Голубой пакет - Брянцев Георгий Михайлович (книги бесплатно читать без TXT) 📗

– Пока вы ничего не говорите, – поправил его майор.

– Ну, говорил.

– Это мы увидим. Дальше увидим, – сказал он и спросил: – Сколько времени пробыл на руднике Шараборин?

– Пожалуй, суток двое.

– Точнее.

– Не знаю.

– Вы давно знаете Шараборина?

– Давно.

– Примерно?

– Лет… лет… – Белолюбский прищурил глаза. – Да, лет двадцать.

– Где он останавливался в этот раз на руднике? У кого ночевал?

– Точно не знаю. Я бы сказал. Честно говорю, – точно не знаю.

– А не точно?

Белолюбский пожал плечами, усмехнулся. Ох, и дотошный человек этот майор.

– Меня это, скажу правду, даже не интересовало, – ответил он.

– Почему?

– Ну, видите… Я вам уже говорил. Повторю еще раз. Я давно решил покончить со своим прошлым и на руднике работал честно. Я собственным потом хотел смыть со своего тела родимые пятна. Об этом вам все скажут. Спросите любого на руднике. А когда появился Шараборин, я понял, что от прошлого не так легко отделаться. Признаюсь честно: у меня даже возникла мысль прихлопнуть Шараборина, но рука не поднялась. Одно дело защищаться, и совсем другое нападать.

– Где же вы с ним встречались, беседовали? – последовал вопрос.

– А так, где придется, в разных местах.

"Запутает он меня. Ей-богу, запутает!" – подумал Белолюбский и решил отвечать по-прежнему спокойно, хорошо понимая, что ответами на такие невинные вопросы медлить нельзя. Надо отвечать, не задумываясь.

– Конкретнее?

– Конкретнее? Пожалуйста. Один раз возле моего дома, это в ту ночь, когда он только явился на рудник. Второй раз у пруда, как мы заранее условились, в третий – около конторы, а в последний – возле продовольственного магазина.

– На воздухе?

– Да.

– На морозе?

– Конечно. А что тут такого?

– Ничего, ничего. Я просто уточняю. Ключи от сейфа вы ему тоже передавали на воздухе?

– Да, у пруда. А возвратил он их мне у продовольственкого магазина.

Шелестов кивнул несколько раз головой и закурил новую папиросу.

– Фотоаппарат Шараборин держал при себе или передавал вам? – спросил он после небольшой паузы.

– О! Шараборин хитрый человек.

– То есть?

– Он знает, что надо держать при себе.

– Значит, надо понимать, что фотоаппарат в ваших руках не был?

– Ни разу.

– Ясно.

– А зачем Шараборин взял деньги у убитого Кочнева?

Белолюбский усмехнулся, и лицо его приобрело сейчас то выражение, которое впервые там, на руднике, в кабинете Винокурова, даже понравилось Шелестову.

– Хитрость придумал. Рассчитывал на то, что следствие придаст убийству Кочнева уголовный характер и пойдет по неправильному пути. Убит, мол, с целью ограбления.

– Интересно, интересно… Коварный человек ваш Шараборин, – задумчиво произнес Шелестов. – Ну, а теперь расскажите мне по порядку, как вы дошли до жизни такой? Все, все расскажите. Кто вы, в конце концов по профессии, чем занимались, откуда родом. Учтите, что рано или поздно это придется рассказывать. А время у нас есть.

– Вывертывать себя наизнанку? – спросил Белолюбский.

– Если вам это сравнение нравится, – пожалуйста.

– Тогда разрешите мне еще раз закурить. Я покурю, подумаю. Конечно, жизнь это такая штука, что запомнить ее всю невозможно. Из-за давности времени многое выпало из памяти, но кое-что и осталось.

– А вы постарайтесь вспомнить, – посоветовал Шелестов.

– Постараюсь, – согласился Белолюбский и прикинул: "Мягко стелет, да как бы спать было не жестко. А какой выход? Опять путать? Путать все, с начала до конца? А вдруг ему обо мне известно больше, чем я думаю? Как тогда? Можно ли тогда рассчитывать на какое-то снисхождение и надеяться на то, что он снимет наручники? Едва ли. Ну, и наконец, это же просто беседа. Протокол-то он не пишет. А если мне не удастся вырваться, я заговорю по-другому".

