистику. Марья Петровна провожает его на лестницу и только успевает захлопнуть дверь, как вспоминает самое нужное.
Она бежит к окну, высовывается и кричит в переулок:
— Носовой платок взял? Очки не забыл?
И глядит ему вслед, пока он не скроется за углом.
Проводив Ивана Васильевича, Марья Петровна принимается за уборку. В синем переднике, с очками на носу, ходит она по всей квартире и собирает цветочные горшки. Составляет их на пол, поливает, осматривает и потом опять расставляет по окнам и на лесенке. У Марьи Петровны много цветов, и она очень ими гордится.
Потом она надевает на щётку мокрую тряпку и подсовывает её под мебель, во все уголки и щёлочки. Марья Петровна протирает пол, но Дамке кажется, что щётка гоняется за ней.
Шмыгает противная тряпка, а собака ворчит, огрызается и, спрятавшись под кроватью, следит за тряпкой злыми глазами.
Наконец всё расставлено по местам, всё блестит чистотой. Тогда Марья Петровна надолго, до самого обеда, исчезает в кухне. Кухня у неё маленькая, похожая на шкаф, тоже аккуратная и тихая. Блестят на полке кастрюли, и каждый раз, когда по переулку проезжает ломовик, звенят в коробке ножи и вилки.
А в комнатках совсем тихо.
Только кряхтит зажиревшая Дамка, устраиваясь на своей подстилке.
Под вечер Иван Васильевич приходит домой. Они обедают. Потом снова работают. Марья Петровна убирает посуду и садится со штопкой поближе к лампе.
Яркий свет на столе. Мелькают спицы. Стучат костяшки счётов. Иван Васильевич ведёт пальцем по странице. Тут уже не до разговоров, а то как раз собьёшься.
После работы Иван Васильевич достаёт свою шкатулку с шахматами и говорит:
— Пойду ненадолго, сражусь и сейчас же обратно.
Он спускается на первый этаж, и это уж на весь вечер.
А дома опять тишина. Лампа горит ещё ярче. Дамка со вздохом кладёт голову на колени своей хозяйки и глядит не мигая ей в лицо. Она-то понимает, что бедной хозяйке скучно: человеку обязательно нужно с кем-нибудь разговаривать. И Дамка глядит до тех пор, пока Марья Петровна не начинает выкладывать ей все свои заветные мечты и планы.
Иван Васильевич поздно пришёл от соседа. Пока Марья Петровна собирала чай, он ходил по комнате и хвалился:
— Сейчас был редкий, прямо небывалый случай. Одним несчастным конём я залепил ему мат.
Марье Петровне не совсем понятно, что тут такого удивительного, но на всякий случай она говорит:
— Да ну?
— Честное слово! Но постой. Это ещё не всё. Дал я ему мат, а он на попятный: просит два хода назад. Ну, я не люблю спорить. Ставьте, говорю, всё обратно. Мы начали ставить, а двух коней нет. Искали, искали — нигде нет. Как сквозь землю провалились.
— Вот тебе раз! Куда же они делись?
— Куда? У ребят. Они всё вертелись около стола; положат мордочки на стол и смотрят, как мы двигаем шахматы. Пока мы спорили, они ухитрились незаметно стащить двух коней. Сели с ними на полу и играют — надвигают коней друг на дружку, потом тычут одного на другого носом и ржут: «И-го-го! И-го-го!»
Марья Петровна сначала смеялась, а потом перестала и задумалась. Сильно задумалась, загляделась на Дамку и по привычке заговорила с ней вслух:
— Вот были бы у нас такие ребятки! И не надо было бы к соседям спускаться. Они бы и дома все шахматы растаскали.
— А что, Марья Петровна, не взять ли нам вправду ребёнка? Возьмём у кого-нибудь из большой семьи. Поможем людям, воспитаем его, образуем. Всё лучше, чем даром небо коптить.
— Да кто же нам его отдаст? Это ведь нужно, чтобы их было слишком много. Да и чтобы нас с тобой родители знали, доверяли бы нам, не боялись.
— Погоди! Помнишь старого деда Бердягина, алтайского пасечника, на Бобровой речке, в Сенном? У него своих ребят дюжина да внучат, верно, с десяток. Растут они все в тайге дичками.
— Что же ты, Иван Васильевич? Гостил целое лето, небось из-за своих охотничьих похождений об этом и подумать не успел.
— Вот и не угадала, Марья Петровна! И думал и даже говорил с этим преподобным дедушкой.
— Говорил? Ну, а он что?
— Обиделся даже. Ничего, говорит, у нас своего хлеба хватает, вырастим сами. Стариц ведь упрям, хоть на выставку.
— А молодой как, отец мальчика,— тоже не хочет?
— Какой не хочет! Он небось сам меня напустил на дедушку. Семья у них старинная, кержацкая, староверская. Деды и отцы — пасечники да охотники. А молодой — Гермогеном звать — в армии был. Тянется к образованию. Мечется и сынка обучить. Только боится скандала. Без старика не решится, не смеет.
— Ах ты, несчастье какое! А внуки правда хорошие?
— Прямо герои.
— Ишь ты ведь горе какое! Ну, да я им сама напишу. И ты напиши, Иван Васильевич. Должны же они позаботиться, образовать мальчишек, воспитать, довести до ума! А где там в тайге? Пользу свою сами должны понимать...
С тех пор пошла переписка. Много дней путешествовало письмо в тайгу. И обратно двигалось не быстрее. Марья Петровна получала письма и каждый раз волновалась: всё ждала, когда пришлют мальчика. Но дед Бердягин об этом пока помалкивал. Он писал про хозяйство, про пасеку, про охоту. Благодарил за присланные охотничьи припасы.
«...С твоего зелью17, друг любезный Иван Васильевич, пошла мне удача. Рябцов ныне, белок, зверька у нас дивно18. Намедни копалуху19 принёс и глухаря, до полпуда каждый вытянет. Марье Петровне скажи от нас поклончик. Коли приедешь и нонче гостить, заберёшь для ей глухариных хвостов. Огромадные, что колесо. Дюже баско20 в избу на стенку прибить. Что пишешь насчёт внуков, то покорно благодарим. Растут они молодцами. Карпей намедни со мной промышлять просился. И Миша — тот хоть и вовсе мал, а тоже проворный такой, башкова-тенький...»
Марья Петровна читала и только расстраивалась. Обидно, знаете, читать про чужих внучков, когда своих нет.
Долго обхаживала она упрямого старика. Слала ему и дроби, и пороху, и всякого охотничьего снаряжения. Старик был славный охотник. Подаркам радовался, как малый ребёнок, и всё звал к себе в тайгу, прельщал ягодами и грибами.
