Гончие Бафута - Даррелл Джеральд (читаем бесплатно книги полностью txt) 📗
Под конец мне надоело смотреть, как эти рыжие ракеты вылетают из клетки всякий раз, едва я соберусь их кормить, и я придумал новый план. Во время кормежки мы подходили к клетке вдвоем и "бандиты" мгновенно кидались на прутья с громким визгом, глаза у них просто вылезали из орбит от волнения. Тогда один из нас делал вид, что открывает дверцу "спальни", и "бандиты", уверенные, что пищу кладут туда, кидались в "спальню", причем все отчаянно дрались и каждый старался прорваться туда первым. Пока они наперебой протискивались в "спальню", у нас было на все про все ровно две секунды (они мигом обнаруживали обман) – и за это время надо было успеть открыть дверцу клетки, поставить туда еду, вытащить руку и запереть дверцу. Если я проделывал это недостаточно быстро или каким-либо неосторожным движением что-нибудь задевал и случайным звуком привлекал их внимание, "бандиты" вываливались из "спальни", с визгом и писком переворачивали миску и начинали кусать без раэбора все подряд – и еду, и мою руку. Все это порядком действовало на нервы.
Примерно в то же время нам принесли еще пару детенышей – прелестных и очень своеобразных. Это были поросята кистеухой свиньи, и, так же как кузиманзы, они совсем не походили на своих родителей. Взрослая кистеухая свинья, пожалуй, самый привлекательный и, несомненно, самый красочный по расцветке представитель семейства свиней. Щетина у нее яркая, ржаво-оранжевая, а вокруг пятачка темные, почти шоколадные крапинки. Большие уши оканчиваются необыкновенными, острыми, точно карандаши, пучками белейших волосков, а на спине торчком стоит такая же белая грива. Два малыша, как и все поросята, были полосатые; основной цвет темно – коричневый, почти черный, а от пятачка к хвосту тянутся широкие полосы ярко-желтой, как горчица, щетины; такая расцветка делала их похожими скорее на толстых ос, чем на поросят.
Поросенок-самец прибыл первым, он сиротливо сидел в корзинке, которую принес на голове темнокожий охотник. Поросенок явно нуждался в хорошей порции теплого молока, и я, как только расплатился за него с охотником, поскорей приготовил бутылочку и посадил малыша к себе на колени. Поросенок был величиной с китайского мопса и, как я очень скоро убедился, обладал преострыми копытцами и клыками. Он никогда еще не видел бутылочки с молоком и сразу же отнесся к ней весьма подозрительно. Когда я поднял его к себе на колени и попробовал засунуть соску ему в рот, он стал лягаться и визжать, разорвал мне копытцами брюки и старался вонзить в меня крохотные клыки. Не прошло и пяти минут, как у нас обоих был такой вид, точно мы приняли молочную ванну, но ни одной капли молока так и не попало поросенку в рот. Под конец мне пришлось зажать его между колен, одной рукой раскрыть ему рот, а другой сунуть туда соску. Едва первые капли потекли ему в горло, поросенок перестал вырываться и визжать, а через минуту уже изо всех сил тянул из бутылочки молоко. После этого с ним больше не было никаких хлопот; дня через два он совсем перестал меня бояться и, как только я подходил к его клетке, подбегал к прутьям, повизгивал и похрюкивал от радости, потом перекатывался на спину и подставлял мне толстое брюшко, чтобы я его почесал.
Второго поросенка – самочку – принесли в лагерь через неделю после первого, и по дороге она так громко выражала свое негодование, что мы услыхали ее задолго до того, как увидели охотника. Она была почти вдвое крупнее самца, и я решил на первых порах поместить их в разные клетки, чтобы она не забила малыша. Но когда я посадил ее в соседнюю с ним клетку, оба они так обрадовались друг другу, так кидались к разделявшим их прутьям, так визжали и терлись пятачками, что я передумал: их вполне можно было сразу посадить вместе. Когда они оказались в одной клетке, маленький самец подбежал к самке, громко втягивая носом воздух, и осторожно толкнул ее в бок; она фыркнула и отскочила в другой конец клетки. Он погнался за ней, и они вместе долго носились по клетке – кружили, петляли, круто поворачивали, изгибаясь и вертясь с проворством, поистине удивительным для таких дородных животных. Наконец поросята набегались досыта, излив таким образом переполнявший их восторг, глубоко зарылись в приготовленную для них груду сухих банановых листьев и заснули. Спали они с таким храпом, точно гудел пчелиный рой в летнюю ночь.
Свинка была много старше и скоро научилась заедать молоко мелко нарубленными овощами и фруктами. Я давал им по бутылочке молока, а потом ставил в клетку неглубокую миску, наполненную этой смесью, и свинка проводила целое утро, зарывшись в еду носом, удовлетворенно чавкала, похрюкивала, посапывала, а порой мечтательно вздыхала. Малыш не понимал, чем она так занята, но его очень оскорбляло, что им пренебрегают: он подходил и толкал ее пятачком или покусывал за ноги. Под конец это ей надоело, она набрасывалась на него с яростным хрюканьем и отгоняла подальше. Поросенок не раз пытался выяснить, что же именно так привлекает ее в этой миске, но рубленые фрукты его ничуть не волновали, и он мрачно отходил и сидел в углу, одинокий и несчастный, пока она не расправлялась со всей едой. Но однажды он решил, что и ему неплохо бы поесть чего-нибудь еще, и просто-напросто начал сосать длинный хвост подружки. Он, видно, вообразил, что, если сосать достаточно долго и не жалеть усилий, можно в конце концов и из этой соски извлечь молоко. С тех пор мне не раз приходилось любоваться такой картиной: свинка зарылась носом в миску с едой, а сзади поросенок с надеждой сосет ее хвост. Ее это ничуть не беспокоило, но он сосал так старательно, что хвост у свинки вскоре облысел, и мне пришлось развести их по разным клеткам, чтобы на хвосте вновь отросла щетина; я пускал их друг к другу только дважды в день – пусть хоть немного поиграют и повеселятся.
Скучать в лагере не приходилось: ведь надо было присматривать за полусотней животных. Со всех сторон нас окружала живность всевозможных видов и размеров – от древесных лягушек до сов и от питонов до обезьян. Во всякое время дня и ночи в воздухе гудел неумолчный разноголосый хор, в нем сливались негромкое бормотанье и самые странные звуки, от безумных вскриков и хихиканья шимпанзе до нескончаемого скрипа мешетчатой крысы, которая была убеждена, что наперекор всему на свете она под конец сумеет прогрызть жестяную миску, в которой ей дают еду. В любое время дня можно было найти себе какую-то работу или подметить и записать какое-то новое наблюдение. Ниже я привожу выдержки из моего дневника за неделю; из них ясно, какое изобилие мелких, но волнующих или просто занятных случаев, которые стоит отметить, мы там наблюдали.
