Пещера Лейхтвейса. Том второй - Редер В. (читать полную версию книги TXT) 📗
— Это правда, он до сих пор любит тебя! — вскричал Лейхтвейс со сверкающими глазами. — Я узнал это от него. Он до сих пор оплакивает твою потерю с такой же тоской, как в первую минуту, когда ты была отнята у него.
— Могу ли я желать или потребовать чего-нибудь большего? — ответила Лукреция. — Какая женщина может, подобно мне, похвалиться, что всю жизнь была любима таким благородным, достойным уважения человеком?
— Но как он не сделал попытки разыскать тебя? Он должен был перевернуть и небо, и землю, чтобы найти тебя. Подумай только, какая была бы разница, если бы графу Шенейху удалось вовремя отнять тебя у подлого батрака и освободить от нежеланного мужа?
— Дитя мое, — возразила мать кротким, ласковым голосом, — ты забываешь, что граф Шенейх имел обязанности также и относительно своей жены, которую не имел права забывать. Мы уже согрешили тем, что предавались любви, когда уж он был обвенчан с другою; и за этот грех Небеса жестоко отомстили нам обоим: мне судьба послала такую ужасную, мучительную жизнь, а его осудила на жизнь одинокую и безотрадную. Но я не знаю, что со мной делается, — добавила Лукреция утомленным голосом. — Я чувствую какую-то особенную странную слабость, какой до сего времени никогда не испытывала: мне так холодно, хотя теперь самое жаркое время года. Обними меня, дитя мое, на твоей груди я согреюсь… Так… благодарю тебя… теперь мне хорошо… Так могла бы я и умереть.
Лейхтвейс взял мать на руки, как ребенка. Так провели они молча несколько минут. Лейхтвейс — потому что его сердце было переполнено и всякое слово казалось ему бледным, чтобы передать его чувства и впечатления, а Лукреция молчала потому, что силы ее с минуты на минуту ослабевали. Вдруг Лукреция поднялась и громко трижды произнесла имена своих сыновей; при этом черты лица ее так исказились и подернулись такой бледностью, что разбойник, взглянув на мать, в глубоком ужасе воскликнул:
— Матушка… матушка, тебе дурно?
— Нет, мой сын, совсем хорошо, — ответила старушка утомленным, слабым голосом. — Я скоро приобрету покой, которого была лишена в последние годы. Не пугайся, дитя мое, так было определено судьбой: мы встретились, чтобы в ту же минуту снова расстаться. Мои силы истощены… я чувствую, что умираю.
— Умираешь? Нет, нет, матушка, не говори таких ужасных слов. О, это было бы слишком жестоко, если бы судьба свела нас только для того, чтобы тотчас же снова разлучить. Нет, мама, милая, дорогая, ты не должна умирать. Я буду заботиться и ухаживать за тобой, предупреждать малейшее твое желание. Заставлю тебя забыть прошлую, горькую жизнь. А со мной вместе будет ухаживать и лелеять тебя другое существо, достойное твоей любви, моя жена, моя Лора.
— Твоя жена? — грустно и безнадежно повторила старушка. — О, я рада была бы познакомиться с ней. Конечно, она хорошая и добрая?
— Да, матушка, она лучше всех женщин в мире. Ее зовут Жемчужиной Рейна. Из-за меня она отказалась от всех принадлежавших ей прав и из графини стала женой разбойника. Гордый, родовой замок она променяла охотно на подземную пещеру, чтобы принадлежать мне, быть мною любимой и любить меня.
— В таком случае она женщина, каких мало на свете. Нынешние женщины видят в браке способ улучшить свою участь; они требуют от мужа, чтобы он дал им удобства, богатство и блеск жизни, но на самоотвержение они не способны. А между тем для женщины и особенно для женского сердца должно служить отрадою, если она может сказать себе, что ею все принесено в жертву любимому человеку. Ничего нет утешительнее сознания, что она лишила себя всего, чтобы только любить и быть любимою…
В это мгновение Гунда громко вскрикнула, и когда удивленный Лейхтвейс обернулся, то увидел наверху скалы несколько человек, которые с очевидным волнением смотрели в ущелье. Это были его товарищи и между ними Лора и Курт фон Редвиц. С блаженным восторгом протягивал руки молодой майор, увидев Гунду здоровой и невредимой в глубине ущелья. Не обращая внимания на опасность, он начал быстро спускаться в ущелье. Остальные последовали за ним.
