История моих животных - Дюма Александр (лучшие бесплатные книги TXT) 📗
— Да, Мишель.
— Хорошо; когда все будет готово, я вам скажу.
Мишель вышел.
Через полчаса я почувствовал, что меня грубо трясут за плечо.
Это Мишель будил меня; должен признаться, несмотря на вчерашнее убийство и утреннюю резню, я снова уснул.
— Готово, сударь, — сказал он.
— Ах, черт! — ответил я. — Значит, я должен встать?
— Да, сударь; если только вы не собираетесь смотреть из окна. Но тогда вы плохо рассмотрите.
— Где состоится казнь, Мишель? Я предполагаю, должна быть казнь?
— На дровяном складе.
— Хорошо, Мишель, идите; я пойду за вами.
Я влез в штаны и куртку, сунул ноги в домашние туфли и вышел.
Мне надо было только выйти за порог, чтобы оказаться на соседнем дровяном складе.
Мишель одной рукой тянул за цепь Каталину, а в другой держал орудие, первое время остававшееся для меня совершенно непонятным.
Это была перекладина из сырого дерева, расколотая посередине; к ней была привязана за шею черная курица — единственная из моих одиннадцати кур, обладавшая такой окраской.
— Если вы пожелаете взглянуть на жертв, — предложил Мишель, — они разложены на столе в столовой.
Я взглянул на стол и в самом деле увидел все мое несчастное пернатое семейство, окровавленное, растерзанное, покрытое грязью.
Я перевел взгляд от стола на Каталину, которого это душераздирающее зрелище оставляло, казалось, совершенно равнодушным.
Его жестокосердие помогло мне решиться.
— Ну, Мишель, — сказал я, — пошли.
Мы вышли.
Был час казни — четыре часа утра.
Мы вошли на пустой дровяной склад и закрыли дверь.
— Так… Теперь, — сказал Мишель, потянув за цепь, — если вы подержите его за ошейник, то увидите, что будет.
Я взял Катилину за ошейник; Мишель схватил его за хвост и, не обращая внимания на рычание, ножом расширил щель в дереве и просунул в нее десять сантиметров хвоста Каталины.
— Отпускайте, сударь — сказал он.
И когда я отпустил ошейник, он одновременно выпустил из рук деревяшку: сжавшись, она больно ущемила преступника за хвост.
Катилина с воплем бросился бежать.
Но он был в плену.
Дерево слишком крепко держало пса за хвост, чтобы какое-нибудь препятствие могло избавить его от этого нового «лекарства».
В то же время курица, крепко привязанная к палке, раскачиваясь от его прыжков, вспрыгивала ему на спину, падала, затем соскакивала ему на плечи, и Катилина, обманутый этой видимостью жизни, решил: это она клюет его, причиняя ему такую боль.
Боль возрастала со скоростью бега; Катилина приходил все в большее смятение. Он останавливался, оборачивался, яростно кусал курицу, затем, решив, что она мертва, снова пускался бежать. Но этот минутный отдых приносил ему лишь более острую боль. Он завизжал: меня это разжалобило, но Мишель оставался непреклонным. Совершенно обезумевший Катилина бросался на штабеля дров, на стены, скрывался, показывался вновь, гонка делалась все более бешеной до тех пор, пока наконец он — задыхающийся, измученный, побежденный, не в силах больше шага ступить — со стоном не упал на землю.
Тогда Мишель, приблизившись к нему, снова расширил трещину в куске дерева ножом и извлек оттуда окровавленный хвост животного, но оно словно не почувствовало улучшения после окончания пытки.
Мне показалось, что Катилина мертв.
Я подошел к нему: лапы у него были вытянуты, как у загнанного борзыми зайца; один глаз был открыт, и только в нем еще сохранилась искорка жизни, говорившая скорее о присутствии воли, чем силы.
— Мишель, — сказал я, — возьмите кувшин с водой и вылейте ему на голову.
Мишель огляделся. В каком-то чане он заметил воду, набрал ее в пригоршню и вылил на голову Катилине.
Тот чихнул и встряхнул головой — только и всего.
— Ах, сударь, — сказал Мишель, — не слишком ли много чести для этого разбойника. Отнесем его домой, и, если ему суждено оправиться, он оправится.
С этими словами Мишель взял Катилину за загривок, отнес его к дому и бросил на садовой лужайке.
