Дикая Африка - Шомбургк Ганс (мир книг .TXT) 📗
Здесь настоящий охотничий рай – в долинах и прибрежных зарослях, соседствуя с домашним скотом, пасутся дикие копытные всех видов: зебры, гну, импалы, лошадиные антилопы, личи и бубалы.
Селения масхукулумбве не имеют оград, что должно свидетельствовать о воинственной доблести их обитателей; лишь в центральной части, в кольце хижин, обнесенный изгородью крааль – на ночь туда загоняют скот. Возле хижин развешены звериные шкуры в разных стадиях обработки. На крышах – глиняные горшки разного размера и калебасы (фляги из высушенных тыкв). Но мирный вид этих предметов обманчив: каждый означает убитого врага из другого племени. Большой черный горшок соответствует мужчине, маленький – юноше или мальчику, калебас – женщине.
Масхукулумбве – рослые, великолепно сложенные люди, внешне напоминающие зулусов и матабеле; мужчины обычно ходят совершенно обнаженными. Миниатюрные, изящные женщины племени носят небольшие передники из выделанных шкур.
Наиболее удивительная черта воинов-масхукулумбве – их прически, достигающие полутораметровой высоты; они имеют форму узких, вытянутых конусов. Это сооружение создается из собственных и женских волос (женщины масхукулумбве наголо бреют головы), искусно переплетенных друг с другом и смазанных жиром и глиной. Смесь, затвердевая, причиняет своему владельцу сильнейшую боль – кожа на голове стягивается все туже и туже, и готовая прическа оказывается окружена искусственной кольцеобразной складкой. Готовую конструкцию украшают ракушками. Когда-то они были редкостью и ценились необычайно высоко: за одну ракушку давалась корова. Но с тех пор, как предприимчивые торговцы – португальцы и арабы – наладили регулярный ввоз ракушек, а также их целлулоидных имитаций, цена сильно упала, и теперь даже беднейшие воины разукрашены не хуже вождей прошлых веков. Кроме того, в прическу воткнуты многочисленные костяные булавки; время от времени владелец энергично скребет ими голову, невыносимо свербящую под сургучно-волосяным панцирем. Поскольку считается, что искусно сделанная прическа приносит удачу, ее берегут, как зеницу ока – ложась спать, человек кладет голову не на подушку, а в специальную ременную петлю, прикрепленную к особой балке под крышей хижины. Мне кажется, что свойственная масхукулумбве вспыльчивость и презрение к чужой жизни в значительной мере объясняются муками, которые они ежедневно испытывают из-за своих головных украшений.
В отличие от воинов, охотники носят на голове не столь выдающиеся сооружения: их высота не превышает одного фута, и они украшены небольшими ярко-желтыми ягодами; каждая обозначает удачную охоту.
Дети, достигшие совершеннолетия, то есть половой зрелости – эти понятия здесь совпадают – подвергаются обряду инициации; он состоит в удалении двух верхних передних зубов. Такой же обычай существует в племени батока.
Религиозные представления масхукулумбве очень примитивны и сводятся к почитанию духов зверей и предков. Половая мораль отсутствует, и это ведет к постоянным трудностям при установлении отцовства.
Оружие воина составляют несколько длинных копий и лук со стрелами, причем наконечники стрел отравлены. Используется два сорта яда – растительный и животный; последний представляет собой смесь змеиного яда с выделениями больших пауков и особенно опасен. На древке копья, ближе к концу, делается глубокая зарубка – благодаря этому при попадании в цель или промахе наконечник копья отламывается, и враг не сможет ни извлечь его из раны, ни метнуть обратно.
Как и во всех прочих скотоводческих племенах Африки, здесь существует обычай «лобола» – выкуп за невесту, уплачиваемый скотом. Правда, масхукулумбве несколько расширили ассортимент платежных средств, включив туда разные металлические вещицы.
В нижнем течении Кафуэ обитает небольшое, родственное масхукулумбве племя – бантуа, или бватва. Их селения построены на сваях, прямо в воде. Бватва относятся к европейцам с большой опаской и всячески избегают встреч, и мне, несмотря на все старания, так и не удалось увидеть это интереснейшее в этнографическом отношении племя.
