Приезжайте к нам на Колыму! Записки бродячего повара: Книга первая - Вишневский Евгений Венедиктович

Поздно ночью Саня составил протокол о несчастном случае на производстве, который мы все (кроме Кольки, разумеется) подписали как свидетели.

30 июля

Юра опять не спал всю ночь, и утром он почти не встает. Я сделал ему перевязку: глаз разбарабанило так, что на него страшно смотреть. До первого числа решили все-таки обождать (усатый красавец командир так уверял меня, что машину нам подадут к заказанному сроку!), а если первого числа вертолета не будет, вызовем аварийно-спасательный рейс и отправим Юру в Сусуманскую больницу.

— Да вы что, мужики, — духарится Юра, — все будет нормально. Дня два-три, самое больше четыре, и все зарастет на мне, как на собаке. Не отправляйте меня в больницу, ребята.

— Ну уж нет, — решительно говорит Саня. — В больницу-то мы отправим тебя во всех вариантах. Если у тебя и вправду ничего серьезного нет, сделают тебе перевязку, дадут с собой лекарств, расскажут, как ими пользоваться, а потом, когда Геологическую Даму с Борисом на Сон забрасывать будут, тебя к нам захватят. Вертолетчики ведь все равно из Сусумана сюда полетят. А если будет хоть малейшее опасение, сразу дуй в Новосибирск, знаю я здешних коновалов, это ведь тебе глаз, а не задница!

Решаем вместе с Юрой отправить санрейсом в Сусуман все образцы, чтобы потом с Мирного [32] улететь с поля одним рейсом. Заодно с образцами отправим обе резиновые лодки (скорее всего, они уже нам больше не понадобятся) и всю ненужную амуницию. В связи с этим Саня объявил аврал. Саня, Гена и Колька тщательно пакуют образцы, осторожно заворачивая каждый в бумажку и тряпочку; я сортирую и складываю вещи. Посреди лагеря на надувном матрасе лежит Юра (ходить у него почти нет сил), он все ноет, умоляя, чтобы ему дали хоть какую-нибудь работу, но на него уже никто не обращает внимания.

Пришел Евсеич, якобы для того, чтоб выразить свое соболезнование Юре. Евсеича встретили холодно, спирту не дали; он потоптался маленько и, почувствовав свою ненужность, ушел восвояси.

В обед пришел проститься с нами Ор Николаевич. Он через час отправляется к себе на Лесную, и здесь, в поле, скорее всего, мы уже не встретимся. Саня спросил у него разрешения связаться по рации с авиаотрядом, если придется вызывать Юре санрейс (как я уже неоднократно говорил, Гена — прекрасный радист). Разрешение конечно же было нами получено. Перед уходом Ор Николаевич записал наши с Саней телефоны — он собирается зимой посетить Академгородок. Что же, дорогой Ор Николаевич, буду рад видеть вас у себя дома (Саня, я полагаю, тоже).

Однако ни в эту, ни в последующие зимы Ор Николаевич ни у меня, ни у Сани не объявился. То ли постеснялся он зайти или позвонить нам, то ли у него изменились планы, кто знает. Но больше мы его так и не видели.

После обеда мы с Геной пошли на Паук, чтоб наловить хариусов. Я ловил, а Гена мне ассистировал: таскал мелкокалиберную винтовку (мы не хотели ее брать, да Саня настоял), добывал мне паутов, рвал траву, мочил ее и перекладывал ею добычу. Поймали не так много, как я в прошлый раз (да и времени на рыбалку нынче у нас было много меньше), но, в общем, достаточно для нашего пропитания.

Возвращаясь, взяли еще сильнее вправо, чем я в прошлый раз (правда, для этого пришлось основательно тащиться в гору), и выиграли: путь сократили и с Евсеичем не встретились.

Встретил нас Юра отборным матом. Он не лежал, а стоял на ногах, и его единственный глаз горел гневным огнем. Оказывается, уходя, я оставил незавязанными мешки с рыбой (копченой и вяленой) в коптильне. Трубы же у коптильни полностью забились сажей (мы, надо признаться, за весь сезон ни разу их не прочищали), и в коптильную палатку проникла поганая муха и уже отложила там свои мерзкие яйца. Жаль, часть рыбы придется выбросить.

31 июля

В шесть утра мы все проснулись оттого, что над нашими палатками висел вертолет. Мы выскочили из мешков и моментально оделись.

