Тень ислама - Эберхард Изабелла (читать полную версию книги .TXT) 📗
По высокому алжирскому тюрбану я сейчас же узнала Абд-эль-Джебара, одного из студентов большой мечети.
Крепко сжимая своими сильными руками маленькие и хрупкие кулачки ксурианки, он задыхающимся шепотом говорил ей: «Я брат твой… Во имя любви к Богу, будь моею!»
Она была красива и одета, как замужняя. Длинная туника из красной шерсти ясно обрисовывала формы ее упругого и чувственного тела. Небольшая головка украшена была диадемою из блестевших при лунном свете серебряных цветов. Ее лоб был так чист, что, казалось, сами звезды оплакивали ее…
Она отважно отправилась на свидание в эту тихую и полную всяких козней ночь. А теперь она дрожала и молила пощады у красивого кочевника, сына чужого племени, дикий пыл которого пугал ее…
Но мольба была бесполезна. Тяжело дыша и впившись глазами в свою жертву, разъяренный Абд-эль-Джебар обхватил вдруг трепетавшее тело ксурианки и поднял его от земли. Она вытянулась, откинула голову и хотела крикнуть. Но жадные губы номада зажали ей рот, и…
В этот момент Маамар сильно толкнул свою лошадь, которая взвилась на дыбы, и с сдавленным смехом говорит мне:
«Оставь их! Мы, арабы, умеем любить. Мы не дорожим своею жизнью ради женщин, но когда в глухую ночь мы ловим их, как охотник газель, наши руки прижимают их к нашей груди так, что после этого никакие ласки обабившихся оседлых не заставят их забыть поцелуй кочевника…»
ИСКАТЕЛИ ЗАБВЕНИЯ
В этом ксаре, где нет даже арабской кофейни и где, кроме базарной площади и земляных скамеек у стен, люди не имеют ни одного места сборища, я отыскала курильню кифа.
Она находится за еврейским кварталом в полуразрушенном доме и представляет собою длинный зал, освещаемый единственным «глазом» в середине закоптелого потолка. Черные стены зала испещрены многочисленными трещинами. На редко подметаемом земляном полу валяются гранатовые корки и другие отбросы.
В углу разостлана чистая циновка с несколькими комканными подушками. На циновке большой, ярко расписанный арабский сундук, служащий столом. На нем розовое деревце, осыпанное мелкими бледными цветками, и букет садовой травы в глиняном, украшенном геометрическими фигурами кувшине. Кроме, того медный куб, два или три чайника, корзинка из пальмовых листьев с сушеною индийскою коноплею и, наконец, на жердочке большой, привязанный за лапу коршун. Вот и вся роскошь обстановки клуба курильщиков.
Само помещение клуба не принадлежит, по-видимому, никому и служит притоном для кочевников, мароккских бродяг и вообще всякого народа с недовольным выражением лица и кому ночь нередко бывает дурным советником. Но такие гости не допускаются к участию в курении. Некоторое исключение делается лишь для посещающих клуб путешественников. Это объясняется тем, что, будучи сами путешественниками, разносящими по мусульманским странам свои больные грезы, поклонники отравляющего их мозг дыма принадлежат к высшему классу ученых и образуют строго замкнутый кружок, не принимающий к себе разночинцев.
Вот, например, какие люди сошлись в курильне в тот день, когда я посетила ее.
Хадж-Идрис, высокий и худой уроженец Филали с кротким лицом, точно освещенным внутренним светом. Не пустивший никаких корней ни в семье, ни в труде, он является одним из тех перекати-поле, которыми так богаты все мусульманские земли. Уже двадцать пять лет бродит он из города в город, то работая, то попрошайничая, смотря по обстоятельствам. Он играет на гумбри, т. е. на маленькой арабской гитаре, состоящей из двух струн, натянутых на черепаший щит, и довольно недурно поет старинные андалузские романсы.
Си-Мохамед-Бехаури, марокканец из Мекинеца, еще молодой человек с бледным лицом и ласковыми глазами. Он поэт и странствует по Марокко и южной части Алжира в поисках за народными легендами и арабскою литературою. Во время этих переходов он добывает средства к жизни тем, что сочиняет и декламирует любовные стихи.
