Шесть собак, которые меня воспитали - Прегозин Энн (книги бесплатно без TXT) 📗
Если Бью находил все это весьма забавным, то Моппет была вне себя от восторга. Больше нигде и никогда я не видела, чтобы она настолько соответствовала окружающей природе. И чем больше природа вступала с ней в связь (освежая ее, охлаждая, предлагая воду из ручейков, приглашая перепрыгивать через палки, карабкаться на камни, дышать свежим воздухом), тем взволнованней становилась собака. За исключением буйного восторга, возникающего в моменты ее особой любви ко мне, я никогда не видела Моппет более подвижной и радостной, чем в тот день, когда она, остальные члены семьи и я оставили мир внизу, чтобы взойти на гору Вашингтон и побродить среди облаков.
Я никогда не забывала, какой красотой встретило нас это место. Спустя годы я вернулась сюда уже не с Моппет, а с Тимбой. Затем еще через какое-то время – с Бу. И каждый раз, поднимаясь по той же тропинке, я вспоминала, как шла здесь впервые с Моппет и как она была счастлива.
После переезда в Парк-Слоуп я, уже семиклассница, начала ходить в маленькую, но хорошую частную школу Беркли Кэррол недалеко от нашего дома. Там я встретила девочку, которая стала моей подругой. Звали ее Джейн. Мы жили в трех кварталах друг от друга и в последующие шесть лет вместе ходили в школу и возвращались обратно, играли в одной баскетбольной и волейбольной команде и обедали друг у друга.
У нее был игривый жесткошерстный фокстерьер по кличке Типпи, который обожал грызть камни. И хотя он был не личной собакой Джейн, а собакой всей семьи, она его очень любила. У нашей общей подруги и одноклассницы Патти, которая жила через дом от Джейн, был бостонский терьер по кличке Бинс. Для Патти и ее семьи он был скорее обузой, чем предметом обожания. Помимо того, что Бинс был непоседой (этот пес не мог усидеть на месте ни минуты), он еще непрерывно храпел и хрипел. Казалось, что у него в горле застряла кость, и не просто кость, а целая курица. Поэтому полюбить его было непросто.
Любили мы их или нет, но Типпи и Бинс вносили в нашу жизнь какое-то разнообразие. Потом у нас появились новые интересы, обычные для подростков. И собаки отодвинулись на второй план. (Это произошло с Патти и другими нашими знакомыми, но не со мной и Джейн). Мы начали слушать пластинки, читать журналы о кинофильмах, брить ноги, покупать красивую одежду. А виной всему стали мальчики, которых мы сами наделили правом оценивать нас. И чтобы быть на высоте, не потерпеть поражения, нам было важно хорошо выглядеть. Достаточно ли большая у барышни грудь? В порядке ли прическа? Барышня слишком высокая или низенькая, слишком толстая или худая? Если какой-то из нас нравился парень и она хотела станцевать с ним первый танец, начинались переживания, такие же бессмысленные, как и гадание на ромашке: любит – не любит, любит – не любит. Удачная попытка (трехминутный телефонный разговор или случайная встреча на улице) возносила на вершину счастья из-за того, что он назначил свидание. Или неудачный исход: свидания не было или оно оказалось не таким уж прекрасным. Мы забывали о своих маленьких верных друзьях, которые сопровождали нас до этой ступени жизни, а наши собаки, словно игрушечные зверюшки, оставленные на полке, ждали, когда маленькие девочки (которыми мы уже не были) вернутся и снова начнут восхищаться ими.
Но с Моппет этого не произошло. Я, как и остальные, была по уши погружена в интересы подросткового мира, отбросила старые привычки, которые теперь казались мне детскими, пыталась обрести новые, более взрослые, чтобы выяснить, подходят ли они мне. Но я не могла отодвинуть любовь к Моппет на второй план только потому, что выросла. Я не хотела забывать о ней. Когда первые лучи новых интересов коснулись меня, они меня не ослепили, и я не оставила Моппет. Я взяла ее с собой – и она охотно пошла – в этот новый запутанный мир, потому что она была частью меня. Она была во мне, в моей душе, в моем сердце. Она, как и раньше, наполняла меня радостью, теплотой и бодростью. Мне исполнилось шестнадцать, но все оставалось по-прежнему, мы жили одной жизнью, так же подходили друг другу и получали удовольствие оттого, что мы вместе. Мы с Джейн давно уже не бродили с Моппет и Типпи по Просрект-Парку. Мы учились в старших классах, после школы занимались спортом и другими делами, но с собаками вместе больше не гуляли. Я делала это одна. Моппет по-прежнему спала со мной и ходила за мной по дому. Мы с ней прогуливались по Седьмой авеню, чтобы купить пакет молока или газету, а по субботам и воскресеньям гуляли в парке, где Моппет гонялась за очередным поколением белок и уток, а я стояла и с высоты своих 16 лет с прежним восхищением наблюдала за ней. Для моей юности она осталась тем же, чем была и для моего детства: ядром моего существования, преданным другом, которого не хочется отпускать.
