Соленое озеро - Бенуа Пьер (бесплатная регистрация книга txt) 📗
Во мху ползали жуки, над ним пели пташки. Отец д’Экзиль блуждал взглядом вокруг. Вдруг у него вырвался жест изумления.
На плоском камне, рядом с ним, лежала книга, одетая в серый люстриновый чехол.
— А! — вырвалось у него.
И он раскатисто рассмеялся, читая заглавие раскрытого им томика:
Прощание Адольфа Моно со своими друзьями и с Церковью. От октября 1855 г. до марта 1856 г.
Наткнувшись на эту книжку в самом сердце Дальнего Запада, под сто пятнадцатым градусом долготы, иезуит испытывал такое же изумление, как если бы он нашел аргумент bona fide в «Провинциалках».
Раскрыв книгу наугад, он прочел:
«Не чувствуете ли вы, что все, что со мной ни случается, служит к тому, чтобы распространять среди непосредственно окружающего меня общества, а в частности — среди моей семьи, дух мира и чистоты, и что дом наш в известной степени менее неприспособлен, чем он был доныне, быть домом молитвы, где постоянно призывается имя Божие, как оно постоянно призывается на него?..»
Иезуит положил книгу и потер себе руки.
«Вот кто, — пробормотал он, — будет стараться доказать, что отрицание пользы дел не так далеко от известного фарисейства. И подумать только, что это та бессвязная болтовня, которая так нравится Амиелю, Прессансе и Этупу, славному Аженору де Гаспарину! Но пойдем дальше. В моем положении, я не имею оснований не быть беспартийным».
И он продолжал:
«О чудо Божией Благодати! О могущество Евангелия. О горечь греха! О неизменная твердость благодати! Будем бороться с грехом, друзья мои, это...»
— Простите, сударь, но вы сидите на моем платье.
Отец д’Экзиль вскочил.
Перед ним стоял человек, человек обнаженный или почти обнаженный. Вокруг бедер у него был повязан платок, который вода скрутила в веревку. Обеими руками, целомудренно растопыренными веером, закрывал он то, чего не могла прикрыть эта опояска.
Он повторил:
— Вы сидите на моем платье.
— Действительно — сказал отец д’Экзиль. — Простите меня, я не заметил этого.
Они продолжали смотреть друг на друга: голый человек с большим достоинством и немного смущенный; иезуит — с сильным желанием расхохотаться.
«Где видел я этого чудака?» — спрашивал он себя.
Купальщик церемонно представился.
— Священник Джемини Гуинетт из Балтиморы.
«А! очень хорошо, — пробормотал иезуит. — Теперь я знаю! Это один из пасторов вчерашней утренней кавалькады!»
И чтобы не отстать в вежливости, с трудом сохраняя серьезность, он сказал:
— Отец Филипп д’Экзиль из Общества Иисуса. Вот ваше платье.
Тот захватил его в беспорядке, поклонился и Исчез за кустами. Скоро он вышел оттуда приглаженный и одетый.
— Простите меня, что я явился перед вами в таком виде...
— Не в чем извиняться. В такую погоду прекрасно искупаться... А книга эта тоже, вероятно, ваша?
И он протянул ему «Прощание Адольфа Моно».
— Да, моя, — подтвердил пастор. — Очень хорошая книга.
— Я знавал Адольфа Моно в Монтобане, — сказал отец Филипп, — когда он преподавал на протестантском теологическом факультете мораль. Человек талантливый, — вежливо прибавил он.
— С большим талантом, — подхватил пастор.
— Вы интересуетесь его произведением?
— Не столько им... Вы, может быть, слышали об Эмерсоне?
— Я слышал о нем, — сказал иезуит.
— Я изучаю влияние Эмерсона на писателей реформированных церквей в Европе, — небрежно произнес Гуинетт.
— Вам, я думаю, очень трудно серьезно заниматься этим важным трудом, раз вы состоите полковым священником, — сказал отец Филипп. — Мне кажется, я заметил вас вчера, при прохождении американских войск. Думаю, вам представляется масса затруднений...
— Кому говорите вы это? — с горечью заметил пастор.
«Ага! — подумал иезуит, — озлобленный!»
Он взглянул внимательно на своего собеседника. Это был человек лет тридцати, брюнет, довольно красивый, с тонкими чертами, матовым цветом лица, с глубокими глазами. Голос у него был важный, проникновенный и проникающий. Он сам любил себя слушать.
