Львовская гастроль Джимми Хендрикса - Курков Андрей Юрьевич (мир бесплатных книг TXT) 📗
Он окинул взглядом свою маленькую комнатку, в которой все стены напоминали о замечательно-вольном хипповском прошлом. Прошлого, конечно, на стенах было намного больше, чем настоящего, — оно всегда так. Просто прошлое накапливается, а настоящее, задержавшись на мгновение, туда же, в прошлое капает. Человек — ведь это вообще самый обыкновенный и элементарный живой «аппарат» по переработке будущего в прошлое. Алик, впрочем, не был одним из таких обыкновенных «аппаратов». Его будущее всегда отличалось вопросительностью и яркостью. Поэтому и прошлое у него оказалось соответственным — никаких тебе пионерских галстуков и лагерей или октябрятских звездочек и косичек одноклассниц. Детство — отдельно, котлеты — отдельно! Котлетами была юность и ее продолжение.
Аудрюс тоже оглянулся, прошелся прищуренным взглядом по десяткам старых черно-белых фотографий, расклеенных на основной стене над вечно разложенным диваном. (Когда и для кого Алик его разложил — этого уже не вспомнить никому.) Посмотрел на рукомойник с наклейкой: «Amnesty International», на плакаты, на любительский портрет Джона Леннона, на доисторическую печку, в топку которой был проведена дюймовая газовая труба, и теперь топилась эта печка не дровами или углем, а скандальным русским газом, который и горел, как положено всему скандальному, синим пламенем. Горел, грел печку и комнату, кипятил воду и подогревал наутро то, что оказалось не съеденным накануне.
— Я в туалет! — Аудрюс поднялся, вышел в маленький коридорчик и сразу за дверь, на улицу.
Жилище Алика — это комнатка, в которой было не больше семи квадратных метров, отличавшаяся не только размерами, но и полным отсутствием так называемых удобств. Но от этого она не казалась Алику неудобной. Всю свою жизнь он проводил в ней, хотя за стенкой находилась территория гораздо большая, хотя тоже однокомнатная — территория его мачехи, заменившей ему мать по решению отца, когда мальчику не исполнилось и восьми лет. Комнатка Алика казалась пристройкой к дому, странной пристройкой, отодвинувшей задний от дороги угол дома на добрых полтора — два метра. Выйдешь из ее отдельного входа, тут тебе и удобства: налево, метров двадцать пять по тропинке мимо огорода — туалет, направо, пять метров по бетону — колодец с рекордно малой глубиной — не больше полуметра. Это ведь и не колодец, а источник, который выбрался из-под земли, когда старушка-соседка решила возле старой колонки свою веранду расширить. Ударили ломиками по камням, которыми когда-то замостили дворик, и пошла вода. Вода оказалась вкусной. Отвели ее от веранды на метр, подкопали чуток и опустили сверху колодезное кольцо. Вот и вышел колодец. А колонка замолчала навеки, словно успокоилась, узнав, что есть теперь во дворе и другой источник воды.
На лице Алика возникла улыбка, вызванная мыслью о том, что его дворик, практически последний на его улице, пережил такую большую страну, как СССР. Нет, он никогда не был бойцом с советским режимом. Он никогда с этим режимом не боролся. Он его просто игнорировал. За это режим обижался и не игнорировал Алика и его друзей. Но они, Алик и друзья, умудрялись сосуществовать с режимом так близко и так долго, что даже место их традиционных сборов, известное каждому львовянину как «Святый сад», практически просматривалось из окон обкома партии. И никогда у тех, кто существовал за этими окнами, внутри серых кабинетов, не возникло даже мысли о том, что всю эту территорию рядом с общежитием, частично огороженную стенами древнего монастыря, территорию, с которой то и дело, да к тому же и громко — благодаря протянутому из общежития удлинителю, громыхала чуждая обкомам партии музыка с чуждыми, но, слава богу, непонятными иностранными словами, можно было бы затянуть колючей проволокой, застроить закрытыми распределителями или, в худшем случае, пунктами приема макулатуры и металлолома! Нет, никто не спешил вытащить лужайку земли из-под ног и задниц длинноволосой молодежи с гитарами в руках! Теперь это казалось гуманизмом или близорукостью. Хотя, возможно, всё это происходило по причине пониженного слуха у работников обкома?! Вот участковый наведывался сюда часто, но разговоры с ним обычно не заканчивались неприятностями. Было видно, что не по своей воле он раздражает молодежь своим присутствием, а на всякий случай или по указанию.
