ne_bud_duroi.ru - Афанасьева Елена (книги бесплатно TXT) 📗

А тут еще miss Betty стала жаловаться, что Alexix не хочет правильно читать по-английски. То есть все слова в книжке с картинками называет, а стоит ей показать те же слова в другой книжке, как не хочет их узнавать. Мама решила проверить, велела принесть выписанную из Лондона книгу и просила называть слово. Строчки отчего-то стали прыгать в затейливом танце, буквы смешались. А братец Иван, как нарочно, забежал и вперед ее давай выкрикивать «a bear, a horse, a piglet, a cow says Mou-Mou…»

И матушка принялась его хвалить. И за аглицкий, и за буквочки. А чего там хвалить, одни каракули. У нее, у Сашеньки, давным-давным-давно такие кривенькие получались. И уже долго-долго, целых много месяцев, еще с до-Рождества буквочки стали выходить ровненькие, одно загляденье, а ее мама отчего-то не хвалит! Напротив, вся такая уже не солнечная, говорит, что она, Александрушка, из нее, из матушки, жизнь высасывает. Что более нет сил у матушки на все семейство. Что папа только прожекты политического переустройства для министерства пишет, ему и дела нет, что займы не оплачены, что из имения мало денег прислали, что к лету, ежели они в имение не едут, а вынуждены оставаться в Петербурге, дачу надо задолго брать, потому что летом не до того будет. И только она, матушка, должна быть за все в ответе — и с прислугой браниться, что в доме нечисто, и что обед дурен, и что белошвейной мастерской давно не заплачено, сестра какая нарядная даже с утра приезжает, а у нее две дюжины платьев в сезон, разве может приличная дама так жить! И она, мама, не может всегда за всеми доглядывать, она жить хочет! Будто нынче матушка не живет. Смешная какая.

А Ванечка, как на грех, принялся далее читать из маменькиной книги, а его никто и не просил. Александринька кинулась книжку отымать, чтобы самой еще лучше прочесть. А Ванюшка не дает, убегает, да еще и рожи корчит, да нарочно по-аглицки кричит: «Bad girl! Alexix is a bad girl!» Александринька книжку как дернет, а Ванюшка не пускает, корешок и оторвался. Александринька этот корешок в Ванюшку бросила и его оцарапала. Случайно. Кто ж знал, что кровь из царапины сочиться станет.

Матушка кровь как увидала, выхватила тот самый оторванный корешок и Александриньку по рукам! Больно! И стыдно! И матушка сама потом плакать давай! Только Александринька этого уже не видела, бросилась из классной комнаты вон!

От такой обиды решила из дому бежать. Только как на улицу пробраться? У парадного входа Василий сиднем сидит, с Глашей заигрывает. Остается только черным ходом. Через кухню на черную лестницу забежала, дверь прикрыла, чтобы не хватились. А на той лестнице темно и холодно. И страшно. На восемнадцатой ступени что-то под ногу как попадется! Да как взвизгнет! Александринька как закричит! Даже понять не успела, что это жирный котище, присоседившийся к их кухне. От страху до двери на улицу не добежала, в приоткрытую дверцу на нижнем этаже шмыг! И за собой дверь закрыла — что, ежели там не кот, а домовой?

Стоит Александринька, моргает. Не знает, на кого нынче больше злиться, на маменьку, на кота или на темень. Дверца снова приоткрылась — точно домовой! И слова какие-то странные бормочет:

— Смыть-то я стекло смыл. Отчего не смыть, ежели они сами завсегда ругаются, когда опосля сеансу что не смытое останется. «Фотографисческое изображение аккуратности требует!» Так я аккурат и смыл, а они снова ругаться, отчего, мол, бестолочь, оригиналь испортил, новою изображению теперича не отпечатать…

— Свят-свят-свят! Нешто со стекла изображению сымают? Заговор какой? Уж не чернокнижный ли твой хозяин, а ты не сподручный ли ему? — кто-то с домовым говорит Аринкиным голосом.

Вот где кухарка их пропадает! На свидания к домовому на первый этаж бегает!

— Вы, Арина, необразованныя девица. Исключительно научное изобретение — фотографисческое потретирование. Через специальный аппарат ваш вид на стекло переводится, а опосля со стекла на бумагу. И все в натуральном виде. Никакой художник не надобен. И хозяин мой фотографисческий мастер, а я егойный ассистент, — свистит «домовой».