Третий — маленький и сухой человечек, уроженец Дже-бель-Церхауна. Врач и кудесник по профессии, он много лет бродил по Судану, ходил с караванами от сенегальского берега в Тимбукту, а теперь путешествует в поисках за трудами мароккских чернокнижников.
Случай свел их в Кенадзе, а общность вкусов помогла встретиться в этом грязном притоне.
Завтра они разойдутся в разные стороны, беззаботно шагая каждый по заранее указанному судьбою пути. И это будет завтра. Сегодня же они заняты другим делом. Украсив свои тюрбаны ветками пахучей базилики, они сидят на корточках на своей циновке вдоль стены и курят свои маленькие трубочки из красной глины, наполненные индийскою коноплею и мароккским табаком, стертыми в порошок.
Хадж-Идрис играет роль хозяина. Он набивает трубки и подает их своим приятелям, тщательно вытерев каждый раз, в знак вежливости, чубук о свою щеку. Когда докуривается его собственная трубка, он осторожно вынимает из нее вместе с золою еще не догоревшие угольки и кладет эту кучку в рот для того, чтобы зажечь от нее новую трубку. Человек, по-видимому, талантливый, с умом тонким и проницательным, смягченным постоянным полупьяным состоянием, он питает свои грезы одуряющим дымом.
Куря свои трубки, искатели забвения поют, хлопая в такт ладонями. Сначала их голоса слышатся довольно громко, но затем они становятся тише, хлопанья ленивее, и, наконец, совершенно осовевшие курильщики умолкают, устремив свои полные безумного восторга взгляды на бледные цветки розы.
Это эпикурейцы, чувственники, может быть, даже мудрецы, которые в грязном логовище мароккских бродяг умеют создавать своею фантазией великолепные города с роскошными садами, где по усыпанным розами аллеям ходит невидимое нами счастье…
В САДАХ КЕНАДЗЫ
Почти каждый день, как только солнце начинает направлять свой путь к верхушкам каменистых холмов Марокко, унося с собою разливаемый им в воздухе ужас и гнет его мертвящих ласк, — сопровождаемая рабом, я иду на прогулку по садам Кенадзы.
Разведенные посреди пустыни и обреченные на тяжелую борьбу с медленным, но упорным нашествием песков и убийственною сухостью лежащей по соседству гамады, они имеют довольно тощий вид. В них не чувствуется той таинственной и глубокой силы, которая охватывает вас при входе в лес или в обильные влагою пальмовые рощи Фигига и Бехара. Группы финиковых пальм, по пяти или шести штук выходящих из одного корня, дают мало тени. Но ближе к стенам, в гуще винограда и лиан, обвивающих собою пальмы и гранаты, и под приплюснутыми смоковницами есть прелестные уголки. Лежа здесь в тени и думая свои думы, я иногда часами слушала жалобный концерт единственных музыкантов пустыни — маленьких лягушек, наполняющих собою зеленоватые пруды и поросшие мятою и пахучею базиликою сегии.
Уход за садами предоставлен своего рода арендаторам, большею частью неграм, получающим за свой труд одну пятую урожая. Эти садовники целый день копошатся на своих участках. Они расчищают сегии, заботятся о равномерном распределении влаги для питания как деревьев, так и небольших посевов ячменя; разводят цветы и овощи. Из цветов самые любимые, полезные и обязательные для каждого сада — это «цафур», замечательно красивого оранжевого оттенка, служащий женщинам для окраски материй и заменяющий румяна.
При каждом моем посещении гостеприимные садовники спешат приготовить чай. В полах своих загрязненных бурнусов они приносят мне золотистые абрикосы и миндаль, ибо гость зауйи считается ими почетным гостем.
Однажды самый старый из садовников, совсем согнувшийся под бременем лет марокканец, принес мне в подарок букет гранатовых цветов и свяжу луковиц.
— Посмотри, цветы и плоды моего сада не обильны. Я бедный старик, и у меня нет ничего, что бы я мог принести тебе в дар, как моему гостю. Прими эти овощи. Прими их во имя Господа, распределителя богатств, и прости меня…