— О чем задумался? — прозвучал над головой сидящего в кресле Алика голос Аудрюса.
— Не поверишь! — усмехнулся, задрав голову, хозяин комнатки. — Молодость вспомнил!
— А что еще вспоминать?! — удивился Аудрюс. — Ну что, пора!
Алик поднялся с кресла, поднялся бодро, словно хотел показать, что он еще в хорошей спортивной форме.
Вышли во двор.
Вокруг темно. Жужжат редкие машины, проносясь по Замарстиновской. Остановились у колодца.
— Ну что, на дорожку! — Алик зачерпнул оцинкованным ведром воды, поднес холодный край ведра ко рту, отхлебнул — на языке легкая сладость взыграла. Передал ведро Аудрюсу. Тот тоже сделал несколько глотков.
Скрипнула металлическая калитка, они вышли на улицу и повернули налево, в сторону центра.
На небе оголился острый угол желтой луны и тут же снова спрятался, накрылся тучами. Резкий птичий крик-хохот упал с неба прямо в уши идущим.
Алик поежился на ходу.
— Как у нас в Паланге, — с удивлением выдохнул Аудрюс.
— Что у вас в Паланге? — не понял Алик.
— Ну, тоже чайки так кричат…
— У нас нет чаек, откуда тут? — пожал плечами Алик.
Аудрюс посмотрел в темное небо, откуда снова донесся тот же птичий крик-хохот, только теперь он был тише, словно птицы уже обогнали идущих по земле.
— У нас тут и моря нет, — с сожалением сказал Алик, тоже бросив кратковременный взгляд на небо. — Это то, чего здесь не хватает… Вода — только дождем или из источника…
— Море есть везде, — не согласным, но приветливым тоном сообщил Аудрюс. — Иногда оно видно, иногда нет… Иногда оно сверху, иногда снизу…
— Да, с этим я согласен. — Алик кивнул. — Говорят, что и Карпаты раньше были дном моря и там можно найти окаменевших моллюсков…
— В нашей северной глуши есть море, ну и что?! — усмехнулся Аудрюс.
— Выросший у моря не поймет жителя пустыни! — Алик тоже улыбнулся. — Кстати, мы с тобой так и не побывали в Сан-Франциско!
Аудрюс тяжело вздохнул. Через несколько шагов остановился. Остановился и Алик.
— Знаешь, — уверенно произнес литовец, — некоторые города существуют только для того, чтобы кто-то мечтал в них попасть. А мечтать иногда важнее, чем ехать…
За спиной зазвучала приближающаяся милицейская сирена. Алик и Аудрюс отошли за край проезжей части, по которой только что мирно и свободно шагали. Подождали, пока машина пронесется мимо, и снова ступили на асфальт.
Через полтора часа неспешной ходьбы они остановились на Ткацкой недалеко от ворот шоколадной фабрики. Воздух был здесь тяжел и сладок. Говорить уже не хотелось, да и так последние минут десять пути они шли молча.
Аудрюс достал мобильник, набрал номер, поговорил с кем-то по-литовски. Потом обернулся к своему старому другу и кивнул:
— Минут через пять будет выезжать. Уже загрузился.
— Кто? — не понял Алик.
— Альгис, приятель. У него своя многотоннка, ну то, что вы тут называете фурой. Он львовский шоколад в Литву возит. Давно мне свои услуги предлагал. Вот и пригодился!
Из открывшихся высоких ворот медленно выехал длинный крытый грузовой «вольво». Остановился. Аудрюс и Алик обнялись.
— Ну что, Алик, — забрасывая длинные прямые волосы назад, заговорил Аудрюс грустным голосом. — Если всё в порядке, то в следующем году ночью, там же…
Легко, словно не работал на земле в этот момент закон притяжения, запрыгнул Аудрюс на высокие ступеньки кабины фуры, захлопнул за собой дверцу, и поехали сорок тонн львовского шоколада прочь от оставшегося стоять у уже закрытых ворот Алика, увозя с собой и его приятеля-литовца в далекую северную «глушь», «глушь у моря».
Назад домой Алик тоже отправился пешком, останавливаясь на пустых, безлюдно-безмашинных перекрестках на красный цвет светофора и снова продолжая свой путь при появлении зеленого. Над головой его, в небе, еще несколько раз звучал резкий, ранее не слышанный во Львове крик-хохот каких-то птиц. В воздухе витал солоноватый запах.
