Вождь Сожженных лесов - Эмар Густав (библиотека электронных книг .txt) 📗
Глава V. Вождь Сожженных лесов
В продолжение всего пути от Воладеро до Сожженных лесов оба всадника не сказали друг другу ни одного слова.
Валентин снова возвратился к письму донны Розарио, стараясь припомнить его содержание.
Искатель следов был вполне уверен, что оно было написано молодой девушкой под диктовку начальника Сожженных лесов и что ни одна в нем фраза не выражала настоящей ее мысли.
Это письмо, по его мнению, было ничего более как ловушка.
Охотник усиленно напрягал свой ум, стараясь открыть причины, побудившие капитана Грифитса прибегнуть к подобному средству для достижения какой-то скрытой цели.
Иногда он готов был поверить, что донна Розарио писала это послание без посторонней помощи, и тогда поступок капитана Грифитса представлялся в его глазах действительно честным и великодушным
Но вдруг он подымал голову и восклицал:
— Это невозможно! Этот человек хитрит, он пробует поймать меня на удочку! Похититель донны Долорес де Кастелар, авантюрист, который решается вести постыдный торг с этим мерзавцем капитаном Кильдом и покупать у него несчастных молодых девушек с целью продать их потом мормонам, — такой человек не может быть честным. Он хочет меня провести, он хитрит, но для чего?
И он снова погрузился в размышления.
И действительно, все перечтенные охотником поступки капитана Джона Грифитса падали черным пятном на его репутацию.
Уж одно похищение донны Долорес возмущало его до глубины души.
Коммерческие сношения начальника Сожженных лесов с капитаном Кильдом, имеющие целью доставлять мормонам несчастных молодых девушек, силой отнятых у их родителей, внушали отвращение честной натуре Искателя следов, в его глазах человек, так цинически производивший, в виду всех, эту постыдную торговлю, не мог быть способен на доброе дело.
Но несмотря на то, что он сознавал всю низость подобного поведения, что он инстинктивно чувствовал, что под этой маской кроется что-то темное, таинственное, чего ему никак не удавалось разгадать, — сомнение невольно вкрадывалось мало-помалу в его душу.
— Кто знает? — говорил он, — но теперь все разъяснится!
Теперь он уже не рассуждал утвердительно, он сомневался, он готов был даже выслушать оправдание капитана, быть может, в глубине своего сердца он искренно желал найти его невинным.
У Валентина Гиллуа была прежде всего честная натура, прямой и благородный характер, и он, как и все люди, обладающие подобными качествами, старался во всем отыскать свои хорошие стороны.
Между тем Пелон вовсе не предавался подобным размышлениям, он весело скакал рядом с Валентином, гордый и счастливый тем, что так удачно исполнил поручение своей госпожи, и заранее радовался тому, что посещение охотника доставит донне Розарио большое удовольствие.
Было уже около трех часов пополудни, когда всадники достигли лагеря.
Часовые допустили их приблизиться почти до самого подножья ретраншиментов.
Пелона тотчас же узнали.
— А, это вы! — сказал один из часовых.
— Да, мистер Корник, — отвечал молодой человек, — я желал бы войти.
— Я не вижу в этом никаких затруднений, но кто это еще с вами?
Молодой человек приблизился, чтобы ответить. Валентин остановил его.
— Молодая дама, которой вы оказали большую услугу, просила меня через этого молодого человека посетить ее, могу ли я теперь быть принят?
— Отчего же нет! — отвечал старый авантюрист, — этой даме предоставлено полное право распоряжаться своими действиями по своему усмотрению и принимать кого ей угодно.
Позвольте мне только предупредить об этом лейтенанта, для соблюдения формальности; тогда я отопру вам барьер, и вы можете свободно пройти к этой даме. Попроси лейтенанта Маркотета прийти сюда на минуту, — продолжал он, обращаясь к своему товарищу.
Лейтенант Маркотет был недалеко и через пять минут подошел к барьеру.
Старый Корник в нескольких словах объяснил ему, в чем было дело.
— А, хорошо! — сказал лейтенант, — отоприте барьер и впустите этих двух господ.
