Повести и рассказы - Бианки Виталий Валентинович (полная версия книги .TXT) 📗
— Пощади! — простонал Ахмет, всё еще стоя на коленях и не решаясь отнять руки от глаз.
Аршак брезгливо окинул взглядом жалкую фигуру.
— Сгинь с моих глаз!
Ахмет вскочил на ноги — и исчез в кустах, как тень.
Секрет Аршака перестал быть секретом, — но только наполовину. Скоро всем стало известно, что Аршак бьет зверей ночью, что к ружью у него приспособлен какой-то особенный прожектор. Но как этот прожектор действует, какими лучами ослепляет и делает совершенно беспомощными даже больших, опасных человеку зверей, — это осталось тайной.
Ахмет с того дня куда-то бесследно исчез.
А молодые охотники — все друзья Аршака — часто теперь собираются у него и горячо обсуждают вопросы надежной охраны природы, для того недалекого времени, когда в охотничьем деле будет широко применена техника Аршака.
1949 г.
РАЗРЫВНЫЕ ПУЛИ ПРОФЕССОРА ГОРЛИНКО
Рассветало. Зенита вышла на крыльцо домика, где вот уже месяц жила с товарищами по экспедиции.
Тайга еще дышала ночной прохладой, была полна дремучих снов. Вдали, отороченные слепящим золотом, то вставали из густого тумана белки, то прятались в нем, и казалось, — менялись местами.
Шум мотора привлек внимание Зениты. Внизу по тракту ползла в гору мощная пятитонка.
«Трудно ей карабкаться», — подумала Зенита. Вспомнилась местная шутливая поговорка: «Семь верст до небес — и всё лесом».
Из-под сдвоенных задних колес машины летели переломленные сучья, песок, камешки; мотор рычал и фыркал.
«Сердится, — улыбаясь думала Зенита. — Отчего это пожилые, хорошо объезженные машины так похожи на животных?»
В это чудесное утро всё на свете казалось ей живым, одухотворенным — и горы, и тайга, и клубящийся в падях туман.
Вот солнечный свет прорвался, наконец, где-то между гор, потоком хлынул вниз, в глубокую долину. И там, внизу, влажным пламенем вдруг заполыхал луч, сплошь заросший огоньками — цветами жаркового, как говорят на Алтае, цвета — цвета пылающих угольков.
Машина, затихнув было за поворотом дороги, вдруг с шумом и скрипом выбежала из леса.
В кабине рядом с шофером, осанисто сложив на груди руки, сидела пожилая женщина в больших черных очках, во френче защитного цвета — прямая и строгая, В кузове вплотную друг к другу стояло несколько клеток, а позади них, свесив ноги, сидели двое бородатых и один безбородый — все с ружьями в руках. Безбородый пристально уставился на Зениту.
Вдруг он сорвал с головы синий беретик, весело помахал им Зените и крикнул:
— Привет из Ленинграда!
Зенита с трудом заставила себя ответить ему холодным кивком.
При виде женщины в военной форме и ружей в руках молодых людей ее радостное настроение мгновенно изменилось.
Машина давно прокатила, зарылась в тайгу выше по горе, а Зенита всё еще стояла, горестно опустив голову на грудь.
«…Ленинградцы, — думала она. — Верно, наша университетская экспедиция зоологов. Сколько прекрасных зверей и птиц перебьют!..»
Зенита с детства страстно любила их живыми, полными сил и жизнерадостности.
Еще юннаткой, у себя в ленинградском кружке, училась ходить за ними, могла часами играть с ними.
Животные платили ей горячей привязанностью. Медвежата встречали ее веселым ревом, старая злая волчица ей одной позволяла входить в свою клетку, ленивый барсук и смешной голенастый журавленок всюду бегали за ней следом и нападали на всякого, кого подозревали в намерении обидеть ее.
Грянула война. И случилось так, что первыми жертвами ее оказались животные: фашистская бомба попала в живой уголок и у нее на глазах в клочья разорвала всех любимцев.
Ужас и первое в жизни горе обрушилось на Зениту.
