Сердце мира. Чудовище. Мечта мира - Хаггард Генри Райдер (электронные книги бесплатно txt) 📗
— А он ничего не сказал мне об этой царице! Скажи мне, Реи, хороша она?
— Это— прекраснейшая из всех женщин, живущих на земле! — сказал старик.
— Из всех, говоришь ты? Ну, смотри! — и Елена порывистым движением сбросила с себя покрывало, представ перед жрецом во всей своей красоте. — Скажи мне, Мериамун, которой ты служишь, неужели прекраснее Елены, которую вы здесь называете Гаттор?
Реи поднял глаза, взглянув на ту, что была воплощением красоты и, ослепленный ею, точно ярким солнечным светом, закрыл лицо руками.
— Нет, ты прекрасней ее! — сказал жрец. — С твоей красотой не сравнится никакая красота!
— Теперь скажи мне, почему царица Мериамун, которой ты служишь, захотела узнать судьбу того, кто пошел сражаться с бесплотными?
— Если ты хочешь это знать, бессмертная, то я скажу тебе: через тебя только я могу спасти от греха и позора ту, которой я служу и которую люблю! Она любит того человека, супругой которого ты хочешь стать!
Услыхав это, Злотокудрая Елена прижала руку к своему сердцу.
— Я этого боялась, предчувствовала это! Она любит его, и он не приходит сюда… Если так, то отправимся, Реи, туда, во дворец твоей царицы, и там узнаем всю правду! Не бойся, я не сделаю зла ни тебе, ни той, которой ты служишь. Проводи только меня во дворец, Реи, проводи скорее!
Между тем Скиталец сладко спал в объятиях царицы Мериамун, принявшей на себя образ Елены Аргивянки. Его золотые доспехи лежали у подножия Фараонова ложа, тут же в ногах стоял и черный лук Эврита. Начало светать. Вдруг тетива лука тихо запела:
Проснись, проснись, безумный! Дороже объятий любви
И слаще поцелуя возлюбленной звучит шум битвы в ушах героя
и воина! Глас бранной трубы сладкозвучнее нежной музыки
голоса женщины!
Змея, обвившаяся вокруг стана царицы, услышала песню и обвилась теперь и вокруг тела Скитальца, связав их своими кольцами в сообщности греха. Тогда, высоко подняв свою прекрасную женскую голову, она тоже запела:
Спи, спи, спи, наслаждайся покоем, какой вкусить думают люди по смерти,
Под тем деревом, где спали первые супруги, сторожила их я,
как теперь сторожу я его!
Песнь черного лука и песнь змеи слились в одну, так как лук тот был смерть, а смерть — дочь греха; грех же это змей, а лук был из древа познания добра и зла, которое было пособником греха; поэтому и была сходна и слилась в одну, наконец, пробудив спящего Скитальца.
Он вздрогнул, протянув свои мощные руки, раскрыл глаза и, увидев вдруг над собой лицо Мериамун на змеиной шее, вскрикнул и вскочил с ложа. Видение исчезло. Первые лучи рассвета прокрались в опочивальню и упали на брачное ложе царицы, жены Фараона, и на золотые доспехи и лицо спящей женщины. Теперь только Скиталец припомнил все, что с ним было: как он в эту ночь стал супругом Елены и как ему приснился под утро скверный сон — лицо Мериамун на шее змеи. Да, вот тут лежит златокудрая Елена, супруга его, и он склонился над нею, чтобы пробудить ее поцелуем. О, как прекрасно она во сне. Но это что? Не такою казалась она ему там, в святилище храма Гаттор, не такою была она и вчера в большой зале при свете луны, когда он клялся ей той страшной клятвой. Кто же эта красавица? Да это царица Мериамун, это ее горделивая красота, слава и гордость Фараона!
Скиталец продолжал смотреть на ее прекрасное лицо, и страх объял его при виде этой красоты. Как же все это случилось? Что он сделал?
Всюду кругом на стенах боги Кемии, а над ложем изображенные священными знаками Кеми имена Менепта и Мериамун. Значит, не с Златокудрой Еленой, а с женой Фараона разделил он ложе! Ей он клялся страшною клятвой; она явилась ему в образе Елены, но теперь заговор снят, и перед ним Мериамун в своей гордой красоте. Герой стоял пораженный и не мог свести с нее глаз. Но вот силы вернулись к нему, и он, схватив свои доспехи, стал снаряжаться, но когда он взял шлем, тот выскользнул из его рук, со звоном упал на мраморные плиты пола и пробудил спящую. С громким криком вскочила она на ноги и встала величественная и прекрасная в своем ночном одеянии, охваченном вокруг стана золотою змеей, которую она теперь осуждена была носить всегда. Между тем Скиталец схватил свой меч и сбросил с него драгоценные из слоновой кости ножны.
