Приезжайте к нам на Колыму! Записки бродячего повара: Книга первая - Вишневский Евгений Венедиктович
— Я всегда понимал, что он сволочь! — сказал Ор Николаевич, стукнув кулаком по столу. — Я ведь каторжанин в трех поколениях. Дед мой сюда, в каторгу, был сослан еще до революции. Бабка говорила потом: «Хорошо, что он еще в тридцать третьем помер... Это же просто счастье, что он до тридцать седьмого года не дожил». А отец мой в сороковом в Дарпир угодил, да там и сгинул без следа. И моя бы дорожка туда лежала, если бы новые времена не пришли.
— А вот я, — вступила в разговор Геологическая Дама, — сюда по распределению работать приехала, после института, совсем еще молоденькой девчонкой, в сорок девятом году. Я во все тогда верила, а Сталина, так просто боготворила. И лагеря, и зверства, и порядки здешние — все-то я своими глазами видела и уверена была, что это необходимо. В Дарпире, — она повернулась в сторону Ора Николаевича, — шахта была, там исключительно политические работали, самый строгий это был лагерь. Заключенные ходили в кандалах, лишь в шахте с них наручники снимали. Вот как-то спускаюсь я в шахту, мне там образцы взять надо было, слышу вдоль по штреку удивленный крик: «Баба в шахте!» Разговорилась я там, в шахте, с одним парнем (он помогал мне образцы отбивать). Молодой парень, студент геологического факультета из Свердловского университета, в прошлом, конечно. Дали ему на всю катушку по печально известной пятьдесят восьмой статье с формулировкой «групповое покушение на жизнь члена правительства»: они темную одному преподавателю устроили, а он депутатом райсовета был. Вот этот парень и говорит мне: «Все равно правда восторжествует, и усатому этому деспоту, тирану кровавому, придет конец!» Я тогда подумала: «Господи! На что он рассчитывает?! Двадцать пять лет срок у него, да если он даже и отсидит его и жив останется (а это очень сомнительно), что он тогда будет?! Развалина, изгой, отщепенец! И главное, как он о нашей стране и о любимом вожде так говорить может?!» А вышло-то, посмотрите, все по его.
Долго еще они вспоминали разные случаи, потом Ор Николаевич вдруг встал возле костра во весь рост, так что огромная тень от его в общем-то не богатырской фигуры выросла необыкновенно и целиком перегородила Инынью, на которой, переливаясь, сверкала лунная дорожка. Громовым голосом он заорал, пугая птиц и зверей:
Тиран душой, сапожник родом
Был в самодержцы возведен.
И стал народ «врагом народа»,
Поскольку был народом он!
Разошлись гости в шестом часу утра, и совершенно пьяный Ор Николаевич выпал из лодки в Инынью,
25 июля
С самого утра Саня ушел в лагерь к соседям. Они втроем должны обсудить свои геологические дела и наметить программу совместных работ. А у нас нынче большой санитарный день: моемся, нагрев на костре воды, стираем; проветриваем и прожариваем на солнце спальные мешки и вообще все свои вещи.
— Эх, — огорчается Юра, — профукали мы рога-то! А ведь не трофей — загляденье! Червь под шкуру ушел — теперь кранты! Придется с них, видно, всю шкуру сдирать. А без шкуры оленьи рога — что за рога?! Голых-то рогов на любом забойном пункте сколько хочешь взять можно.
Саня вернулся только вечером и сразу стал рассказывать про Ора Николаевича:
— Удивительный мужик! Геолог он, конечно, высшего класса, да только норовит сам всю работу сделать. Дай ему волю, он вообще бы один работал. Они же ведь только с середины июня работать начали: ждали, пока начальник лошадей с Усть-Тоскана пригонит. Испокон веку во всех партиях лошадей каюры пригоняют, а тут начальник никому такого ответственного дела доверить не смог. При всем том работяга отменный и добросовестный человек по самым высоким меркам. Уж на карту, которую он сделает, положиться можно совершенно, качество будет наивысшее. Только ни он сам, ни его рабочие за эту карту премии не получат. С таким качеством, как у него, да еще с этими принципами (всю ответственную работу делать только самому) план выполнить просто невозможно. Ну, сам он, ладно — это дело его принципов, его престижа, его геологического имени, если угодно, а рабочие-то за что страдать должны?! Вот ведь какая смешная ситуация у нас в геологии: чем выше качество работы, тем меньше денег за нее получишь.