Александринька догадалась, что попала в загадочную «Светопись». Пошла вперед. Коридор быстро кончился передней. А там человек Сергея Львовича, их таинственного соседа, и еще какие-то люди. Еле-еле успела за толстую доху спрятаться. Доха длинная, даже ножек Александрушкиных из-под нее не видать, насилу прореху в меху отыскала, чтобы не задохнуться и наружу выглядывать. Отогрелась минуту-другую, да как чихнет! Благо звонок в эту минуту задергался, человек пошел открывать парадную дверь и чиха не услышал.

Появившийся новый гость похож на рояль в чехле. Когда осенью вернулись из Мамонтовки и мама попросила расчехлить рояль, Василий с Семеном освобождали его лакированные бока от серого одеяния столь же рассудительно, как здешний человек снимает меховую одежду с нового гостя. Сначала из-под большой шапки возникает голова с проплешиной, после из шубы выгружается сам гость, невысокий, плотноватый, похожий на Оле-Лукойе, только без зонтика и без цветных снов. У этого господина сны-то, пожалуй, все серые, как его сюртук.

Господин грузно садится на стул. Опустившийся на колени человек соседа помогает гостю разуться. Из калош, точь-в-точь как ножки рояля, возникают лакированные, но отчего-то тусклые штиблеты. Сходство становится совершенным, и Александринька мысленно прозывает гостя «роялем в чехле».

— Иван Александрович! — радуется выходящий навстречу гостю хозяин этого загадочного места, их таинственный сосед.

Повернувшись к своему человеку, он чуть напыщенно говорит:

— Сегодня у нас в гостях вся слава российской словесности! Ты, Пафнутий, гордиться будешь, что дверь их сиятельствам открывал да шубы с калошами принимал!

— Как славно, Сергей Львович, что ныне над городом не висит abat-jour из мрачных туч, как в ноябре, когда мне пришлось не одну неделю ждать погоды, дабы портретироваться, — пыхтит гость.

— Но нынче все располагает к тому, чтобы фотографии были удачны. Солнце в небе и солнца русской литературы в моей мастерской! — радостно добавляет сосед. — Но когда этого сияния так счастливо много, каждому солнцу невольно приходится ждать своей очереди. Я вскорости закончу с Иваном Сергеевичем в pavilion. А вы пока извольте не скучать в гостиной. Все прочие, кроме Островского, уже там.

Что они тянут, то про солнца, будто солнц бывает несколько, то про abat-jour. Бежать через входную дверь никак не получится, человек ее запер. И назад ходу нет — то ли домовой там, то ли Аринка, одно другого хуже. Но летом Александринька видела, что у этого pavilion был еще и выход во двор. Огромные такие окны, и дверь вся из стекла. Теперь остается только пробираться в этот загадошный pavilion и уж оттуда на улицу. Не то, не ровен час, стемнеет, и никакой Степушка ее, замерзающую в сугробе, не углядит.

Пафнутий приоткрывает дверь в комнаты, сосед галантно протягивает руку, жестом приглашая своего гостя. И Александринька, спрятавшись за сюртуком «чехла», успевает пронырнуть в гостиную и юркнуть за висящую у двери пышную золоченую портьеру с буфами. Сосед скрывается за следующей дверью в другом конце комнаты, которая, должно быть, и ведет в тот самый загадочный pavilion. А «чехольный человек», чуть пыхтя, здоровается с сидящими подле большого стола господами и садится рядом, охотно соглашаясь на предложение Пафнутия дать ему чаю. — И водки! — звонко кричит усатый господин с громоздкой витиеватой золотой цепочкой часов.

— Погоди, брат Александр Васильевич, требовать Гончарову водки. Гляди, как будущие ценсоры с утра не пьют.

Пушка-то еще не палила, — еще звонче отзывается сидящий спиной к Александриньке господин с пышной шевелюрой, которая особенно выделяется на фоне проплешины «чехольного», приглаженных волос усатого и коротко стриженных волос офицера en tenu 4 с погонами и двумя рядами золотых пуговиц.

Александрииька чуть шире раздвигает щелку в портьере. Пышноволосый узколиц, бледен. Тонкие губы его, ежели нарочито не смеются, немедля складываются в сухую змейку. В отличие от прочих, одетых в платье одного тону, в костюме пышноволосого выделяется клетчатый жилет, похожий на тот, что ma tante привезла прошлым летом в подарок папа из Лондону. Часы, не круглые, а нелепо прямоугольные у «клетчатого» не прячутся в нужном кармашке, а наподобие дамского украшения висят прямо поверх жилета. Но заглядывать в них он не спешит.