Верный друг (сборник) - Карякин Петр Петрович (читаем бесплатно книги полностью TXT) 📗

Капли большие-большие, и в каждой капле маленькое солнце.

Посмотрел я, и радостно мне стало, думаю: «Хорошо, что проснулся рано, днём такого не увидишь».

Тут где-то справа от меня, за черёмухой, белой от цветения, точно её снегом обсыпали, засвистела птичка.

— Фити-фити, фю-фи, фю-фи, — что-то вроде этого.

Я иду, не останавливаюсь. И вдруг эта птичка ка-ак пустит трель! Я так и присел от неожиданности.

— Это же соловей! А я-то, растяпа, не узнал сначала.

А соловей, конечно, рад утру и восторженно встречает солнце. Он-то уже не проспит!

Осторожно ступая по траве, чтобы не обрызгаться, и стараясь не шуметь, я стал обходить черёмуху. А соловей всё пел, как он пел! Ни у одного музыкального инструмента не слышал я таких чистых и красивых звуков.

Звуки соловьиной песни нежны, как прикосновение лёгкого весеннего ветерка, и свежи, как это утро. А какая в них сила!

Я ещё не видал певца, и мне стало казаться, что это поют деревья, трава, весь сад, славя солнце и утро.

Мне хотелось и самому запеть, громко, во всю силу, насколько позволяет грудь.

И вдруг… в соловьиную песню ворвалось хриплое:

— Ме-а-а-у…

Как будто кто-то, издеваясь над певцом, провёл гвоздём по ржавому железу.

Я вздрогнул. Вздрогнул, наверное, и соловей. Пение оборвалось на высокой и вместе с тем очень мягкой ноте, которую он обычно заканчивает быстрым щёлканьем, словно на крохотной берестяной трещоточке.

Я оглянулся и увидел за деревьями на крыше большеголового рыжего кота. Это он и внёс свою ноту в соловьиную песню.

Ух и рассердился же я, но потом подумал, и для кота весна — праздник, пусть поёт. Но кот больше петь не стал. Пожмурясь на солнце, он, как тень, скользнул по крыше и прыгнул в сад.

А соловей успокоился и засвистел снова.

Думаю: «Дело плохо! Из кота певец никудышный. Сейчас пойдёт и съест соловья». И я поспешил предупредить беду.

Вскоре отыскал певца. Он сидел на невысокой яблоне и, подняв кверху головку, распевал. Хоронясь за кустом сирени, я стал его разглядывать (раньше никогда не видел, только слышал издали). Соловей оказался совсем не таким, каким я его представлял. Если б он не пел, то никто бы, наверное, на него и внимания не обратил — обыкновенная серенькая птичка, не больше воробья, только носик потоньше да подлиннее. Но когда он пел, то поднимал головку, взмахивал изредка крылышками и тогда казался больше. Он даже закрывал глаза, видимо, прислушиваясь к своему пению, а перья на горлышке трепетали, как живые. — Вот это птаха!

Наблюдая за соловьём, я совсем забыл про рыжего кота. А он уже взобрался по стволу и, растянувшись на толстом суку, полз к певцу.

Кот двигался медленно и мягко. Это был теперь узел мускулов, покрытый рыжей шерстью. Он извивался гибким телом и не спускал жадных прижмуренных глаз со своей жертвы.

«Ах ты, рыжий разбойник!» — подумал я и вложил пальцы в рот, чтобы свистнуть. Но тут кот как-то неловко кувыркнулся и стал падать вниз, обрывая цепкими когтями листву яблони… Соловей улетел.

«Что за чудо! — думаю, — оступился он, что ли?»

Но чудес нет, а кошки не оступаются. Это я понял, когда неподалёку от меня выглянула из-за куста голова мальчишки с маленькими оттопыренными ушами. Я сразу догадался, что это Витёк Абдалкин, который живёт в соседнем доме. Он вышел из кустов, держа в руках рогатку и высматривая между деревьев, куда убежал рыжий разбойник.

Увидев меня, Витёк сделал равнодушное лицо и поспешно сунул рогатку в карман.

— Здорово ты его сшиб, — улыбнулся я.

Витёк снисходительно посмотрел на меня, а потом взглянул на дерево, на котором минуту назад сидел кот, и сказал:

— Прямо в башку! Жаль! Галькой стрелял. Надо бы чугункой, напрочь бы снял. Мне его не жалко, рыжего бандита.

— Да ты же сам рыжий, — рассмеялся я, глядя на его лицо, по которому расплылись веснушки каждая величиной с копеечную монету.

— Я не рыжий, я веснушчатый, — с достоинством возразил Витёк.