Мы устроили очередной привал возле заброшенного и, как вскоре выяснилось, почти высохшего колодца. С большим трудом нам удалось добыть из него несколько ковшей мутной, грязной воды. Но в буше нельзя быть слишком разборчивым. Чтобы хоть как-то обезопасить себя от возможной заразы, мы добавили туда немного коньяка и утолили жажду этим истинно африканским напитком.
На следующую ночь я услышал шаги вокруг палатки. Думая, что это ходит часовой-аскари, я повернулся на другой бок и заснул. А утром бой показал мне следы взрослого льва – они шли вдоль брезентового полога, в трех футах от моего изголовья. Вот уж действительно – в многом знании много печали!
Вскоре мне довелось увидеть льва; произошло это так. Отделившись от каравана, я углубился в буш в надежде добыть свежего мяса, и вскоре повстречался с несколькими чернокожими охотниками. Они сообщили, что ночью львы задрали зебру неподалеку отсюда. Утром звери ушли, и теперь люди решили попытаться забрать то, что осталось. Я пошел вместе с ними в сопровождении М'Лонго – аскари из племени баротсе, бывшего в тот день моим оруженосцем. Через сотню шагов мы увидели высокий термитник, а на нем – еще двух человек; они отчаянно размахивали руками, призывая остальных. Держа палец на спуске, я бросился вперед и успел увидеть, как роскошный лев юркнул в густую траву и был таков. Преследование оказалось невозможно, так как сам я еще недостаточно разбирался в следах, а никто из охотников не пожелал составить мне компанию.
Мы перебрались через Кафуэ. Лесов стало больше, и, возможно, связанное с этим изменение климата вызвало у меня рецидив лихорадки. Первый приступ всегда самый тяжелый. Ночью я лежал, дрожа от озноба и обливаясь потом, ждал скорой смерти, проклинал Африку и давал себе слово уехать в Европу, если останусь жив. Однако наутро стало легче, и я двинулся вместе со всем караваном, хотя и чувствовал себя еще очень слабым.
В этом районе, не столь выжженном солнцем, как саванна, собралось множество травоядных. Как-то раз в пятидесяти метрах от нас пересекло дорогу стадо канн – их было, думаю, не меньше двухсот голов. Я стоял со вскинутым ружьем, но в клубах пыли было невозможно разглядеть самцов, да и вообще отдельных животных – только сплошной поток длинных острых рогов, мчащийся через дорогу над пылевым занавесом. Приблизившись к лесу, антилопы маневрировали меж деревьями и перепрыгивали упавшие стволы с таким изяществом и грацией, двигались так легко, что это казалось невероятным, учитывая их размеры и вес. Попробуйте представить себе корову, несущуюся по лугу легкими скачками, метров по пять длиной!
Возле реки Лунга мы с капитаном Стеннетом разделились. Взяв часть аскари, он направился в Каземпу форсированным маршем, поручив мне довести остальной караван.
Здесь я впервые добыл пуку – огненно-рыжую антилопу, похожую на болотного козла, но немного больше. Они живут небольшими стадами по обоим берегам Лунги. Пуку – местное название животного (Cobus Vardoni), и его также придерживаются англичане. В германских областях Африки эта антилопа мне не встречалась.
Мне хотелось поохотиться на бегемотов, но единственный из них, обитавший вблизи брода через Лунгу, уже приобрел, по-видимому, опыт общения с людьми: он лежал в воде, выставив на поверхность одни лишь ноздри. Я не стал стрелять, так как вытащить добычу на берег было бы невозможно.
Сделав еще один переход, мы пришли к селению вождя Калассы, который нанес мне визит. Дело было в том, что недавно он получил послание от короля Леваники с приказанием явиться на совет вождей в Лиалуи. По каким-то своим соображениям Каласса страстно желал уклониться от участия в этом торжественном мероприятии. Я предложил свою помощь и обещал вручить королевским гонцам письмо, где говорилось, что лишь жестокая боль в ногах и многочисленные раны мешают Калассе прибыть на совет. Старый вождь был в восторге, клялся мне в вечной дружбе и не мог найти слов для выражения своей признательности; как он выразил ее впоследствии, я расскажу в другой главе.