— «Меланхтон!» — пробормотал отец д’Экзиль.
Он хотел показаться заинтересованным, хотя уже скучал смертельно. Он повторил:
— У вас, должно быть, много затруднений.
— Вы производите на меня впечатление человека порядочного, — проговорил пастор. — И должны поэтому знать, что такие люди, как мы с вами, в нашем положении, не всегда встречают у своего иерархического начальства понимание, на которое имеют право претендовать.
— Да, случается, — уклончиво отозвался иезуит.
— Со мною это случилось. Недоразумение с председателем методистской церкви в Балтиморе. Сущие пустяки с точки зрения доктрины, смело могу это сказать. А между тем меня послали туда, где вы меня видите... Что вы скажете о таких поступках?
— О них приходится только сожалеть, — ответил отец д’Экзиль.
— Не правда ли? — продолжал тот. — Также и вы, без сомнения...
— Я здесь по доброй воле, — сказал иезуит.
— А! — недоверчиво пробормотал Гуинетт.
— Впрочем, утешьтесь, — попробовал успокоить его отец д’Экзиль. — Лучше вам возиться с вашими солдатами и мне с моими индейцами, чем фильтровать настойку из комаров на каком-нибудь факультете.
— Вы забываете, что мы не признаем действительности дел, — сухо сказал Гуинетт — И потом, каждому по способностям его. Не стоило, правда, учиться тому, что я знаю, что, без сомнения, вы знаете, чтобы...
— Милостивый государь, — важно произнес отец д’Экзиль, — вы, вероятно, слышали об основателе ордена, к которому я принадлежу, которого католическая Церковь чтит под именем святого Игнатия. Когда речь зашла о том, чтобы послать миссионера к жалким язычникам, Игнатий не подумал о самом темном из учеников своих, который, может быть, в конце концов достиг бы таких же хороших результатов. Он послал к ним самого ученого из первых приверженцев нового ордена, Святого Франциска-Ксаверия.
Пастор улыбнулся.
— Конечно, конечно, так. Но позвольте мне, однако же, дополнить ваши воспоминания. Игнатий Лойола выбрал сначала для этой задачи наименее образованного из братьев, Бобадиллу. Припадок ревматизма не позволил Бобадилле уехать. И вот тогда только Игнатий, против своего желания, решился послать в Мозамбик, Гоа и Индию Франциска-Ксаверия.
Снова отец Филипп взглянул на пастора. Тот с скромным самодовольством опустил глаза.
«Он положительно гнусен, — сказал аббат самому себе. — Но меня он побил на моей собственной территории».
И громко, не без некоторого юмора, ответил:
— Ваша правда. С вашими познаниями вам нечего делать в гарнизонах Уты.
Он прибавил, желая проститься:
— Вы, конечно, возвращаетесь в ваш лагерь?
— Нет, — сказал пастор. — Я иду в город.
— А! — сказал, не выказывая восторга, иезуит. — Ну что же, в таком случае пойдем вместе.
Несколько минут они шли, не обменявшись ни словом.
Отцу Филиппу все больше и больше казалось, что какой-то вопрос горел на губах его спутника. Иезуит стал еще безразличнее.
Наконец Гуинетт не выдержал. Когда они через ограду проникли в Салт-Лэйк, он спросил:
— Вы давно живете здесь, в этой стране?
— Скоро четырнадцать лет, к вашим услугам.
— Тогда вы, конечно, можете дать мне некоторые сведения.
— Пожалуйста.
Пастор раскрыл «Прощание Адольфа Моно» и вытащил оттуда вчетверо сложенную желтенькую бумажку. Он протянул ее своему собеседнику.
— Благоволите ознакомиться с этим.
— Я знаю, что это, — сказал иезуит, — это билет по расквартированию. Вчера я держал в руках такой же билет. Смотрите-ка, вам отвели помещение у Ригдона Пратта.
— А вы знаете Ригдона Пратта?
— Кто не знает его в городе Соленого Озера? Он — епископ и влиятельный член церкви Святых Последнего Дня. Между прочим, в последнее время он назначен секретарем комиссии по расквартированию американских войск. Я с удовольствием вижу, что этот высокий сановник не воспользовался своим положением, чтобы уклониться от обязательств, которые налагает на других. Но я думал, что, по договору, американцы не могут быть размещены в Салт-Лэйке.