— Матушка, — говорил в это время Лейхтвейс старушке, которую все еще держал на руках, — матушка, моя Лора идет.
— Благодарение Богу, что он дал мне увидеть твою жену прежде, чем я закрою глаза.
Несколько минут спустя Гунда была уже в объятиях Курта.
Лора быстро подошла к мужу, удивляясь, почему он не идет ей навстречу, а с нежностью держит на руках старую, бледную, умирающую женщину? Остальные разбойники стояли несколько поодаль, заметив, что тут, по-видимому, происходит что-то особенное. Они почтительно ждали, пока их атаман найдет нужным поделиться с ними своими объяснениями.
— Подойди ближе, Лора, — крикнул Лейхтвейс взволнованным голосом. — Ты приходишь в самую важную минуту моей жизни: тебе придется разделить со мной как самое глубокое горе, так и самое великое счастье. Видишь женщину, которая лежит на моих коленях, которую я согреваю на своей груди? Смотри на нее, моя Лора, с благоговейною любовью. Прикоснись к ее сединам, поцелуй этот покрытый морщинами лоб — это моя мать. Докажи, что ты уважаешь и почитаешь ее, и я буду, если только возможно, еще больше любить тебя.
Лора вздохнула. Ее удивление было так велико, что казалось, будто она ничего не понимает.
— Твоя мать, Гейнц! — воскликнула она. — Ты встретил свою мать? Боже, какое счастье, какое невыразимое счастье!
— Счастье, а за ним таится несказанное горе, — прервал жену Лейхтвейс. — Я нашел мать, чтобы снова потерять ее. Смотри, смерть уже витает над нею, и мы не должны терять времени, если хотим получить ее благословение и проститься с ней.
Лора тотчас же опустилась на колени и проговорила дрожащим от волнения голосом:
— Благослови нас, матушка. Взгляни на меня: я подруга жизни твоего сына. Ты не знаешь, как я люблю его и как всегда старалась быть достойной его.
Старушка поднялась, собрав для этого последние силы; ее худые руки опустились на милую головку Лоры.
— Ты прекрасна, дитя мое, — заговорила она угасающим голосом. — Твоя душевная красота отражается в чертах твоих. В твоих глазах светится сердечная доброта, твои уста открываются, вероятно, только для выражения правды и любви?
Лора зарыдала; она взяла руку умирающей старухи и прижала ее к своим губам.
— Матушка, — воскликнула она, заливаясь слезами, — если бы судьба дала мне возможность жить при тебе, ты нашла бы во мне любящую дочь, которая употребила бы все усилия, чтобы угодить тебе.
— Люби его, — послышалось, как слабый вздох, из уст умирающей, — люби моего Гейнца, как ты до сих пор его любила. Будь ему верна и храбро держись с ним во всех опасностях его жизни. Тогда я буду, как добрый дух, витать над тобой и ниспосылать тебе мое благословение. Я знаю, чувствую, что ты это исполнишь. Ты будешь для моего сына преданной, ни перед чем не останавливающейся подругой жизни. Верь, дитя мое: когда человек доживает до старости, ему становится понятным, как ничтожны все сокровища мира и как бедна земля истинным счастьем. Одно остается до конца жизни светлым и свежим, как сама юность, — это любовь, наполняющая наше сердце и увлекающая нас, когда мы молоды, и часто не увядающая даже и в глубокой старости. Эту любовь, дитя мое, носи в сердце и береги как зеницу ока. В старости она будет тебе опорой и неисчерпаемым источником радости и счастья. Теперь поцелуй меня, Лора: прижми к моему лбу твои дорогие губки, а я… я благословлю тебя… благословение мое на тебе, Лора, возлюбленная жена моего сына…
Лейхтвейс привлек к себе жену, и теперь обе женщины находились в его объятиях. Каким богатым он считал себя в это мгновение. Он не обменялся бы своим положением с самым могущественным государем во всей вселенной, если бы только его не огорчала предстоящая горькая утрата. Он не мог скрыть от себя, что приближался роковой конец. Лицо Лукреции осунулось, глаза глубоко впали, а нос заострился, — верный признак близкой смерти. Лора своим платком вытирала предсмертный пот на лице умирающей.