Он жадно выкурил папиросу и начал рассказывать о себе. Но рассказывал неохотно, лениво. Он не говорил, а как бы жевал жвачку, липкую, тягучую. Складывалось впечатление, будто слова застревали у него в горле и он не находил в себе сил вытолкнуть их оттуда.

Когда Белолюбский делал длительные паузы или уходил явно в сторону, Шелестов поправлял его, умело ставил наводящие вопросы, обращал внимание на разрывы и пробелы в биографии, на неувязки во времени и датах, сравнивал противоречивые, взаимно исключающие друг друга утверждения и спрашивал, какое из них надо считать правильным.

Белолюбский насторожился. Он убеждался в том, что один рассказанный эпизод тянет за собой другой, а тот – третий, и так постепенно клубок разматывается против его желания. К каждому эпизоду невольно прилипают фамилии, детали, подробности, и все надо увязывать, обосновывать или же обрывать и молчать.

Припертый к стене поставленным вопросом, он изворачивался, ерзал от возбуждения на месте, нервничал, терял нить рассказа и путался.

"Да… он сумел меня разговорить, заставил выложить все. В тени остаются связи с иностранной разведкой, но об этом пока ни слова. И так все выболтал. А что поделаешь? Тут – или-или. Или вовсе ничего не говорить и молчать, или говорить. А начал говорить, – видишь, что получается, подумал Белолюбский, когда Шелестов перестал задавать вопросы. – Неужели он и теперь не снимет наручники? По-моему, снимет. Он, видно, не ожидал, что я так разоткровенничаюсь".

А Шелестов думал:

"Ну и тип. Негде пробы ставить. И, наверное, думает, что я весь рассказ его принял за чистую монету. Да… За ним надо наблюдать еще зорче и обязательно нести дежурство. Для кого же он переснимал план? Для кого? А в общем, об этом после. Сейчас не время". И вслух сказал:

– Что же, давайте подведем итог. Я вас понял так: вам пятьдесят четыре года. Родились в Чите. Фамилия отца и матери – Ведерниковы. Отец был извозчик, мать – портниха. Восемнадцати лет, в первую империалистическую войну вы пошли добровольцем на фронт, а потом также добровольно перешли в белую армию, с остатками которой бежали в Маньчжурию. Там вы обосновались на некоторое время, а в двадцать втором году впервые попали на территорию Якутии в составе отряда, возглавляемого белогвардейским генералом Пепеляевым. Так?

– Правильно, – согласился Белолюбский и подумал: "Память у него хорошая".

– В двадцать третьем году, после разгрома Пепеляева, вы опять бежали в Маньчжурию и обосновались в Харбине. И стали не Ведерниковым, а Красильниковым. Работали в харбинском отеле "Модерн" официантом. Затем перешли на работу в японскую фирму Кокусай унио, имевшую исключительное право на ввоз контрабандных товаров в Китай. С этого момента вы стали контрабандистом, неоднократно переходили границу в сторону Советского Союза и возвращались обратно…

– Совершенно верно.

– В тридцать девятом году вы в последний раз пробрались в Якутию под фамилией Оросутцева, решили порвать с прошлым и стать честным человеком.

– Да.

– В этих же целях вы сменили фамилию Оросутцева на Белолюбского.

– Да.

– А где вы достали документы на имя Белолюбского?

– Чего проще. В тайге за золотой песок можно достать любые документы. Купил у одного парня на Джугджуре.

Шелестов помолчал. Хитрая, едва заметная улыбка дрожала на его губах.

– Плохи ваши дела, Белолюбский, – сказал он.

– Как? Я не понял.

– Прекрасно вы все понимаете. Стаж вашей вражеской деятельности очень велик, а вот сводить концы с концами вы не научились. Да это и не так просто. Точнее, это очень сложно. Чтобы ложь выдать за правду, нужно большое искусство.

Вся уверенность, весь гонор и развязность слетели с Белолюбского, как чешуя с рыбы под ножом опытного повара.

Он пожал плечами и сказал:

– Ваше дело, думайте, как хотите.

Шелестов рассмеялся.

– Почему мое? Ваше дело думать. Ведь не мне, а вам отвечать придется.

– Я все сказал, – угрюмо бросил Белолюбский и в душе выругал себя за то, что вообще начал говорить.