Со множеством других ребят ее поспешно эвакуировали в глубокий тыл, куда не доносился грохот войны. Но всё, что его напоминало — гроза, выстрелы из охотничьих ружей, — вызывало у нее нервный припадок.
Прошла война. Зенита вернулась в Ленинград, кончила там школу. По-прежнему горячо любя природу, пошла на биофак, но специальностью избрала не зоологию: ведь изучающие животных часто вынуждены для этого убивать их. Решила стать ботаником. И тут, на Алтае, была в первой своей экспедиции.
Шум мотора заглох вдали за горой. Зенита тряхнула головой так, что ее золотистые волосы рассыпались по плечам.
«Глупые сантименты! Пора взять себя в руки». — И пошла будить товарищей.
День выдался безветренный, жаркий. Сырая, парная духота была в черни.
Чернью, черневой тайгой, называют на Алтае сумрачный нижний ярус густого смешанного леса, выше в горах сменяющегося борами: чистым пихтачем, ельником, кедрачем.
В черни всё смешалось и буйно растет в тесноте и давке: корявые лиственницы с гигантскими осинами, темные шатры елей с кружевным пологом рябин, стройные пихты с могучими кедрами и белоствольными березами. На земле гниют огромные стволы павших от старости великанов, скрытых от глаз густой, жадной до влаги и тепла порослью молодняка, перистой чащей папоротников, мхами, лишайниками. А там, где пошире расступились деревья, где свет, — там глушит их молодую поросль сказочное большетравье — непроходимые, выше человеческого роста травы. Чернь — приют множества птиц и зверей и мириадов кровопийц: комаров, москитов, мошек и прочего гнуса.
К полудню, измученная, с распухшими от бесчисленных уколов лицом и руками, Зенита выбралась из черни в неширокую долину быстрой горной речушки, пробралась к ней сквозь густой сальник и в изнеможении села на камень.
Благодатная прохлада!
Веселая речушка бежала с белка, мчала с него студеную воду подтаявшего ледника. И даже сейчас, в знойный полдень, ток прохладного воздуха высот струился с горы в тенистую долинку. Зенита раздвинула перед собой ветки, чтобы дать ему обвеять свое разгоряченное лицо.
Так сидела она долго, не шевелясь, вся отдаваясь блаженному чувству покоя и отдыха.
…Ни сучок нигде не треснул, ни листва не зашелестела, — только вдруг почувствовала Зенита, что она не одна здесь. Страха при этом она не испытала, но тайный инстинкт сковал всё ее тело, заставил остаться неподвижной, чтобы не выдать себя. Напряженно всматривалась в ближайшие кусты выше по течению, почему-то уверенная, что таинственное существо, присутствие которого она так отчетливо ощущала, находилось именно тут.
Первое, что она увидела, были глаза.
Большие, продолговатые, сверху и снизу отороченные изумительно длинными ресницами, темно-карие глаза внимательно смотрели на нее из оливковой листвы.
Они не могли быть глазами человека: они были слишком велики для этого. И взгляд их, такой настороженно-внимательный, был всё же не человеческий взгляд, — хотя Зенита и не могла дать себе отчета, чем он отличается от взгляда человека. Глаза эти видели, но видели не так, как видела она, Зенита, человек. Казалось, они видят что-то позади нее, сквозь нее, не отдавая себе отчета в том, что она тут — перед ними.
«Глаза леса!» — вдруг подумалось Зените. И эта мысль обрадовала ее, как неожиданное открытие.
Взгляд их, между тем, медленно перешел с нее на ту сторону речушки, — и на блестящей, чуть влажной поверхности глаз отразилось бездонное небо и темная тайга гор.
Но вот над глазами выдвинулись острые, беловатые на концах, костяные отростки, постепенно появилась в листве вся длинная, с черным носом и широким лбом, сухая голова зверя. За глазными отростками показались похожие на цветы, будто тонкими ресничками внутри заросшие уши, над ними высокие, гордо откинутые назад ветвистые рога. Ниже из листвы поднялась будто выточенная из какого-то драгоценного темного дерева согнутая нога — и застыла в воздухе.
Дух замер в груди у Зениты. Никогда, казалось ей, не видела она такого прекрасного существа — и так близко от себя.