«И не только в геологии», — отметил я про себя.
26 июля
Сегодня с утра Саня вместе с Ором Николаевичем и Геологической Дамой идут в маршрут; Юра с Геной отправляются рыбачить на Лесную, а мы с Колькой остаемся хозяйничать в лагере. Юра торопится, обжигаясь, глотает чай, при этом еще успевает ругаться на меня:
— Ну, как ты чай завариваешь, не понимаю! Вот я в кипяток кусочек рафинаду брошу, минута — и все нифеля осели. А у тебя вон гоняешь-гоняешь их по кастрюле!
После этого он начал ругаться на Гену:
— И чего ты копаешься, как красная девка перед сватовством? Чего тебе там собирать-то?! Пошли скорей.
Сам-то он давно уж собран (он таки взял с собой два рюкзака) и весь дрожит от охотничьего азарта.
— И чего ты торопишься, как голый в баню, — усмехается Гена, — никуда эти ленки от нас не денутся.
Наконец они двинулись вверх по распадку. Гена, несмотря на все уговоры Юры, взял с собой только один рюкзак. За это Юра заставил его нести карабин.
Первым, уже в сумерках, вернулся Саня и торжественно сообщил, что Геологическая Дама, припертая к стене их с Ором Николаевичем совместными доводами, уже почти во всем с ними согласилась. Назавтра, чтобы добить ее окончательно, мы все, кроме Кольки (у него до крови сбиты ноги, и, кроме того, кто-то должен непременно оставаться в лагере — это наше правило), пойдем в маршрут на Паук и принесем оттуда много образцов.
Когда вовсе стемнело, Саня с Колькой отправились спать, а я решил дождаться наших рыбаков, просидел у костра до двух часов ночи, но, так и не дождавшись их, тоже ушел спать. Особенно-то я за ребят не волновался: от реки они, скорее всего, никуда не уйдут (при хорошей рыбалке азартного Юру от реки за уши не оттащишь), так что заблудиться они не заблудятся; в кромешной тьме с полными рюкзаками (а у Юры их даже два — один на спину, другой на живот!) по горной тайге шарашиться — почти наверняка сломать себе если не шею, то ногу, так что почти наверняка они где-нибудь на берегу реки разожгли костерок и коротают ночь, жаря ленка на рожне.
27 июля
Я вычислил все абсолютно верно: рыбаки явились в лагерь на рассвете, в седьмом часу утра. Рыбы принесли уйму — все три рюкзака набиты под самую завязку. Саня слегка пожурил их, но по всему было видно, что он не очень сердится.
— Да что же было делать-то, Саня? — виновато разводит руками Юра. — Она же брала, как бешеная. Разве уйдешь с такой рыбалки?.. Ну а ночью, сам понимаешь, с такой ношей по тайге не пойдешь.
— До чего же азартный мужик, — качает головой Гена. — Я ведь его с девяти вечера домой тянуть начал: мы далеко вниз по Лесной ушли, ниже наледи. До одиннадцати звал, а потом уже и рукой махнул.
— И главное, самый-то клев начался с сумерек, — продолжал оправдываться Юра, — что ни заброс, то ленок. Да один другого крупнее.
— Нет, пожалуй, не с сумерек, — уточнил Гена, — часов с шести.
Как бы там ни было, а в маршрут с Саней, Ором и Геологической Дамой мне придется идти одному: ребята завалились спать (они приперли — в гору! — около полуцентнера рыбы, да, считай, ночь не спали); Колька, как уже было сказано, стер ноги, кроме того, ему потрошить и чистить рыбу.
И вот уже мы вчетвером идем вверх по Пауку. Долина ручья причудливо извивается между сопок, то расширяясь метров до двухсот, и тогда Паук разливается на множество мелких ручейков, журчащих по галечнику; то собираясь в узкое, метров пять-шесть, ущелье, где Паук либо несется через перекат, либо, наоборот, стоит довольно глубокими омутами, в которых кишит хариус, отчетливо видимый с берега. Вскорости я нашел под кручей длинный, витой, причудливо изогнутый рог горного барана и, как диковинку, преподнес его начальству.