— Не может быть сегодня вертолета, — кричу я сквозь шум винтов, — мы же его на завтра вызывали. Сегодня никак он не может быть...

— А это тебе чего? — указывает пальцем Колька на голубой Ми-4, который уже садится на косу возле наших палаток.

— Наверное, они как-то почувствовали, что машина нам позарез нужна, — предположил Гена.

— Да небось Ор Николаевич вчера по рации санрейс вызвал, — сказал Саня, — хотя я его об этом не просил.

Тем временем вертолет остановил винты, из кабины выпрыгнул все тот же восточный усатый красавец командир и, перепрыгнув через протоку, подошел к нам. Он поздоровался с Саней и со мной за руку, остальных приветствовал кивком головы.

— Прошу простить за неточность: вы вертолет на завтра заказывали, но завтра первое. А мы с первого по пятое каждого месяца золото с приисков вывозим... Так что я подумал: не будет большого греха, если мы вас на день раньше перебросим, а?

— Да какой там грех?! — кричит Саня. — Нам машина именно сегодня вот так нужна. — Он рубанул себя ребром ладони по горлу.

— Несчастный случай у нас, — встрял Колька.

— Цыц! — грозно сдвинул брови Саня, и Колька, смешавшись, ушел в палатку.

— Значит, так, — Саня с усатым красавцем уселись на траву, — сперва отвезете одного нашего парня в Сусуман, ему в больницу надо, ну и образцы с собой захватите... Потом вернетесь сюда и перебросите нас на Мирный. Ручей Мирный знаете?

— Все мы здесь знаем, — усмехнулся командир, — да только одним рейсом мы вас на Мирный не забросим, так что всего три получится.

— Три так три, — пожал плечами Саня, — только нам еще на Сон подсесть придется.

— Надо, так подсядем. — Красавец командир вскочил на ноги. — Груз у вас готов? Сопровождающий будет?

— Будет сопровождающий, — сказал Саня, — как же без него. И груз у нас давно уже готов.

Сопровождать Юру и груз (пять тяжеленных, килограммов по семьдесят — восемьдесят, баулов) отправился я.

И вот уже мы в Сусумане. Юра перенес полет очень плохо: он весь горит, его трясет и тошнит. Положил его в тенечке на траву, а сам пошел за машиной, чтобы отвезти наши вещи в камеру хранения. Вертолет же тем временем дозаправлялся.

Первым делом вызвал «скорую помощь», и она отвезла Юру в больницу. Потом пошел к начальнику отдела перевозок просить машину для своих баулов. Половина восьмого утра: нигде никого, кантовать же в одиночку эти ужасные мешки до камеры хранения невозможно (сложил их я на том самом месте, где стояли прежде наши палатки).

Наконец в самом начале девятого появилась дама-начальница в форме Аэрофлота. На голове у нее — прическа из крупных белых локонов, сложенных поленицей (почти во всех маленьких аэропортах у аэрофлотовских дам я видел такую прическу и всегда воспринимал ее как часть униформы).

— Машину? — вытаращила она на меня глаза. — Да мы вам что, такси? Езжайте в Сусуман, арендуйте такси и перевозите ваши мешки на здоровье. А мы — Аэрофлот.

— Вот именно, — горячо согласился я с нею, — и мы вам, Аэрофлоту, заплатили очень хорошие деньги за рейс. И в любом аэропорту вы, Аэрофлот, обязаны доставить багаж пассажиров с борта машины в порт.

Дама некоторое время в упор смотрела на меня, не зная, что ответить, а потом (то ли она придумать никакого ответа не смогла, то ли было у нее хорошее настроение) почесала пальцем темя и, ни слова не возразив, ушла за деревянную перегородку, откуда вернулась вскоре с толстым, ленивым, татуированным, как полинезиец, узбеком. (Откуда он взялся в этих краях, сидел наверное?) Узбек сел за руль грузовичка, кузов которого был обит колесной резиной, и быстренько подогнал его к моим баулам.

И вот уже я в одиночку кантую тяжеленные баулы в кузов, а узбек стоит возле кабины, сощурив глаза, и, раскрыв рот, полный золотых зубов, блаженно улыбается ясному солнечному утру.

— Тяжелые? — наконец лениво спрашивает он.

— Попробуй, — сердито отвечаю я.

— А чего пробовать, я и так вижу, что тяжелые. Золото небось? — расспрашивает меня он, продолжая улыбаться.