Когда мне исполнилось семнадцать, родители арендовали большой старый жилой дом на ферме, находившейся в пригороде Нью-Йорка. Мы ездили туда на выходные и проводили там лето. Возле дома не было ни леса, ни гор, ни водопадов, он стоял среди пастбищ и полей, и мой отец стал фермером. За домом был большой участок земли, который он перекопал и превратил в огород весьма внушительных размеров. Осенью мы собирали там неплохой урожай овощей и кукурузы.
Здесь я впервые поняла, в чем заключается одно из преимуществ деревенской жизни: утром – или в любое другое время дня – мы открывали входную дверь и выпускали собак погулять. Одних. И Моппет, и Бью каждый день выбегали, чтобы заняться своими незатейливыми сельскими делами. То они искали прохлады у дороги, вокруг которой росли деревья, то отправлялись в жаркое поле посмотреть, что происходит там. Иногда они бежали на луг, где паслись большие черно-белые коровы, чтобы лучше их рассмотреть. Через час или два они разворачивались и возвращались домой, чувствуя себя свободными деревенскими собаками, пережившими очередное приключение. Конечно же, они не могли рассказать нам об этом, но однажды мы стали свидетелями одного из таких приключений.
Мы вернулись с пикника, вышли из машины, как вдруг услышали хриплый лай, доносившийся с ближайшей к дому поляны, посреди которой росло большое старое дерево с толстым стволом. Подойдя к нему, мы поняли, кто создавал такой ужасный шум. Это были Моппет и Бью, загнавшие на дерево сурка. Собаки были абсолютно обессилены, их языки свисали на бок от безуспешных попыток достать сурка. Они держали его на дереве и пресекали любую попытку убежать. Моппет, обуреваемая желанием схватить добычу, так яростно лаяла, что охрипла. Когда она увидела, что мы приближаемся, то забыла про свою усталость и начала лаять еще усерднее. То и дело она поворачивала голову в нашу сторону, чтобы убедиться, – мы видим этот момент ее величайшего триумфа.
Маленький кокер-спаниель, поддерживаемый Бью, пытался согнать не вальдшнепа (птицу), а сурка. Но разве это имеет значение? Рабочая собака должна делать свое дело. Когда я, похвалив, подозвала ее, Моппет подбежала абсолютно обессиленная, но безмерно гордая своей победой.
Она пережила час триумфа и теперь готова была к тому, что полагается делать собаке после охоты на сурка: зайти в дом и немного отдохнуть.
Осенью я снова пошла в школу. После сентября наступил октябрь, а затем ноябрь. Двадцать девятого ноября во время урока кто-то вошел в класс и, наклонившись к нашему учителю, сказал, что в президента Джона Ф. Кеннеди стреляли в Далласе. Через полчаса сообщили, что президент умер.
В выходные вся страна собралась у телевизоров, чтобы увидеть, как похоронная процессия с великолепными черными лошадьми без всадников шествует по улицам. Как и все остальные, мы мрачно сидели в гостиной напротив телевизора. Все это время рядом со мной находилась Моппет.
Спустя некоторое время после убийства Кеннеди я обратила внимание на то, что Моппет стареет. Ее мордочка начала седеть. Она больше не мчалась к двери, когда хотела выйти, а шла не спеша. В ее глазах по-прежнему появлялся блеск, когда она видела уток, но она больше не гонялась за ними. Годы брали свое. Моя жизнь только начиналась, а ей уже исполнилось тринадцать – ее жизнь заканчивалась. Это было так невыносимо, так ужасно, что я не могла заставить себя думать об этом. Внезапно здоровье Моппет резко ухудшилось. Она стала волочить задние лапы. С трудом дышала. Ее шерсть потеряла блеск. Глаза запали. Внезапное старение было таким очевидным, что даже я не могла этого отрицать. Затем начались разговоры о смерти, которые заставляли меня рыдать, – я понимала, что все это правда. А потом я начала думать, как сделать ее смерть спокойной.