Валентин и Пелон въехали в лагерь.
Лейтенант, почтительно поклонившись охотнику, сказал ему:
— Вы желаете, милостивый государь, видеть донну Розарио де Пребуа-Крансе?
— Да, милостивый государь, — сказал Валентин, отвечая на поклон, — если это возможно?
— Как если это возможно? Напротив, ничего нет легче! Идите за этим молодым человеком, который, как мне кажется, оказал большую услугу этой даме; он проведет вас прямо к ней.
— Благодарю вас, милостивый государь.
— Очень рад, что имел возможность удовлетворить вашу просьбу, милостивый государь.
Они оба вежливо раскланялись, и лейтенант удалился, между тем как Валентин последовал за Пелоном.
Проходя во всю длину лагеря к хижине, где помещалась донна Розарио, Валентин удивлялся порядку, дисциплине и в особенности опрятности, царствовавшей во всем лагере Сожженных лесов.
Он не был похож на стоянку бандитов или стан авантюристов — это был лагерь настоящих солдат, усердно выполняющих свои воинские обязанности.
Все это возбудило в Искателе следов удивление, смешанное с удовольствием.
«Он не ожидал меня, — подумал Валентин. — Я начинаю сомневаться в том, что он расставляет мне сети; видно по всему, что это настоящие солдаты; да и справедливо ли все то, что говорят о союзниках Красной реки? Однако надо подождать, не следует торопиться с решением подобных вопросов».
Пелон пошел предупредить свою госпожу о прибытии охотника.
Когда Валентин остановился перед хижиной, он увидел донну Розарио, ожидающую его на пороге.
Бледный, растроганный, он поспешил к ней навстречу.
Молодая девушка была живой портрет своей матери.
Увидев ее, Валентин почувствовал какую-то жгучую боль в сердце; ему показалось, что он видит ту самую Розарио, которую так любил некогда и которую так любит еще и до сих пор; перед ним стояла она все так же молода и прекрасна, как была в ту минуту, когда он последний раз ее видел.
— Розарио! — вскрикнул он взволнованным, разбитым голосом, — наконец я нашел вас, дорогое дитя мое!
— Валентин, мой второй отец, мой единственный друг! Это вы, вы здесь, о Боже! Боже!
И она почти без чувств упала в его объятия.
Охотник отнес ее, как ребенка, во внутренность хижины.
— Успокойтесь, ради самого Бога! — воскликнул он, — вы меня пугаете.
— Не беспокойтесь, это радость, это счастье, — отвечала она, улыбаясь сквозь слезы, — я так много страдала со смерти моего отца и моей матери.
— Бедное дитя! — сказал Валентин с глубоким чувством.
— Хорошо, что от радости не умирают, а то я непременно бы умерла в ту минуту, когда вы так живо напомнили мне отца моего.
— Называйте меня вашим отцом, дорогая моя Розарио, — отвечал Валентин, целуя ее в голову, — я хочу заменить вам отца; конечно, я не могу возвратить вам все то, что вы потеряли, — прибавил он, вытирая слезы, струившиеся по его щекам, — но я твердо уверен в том, что Бог поможет мне обеспечить ваше счастье, бедное дитя мое!
— О, вы слишком добры, чтобы не любить вас! Увидав вас издали, я тотчас же узнала доброго друга бедного отца моего.
— Но ведь вы никогда меня не видели, дорогая моя.
— Я часто представляла вас в своем уме и не ошиблась; кроме того, как только мы с братом подросли настолько, что могли понимать, наш отец часто подводил нас к вашему портрету, с которым вы имеете поразительное сходство, и говорил нам растроганным голосом: это портрет моего брата, человека, которого я люблю больше всего на свете, которому ваша мать и я обязаны своим счастьем; любите и помните его, дети! По воле Провидения мы разошлись в разные стороны, но когда меня не станет, он возвратится, и вы встретите в нем отца, так же нежно любящего вас, как тот, которого вы потеряли.
— Он говорил вам это? — спросил дрожащим голосом Валентин.
Давно сдерживаемые слезы блеснули на его глазах, и он зарыдал.