Случай нам помог: во время истязания Катилины небо заволоклось тучами, как во время пира Фиеста.
Правда, поскольку для такого заурядного события гроза — это слишком много и люди из гордости приберегают гром для себя, начался дождь, но без грома и молний.
Дождь постепенно пронял застывшее тело Катилины; он потянулся, затем встал на все четыре лапы, но не смог удержаться, сел и оставался неподвижным, с потухшим взглядом, в состоянии полного бесчувствия.
— Мишель, — сказал я, — думаю, урок оказался слишком жестоким.
Мишель подошел к Катилине, который при этом не выказал ни малейшего страха, приподнял ему губы, открыл и снова закрыл глаза, прокричал ему в уши его кличку.
Никакого впечатления.
— Сударь, — сказал он мне. — Катилина повредился в уме, надо послать его к Санфуршу.
Как известно, Санфурш — это собачий Эскироль. В тот же день Катилину отправили к Санфуршу.
XLVII
ГЛАВА, В КОТОРОЙ ПОДТВЕРЖДАЕТСЯ ТО, ЧТО МЫ ГОВОРИЛИ О СХОДСТВЕ ГИБЕЛИ ФЛОРЫ СО СМЕРТЬЮ ЭВРИДИКИ
Вы помните, что мои осерские друзья предложили задержать начало охоты до десятого сентября.
Я написал им, что приеду седьмого вечером и, следовательно, открытие может состояться восьмого.
На этот раз я рассчитывал дольше пробыть в Сен-Бри и взял с собой работы на две-три недели.
Мы так много говорили об охоте, что я не стану утомлять читателей подробностями. Скажу только, что через три недели, увидев довольно заметную беременность Флоры, я попросил моего друга Шарпийона оставить ее в деревне до тех пор, пока она не ощенится.
Шарпийон, знавший, что дети Флоры — потомство Причарда и признавший свою вину перед их отцом, попросил у меня вместо платы за проживание и прокорм права выбрать из помета. Я в свою очередь поставил условие: ни одного щенка не должны утопить, как делают обычно под тем предлогом, что мать слишком слаба для того, чтобы их выкормить.
Проделав примерно четверть пути, я решил навестить своих друзей в Марселе и, для того чтобы оправдать это в своих собственных глазах, подписал с директором марсельского театра Жимназ договор на пьесу «Лесники». Эта пьеса должна была быть написана специально для марсельских артистов и никогда не ставиться в другом театре.
Мой друг Берто великолепно принял меня в своем деревенском доме, носившем название Бланкард.
Я прожил в Марселе около месяца, затем вернулся к Шарпийону, которому пообещал остановиться у него на обратном пути и приехал как раз вовремя, чтобы присутствовать при родах Флоры.
Она произвела на свет пять щенков; отцовство Причарда не признать было невозможно. Каждый выбрал себе одного из них. В двадцать четыре часа все щенята были пристроены. Я удовольствовался тем, кого никто не взял.
Тем временем егерь каждый день, в качестве гигиенической меры, выгуливал Флору.
На восьмой день он рассказал, что нашел и убил гадюку. Гадюки не редкость в лесах Сен-Бри.
Мы похвалили его за то, что он уменьшил их число.
На следующий день он, как обычно, ушел с Флорой, но вернулся без нее.
Славный малый вы глядел очень огорченным. Он попросил у Шарпийона позволения поговорить с ним наедине.
Вот что произошло и вот о чем он не решился заговорить вслух.
Он гулял там же, где и накануне; проходя по тропинке, где была убита гадюка, Флора почуяла запах трупа, приблизилась к нему и взвизгнула.
Потом она почти сразу же забилась в конвульсиях и издохла.
Наш егерь знал, что следствия без причины не бывает; он стал искать причину несчастья. Шелест травы указал ему на присутствие пресмыкающегося; он вытащил шомпол из своего ружья, раздвинул траву и увидел гадюку, которая пыталась уползти.
Одним ударом он остановил ее.
Оказалось, что это была не одна гадюка, а две; одна действительно была мертвой, вторая — живой. Убитая накануне оказалась самкой; самец нашел ее издыхающей и, несомненно надеясь вернуть ее к жизни своими объятиями, сплелся с ней, как обычно делают эти гады. Вместе с живой змеей, убившей Флору, егерь подцепил мертвое тело убитой накануне гадюки.