XX. Мщение Курри
Теперь Скиталец и царица, жена Фараона, стояли друг против друга в полусвете царской опочивальни. Оба молчали. Горькая досада, жгучий стыд и гнев светились в его глазах. Лицо же Мериамун было холодно и мертво, а на губах играла та загадочная улыбка, что встречается на лицах сфинксов; только грудь ее порывисто вздымалась с каким-то надменным торжеством.
— Зачем смотришь ты на меня такими странными глазами, мой господин и возлюбленный супруг? И к чему ты надел свои боевые доспехи, когда Лучезарный Ра только что поднялся со своего ложа, где он отдыхал на груди Ноут? — начала она.
Но Одиссей не произнес ни слова. Тогда она протянула к нему свои руки.
— Отойди от меня! — воскликнул, наконец, тот сдавленным голосом. — Отойди! Не смей касаться меня, ведьма, не то я забуду, что ты женщина, и уложу на месте своим мечом.
— Этого ты не можешь сделать, Одиссей, — спокойно произнесла Мериамун. — Ведь я твоя жена; ты навеки связан со мною своей клятвой.
— Я клялся не тебе, не царице Мериамун, а Елене Аргивянке, которую я люблю так же, как ненавижу тебя.
— Ты клялся мне, клялся на змее словами: «Клянусь тебе, женщина или богиня, — в каком бы то ни было образе и каким бы именем ты не звалась, любить только тебя, тебя одну». И что из того, в каком образе ты видишь меня?! Моя бессмертная любовь к тебе все та же, а красота, — не более, как внешняя оболочка! И разве я не прекрасна? Все равно я — твоя судьба, и что бы ты ни делал, мы должны вместе плыть по реке жизни, до берегов смерти. Не отталкивай же меня; каким бы колдовством я ни привлекла тебя в свои объятия, все же отныне они — твой дом и твой очаг! — И она снова приблизилась к нему.
Но Скиталец взял стрелу из своего колчана и, натянув лук, направил стрелу на Мериамун.
— Подойди теперь! — сказал он. — И я заключу тебя в свои объятия. Знай, я люблю одну только Елену, и найду ли я ее вновь или потерял ее навек через твое колдовство, все равно, буду любить ее до скончания века, а тебя ненавижу и буду ненавидеть до конца за то, что ты навлекла на меня величайший позор, сделав бесчестным человеком в глазах Фараона и всего народа Кеми. Я созову стражу, вождем и начальником которой сделал меня Фараон, и расскажу ей про твой позор и мое несчастье. Я буду кричать об этом на улицах и площадях, объявлю всенародно с кровел храмов, когда Фараон вернется, скажу ему, всем и каждому, пока все живущие в Кеми не будут знать, что ты такое на самом деле, и не увидят все твоего позора.
С минуту царица стояла как бы в раздумьи, затем спросила:
— Это твое последнее решительное слово, Скиталец?
— Да, царица! — сказал он и подошел к двери.
В одно мгновение она опередила его и, разодрав на груди свою одежду и разметав волосы вокруг себя, побежала с диким криком отчаяния мимо него к двери.
Завеса дрогнула. Дверь распахнулась, и в спальню вбежала стража, евнухи и прислужницы.
— Спасите! Спасите! — кричала царица, указывая на Скитальца. — Спасите мою честь от этого скверного человека, которому Фараон поручил охранять меня. Вот как он охраняет меня. Он осмелился, как вор, прокрасться ко мне, к царице Кеми, когда я спала на золотом ложе Фараона! — И в безумном отчаянии она бросилась на пол и стала рыдать и стонать, точно в предсмертных муках.
Стражи, увидев, что случилось, с криком бешенства со всех сторон накинулись на Одиссея, подобно стае голодных волков. Но тот успел отскочить к краю ложа и с луком в руках стал пускать в них стрелу за стрелой. Ни одна из них не пропадала даром, попадая в цель и неся смерть нападающим. Тогда враги отхлынули назад, и ни один не смел приблизиться к нему, укрывшись за высокими колоннами или прячась в тени глубоких ниш, они стали осыпать героя копьями и стрелами, но тот стоял горд и невредим, отражая оружие своим щитом.