— Тут дело не в том, что кот рыжий, — продолжал он, усаживаясь под яблоней. — Этот кот кровожадный, как фашист.

Я сел с ним рядом, достал папиросы, закурил и предложил мальчику, испытывая его. Он презрительно глянул на пачку и крутнул головой:

— Некурящий. Бросил.

— Давно бросил?

— Давно, лет пять.

— Вон оно что! — удивился я. — Сколько тебе сейчас?

— Уже десять.

«Уже десять» он произнёс так, как произнёс бы «уже тридцать пять».

— Ого, да ты парень в годах! Молодец, что бросил.

— Конечно, — кивнул он. — Я и курил-то раза два только. Ничего хорошего. Тошнит. Во рту противно.

— Это верно, — поддакнул я.

— Да и пожар можно устроить, — подумав, добавил он. — Один мальчишка сарай поджёг на соседней улице. Все дрова погорели и куры тоже. Прятался, значит, и заронил дурак. И вообще, — продолжал он, ковыряя босой пяткой землю, — курят, по-моему, только глупые.

Я усмехнулся и спросил:

— Это ко всем относится?

— Ну, там уж старым людям можно, — ответил он снисходительно.

— А я не старый, значит, глупый?

Витёк посмотрел на меня внимательно и пожал плечами:

— А я знаю? Раз молодой и куришь — значит, глупый.

«Вот, — подумал я, — посадил меня мальчишка в галошу!»

Достав папиросы, я смял всю пачку и выбросил. Он с сожалением посмотрел на неё и сказал:

— Папиросы не жалко. А зачем же такую красивую коробку мять? Отдали бы лучше мне. Пригодилась бы.

Но тут опять прилетел соловей и робко запел.

Витёк встал, вытащил из кармана рогатку и сказал:

— А этого рыжего кота я всё равно пристрелю.

— Зачем? — вступился я. — Он больше сюда не придёт.

— Ну да! — возразил Витёк. — Вы его не знаете. Он в прошлом году всех соловьят в гнезде сожрал. И соловья. А какой был соловей! — протянул он. — По тридцать три колена выводил! Ведь соловей у птиц, это как у нас Лемешев.

— А ты слышал Лемешева? — спросил я.

— А как же. У нас дома радио и патефон. Я каждый раз кручу, когда мамы нет.

— А разве мать не любит музыку?

— Почему не любит? Любит. Только она не любит, когда пластинки ломаются.

— Потом соловей ведь не только поёт, — продолжал Витёк. — Он и разных вредителей в садах уничтожает. Вот я в книжке читал, что каждая пара синиц с птенчатами могут съесть всех вредителей с сорока яблонь. Так же и соловей. А этот кот только за птицами и охотится. Уничтожал бы мышей, — ему бы никто слова не сказал. А то нет! Дай ему птичку, да ещё соловья. Обрадовался, что у него гнездо низко.

— А где гнездо? — спросил я.

— Идёмте, покажу.

Витёк провёл меня в заросли сирени и бузины.

— Вон, — показал он рогаткой.

Я хотел подойти ближе, но из-под куста навстречу мне вылезла большая остромордая собака и зарычала.

Собака была грязно-белая, со стоячими ушами, с мохнатым хвостом и вся в репьях.

— Цыц, Зяблик! Назад! — по-хозяйски крикнул Витёк.

Собака вернулась под куст.

Я расхохотался.

— Вот так Зяблик! Это целый коршун, а не зяблик!

— Ну да, коршун, — недовольно возразил Витёк, — как бы не коршун. Это — Зяблик. Он очень умный. Я его выучил охранять гнёзда в саду. Никого не подпустит! Он днём сторожит, и как увидит кота — так и кидается, особенно на того рыжего. Я его специально научил, потому он и в репьях весь, что всегда по саду носится, — объяснил Витёк, выдирая репьи из мохнатого хвоста Зяблика.

— Мы с ним защитники птиц, — улыбнулся он и потрепал Зяблика по лохматой голове. — Посмотрите — тут несколько гнёзд. Одно соловьиное. Есть малиновка, синицы. А во-он там, — показал он рукой на старую ветлу, — воробьи живут. Их тоже охраняем. Хотя они петь не умеют, но личинок разных едят здорово, я сам видел. И майских жуков прямо на лету ловят.

Я всё-таки хотел подойти поближе и посмотреть, как прикреплено гнездо и что в нём. Но Витёк, притянув меня к себе, предостерегающе зашептал:

— Нет, нет, что вы! Там соловьиха на яйцах сидит. Нельзя её пугать.