Плик и Плок - Сю Эжен Мари Жозеф (читаемые книги читать онлайн бесплатно txt) 📗
— Моя рука также дрожала, Розита.
— Ты помнишь?.. Но зачем говоришь о прошедшем, о мой милый! Настоящее принадлежит нам, настоящее наше, и его восторги, и его упоительное наслаждение, и его пламенная нега, и его сладостное томление... Так... когда я останусь одна, когда в жаркой бессоннице грудь моя взволнуется, глаза зальются слезами, тогда... будет время призывать воспоминания.
И голова ее склонилась на голову Хитано, и уста их соединились.
— О! Пойдем, — сказал он, тихо ее приподнимая, — пойдем гулять под эти древние померанцы, дышать благоуханием их... Вот видишь, Розита, я твой кавалер, эта мрачная аллея будет для нас Мадридское Прадо; пойдем, моя возлюбленная, охвати твоей рукой мою руку, опусти длинные кружева мантильи на твои светлые очи и посмотри на эти блестящие экипажи, на эти великолепные ливреи. А этот древний монастырь будет театром... Войдем в театр: там все блещет золотом, кристаллами и освещением. Вот Король, вот Королева и их двор, ослепляющий драгоценными камнями; все встают, кланяются. Ты входишь в свою ложу в одежде белой как грудь твоя, цветок пурпурный как уста твои вплетен в твои волосы... Все встают... Встают для тебя, Розита, как для Королевы всей Испании, говоря: «Как она прекрасна!»
И, улыбаясь, он посмотрел на юную деву и уловил мелькнувшую мысль тщеславия на ее кротком и целомудренном челе.
— О! Мне дороже древний монастырь и твоя любовь, — возразила она; и так как она подходила к нему, то ее нога задела за обросший мхом камень; она оступилась.
— Что это, моя милая? — спросил Хитано.
— Могила! — сказала молодая девушка, останавливая его, когда он хотел ступить на эту священную землю; она перекрестилась.
— Как! Могила, здесь, в монастырском саду? Я полагал, что христиане погребают своих мертвых только в земле освященной, разве эта освящена?
— Нет! Пресвятая Дева! Ибо поговаривают тихо, очень тихо у нас в монастыре, будто бы это могила Пепы, которая когда-то осмелилась бежать из этой святой обители, но ее настигли на Севильской дороге; ее любовник был убит, защищая свою милую, а она...
— Ну, что же? А она, мой ангел?
— О! Она была отведена в монастырскую тюрьму, где умерла тысячью смертями. Три года, друг мой, она переносила казни, лежа на острых камнях без сна, без успокоения, претерпевая ежедневно побои и питаясь самой скудной пищей, в которую бросали гадов, дабы освободить ее еще в сей юдоли от плотских помыслов и очистить ее душу от преступления, как говорила игуменья.
— Итак, клянусь золотым кругом солнца! — вскричал Цыган, — если нас застанут?..
И он смотрел с беспокойством на юную деву, ибо сей вопрос сорвался, так сказать, невольно с его языка, и почувствовал все, что подобная мысль могла иметь в себе для нее ужасного.
— Я умерла бы, как Пепа, — отвечала девушка, улыбаясь со страстным выражением любви и самоотвержения, — подобно ей, я умерла бы за своего любезного. О! Я это знала, я об этом думала.
— Как! Эта жестокая участь...
— В тысячу раз менее ужасна, нежели один день, проведенный без тебя, без слов: «Я обожаю тебя...» — пролепетала она сквозь зубы, судорожно стиснутые, и опускаясь с трепетом к ногам его...
— Ты этого хочешь? Прощай! — сказала она с глубоким вздохом.
— Да, прощай, мой ангел, нам должно расстаться. Видишь, уже мрак ночи рассеивается, звезды бледнеют, и этот красноватый свет возвещает приближение зари. Еще раз прощай, моя Розита.
— Еще один поцелуй... один... последний, душа моей жизни!
И солнце позолотило уже верхушки высоких монастырских башен, а этот последний поцелуй еще длился.
Наконец Хитано вырвался из рук, сжимавших его с любовью, достиг шелковой лестницы и поднялся по ней с привычной легкостью.
Монха, сидевшая у подножия пальмы, следовала беспокойным и восхищенным взором за всеми его движениями.
— До вечера, — говорила она, — до вечера, мой друг, мое сердце.
Цыган, достигнув последней ступени, оглянулся в последний раз, чтобы улыбнуться Розите, и хотел уже перенести ногу через стену, как вдруг лестница оборвалась, быстро скользнула вдоль стены и Хитано, окровавленный, изувеченный, с разбитым черепом упал к ногам Розиты. Без сомнения шнурки, на которых держалась лестница, снаружи были подрезаны.
— Мне изменили! — вскричал цыган, и его глаза обратились на деву, которая стояла на коленях, со сложенными руками, бледная, неподвижная, с помертвевшим взором, с приостановленным дыханием.
— Розита, Розита, постарайся оттащить меня за эти померанцы прежде, чем появится день, ибо я не могу приподняться. О! Я сильно страдаю.
У несчастного была раздроблена нога, и кости пробились сквозь кожу.
— Розита, любовь моя, моя Розита, помоги мне, — повторял он слабым голосом.
Розита испустила громкий и прерывистый хохот, глаза ее страшно выкатились, но она не трогалась с места.
— Ад! Неужели несчастная с ума сошла? — вскричал Хитано и хотел взять руку молодой девушки, но это движение исторгло у него пронзительный крик.
Излом причинял ему сильную боль, кровь текла из ноги.
Вдруг, около ворот сада послышался шум, сначала глухой и смешанный.
— Розита, Розита, твой обожатель тебя о том просит, спасайся, по крайней мере, сама спасайся, — говорил цыган раздирающим душу голосом.
Она по-прежнему стояла неподвижно перед ним на коленях.
Шум приближался и становился явственнее; он с усилием пополз к густому кусту жимолости, который мог скрыть его от всех взоров.
Перетерпев неслыханные страдания, он успел туда вползти.
Вдруг монастырские ворота отворяются, и толпа монастырских монахов наполняет сад, испуская дикий вой.
— Смерть окаянному! Смерть окаянному! — закричали со всех сторон.
Хитано подполз как змея под кусты алоэ. Толпа подошла к стене, к пальме, и там нашла девушку, все еще неподвижную, стоявшую на коленях, со сложенными руками.
Эти буйные крики вывели ее из забытья, в которое она была погружена, она опустила глаза, увидела свежую кровь и улыбнулась. Но ее губы были так судорожно сжаты, что улыбка эта была ужасна.
Толпа содрогнулась, перекрестилась и онемела.
Тогда дева, подав окружающим знак рукой, пошла на коленях по кровавым следам, оставленным Хитано на песке.
Все шли в безмолвии, пораженные ужасом; они приблизились, наконец, к кустарнику, скрывавшему Хитано.
Там Монха остановилась на минуту, чтобы развести густые и лоснистые листья алоэ, пробралась сквозь чащу, доползла до проклятого, испустила отчаянный крик и упала подле него... мертвою...
— Отступник здесь! Окружите это место и прогоните народ.
— Сдайся, собака, ибо двадцать карабинов наведены на тебя. Прикладывайся, вы! — вскричал начальник береговой стражи.
Курки брякнули.
— Бедное дитя, ты, по крайней мере, не будешь претерпевать их пыток, — сказал Хитано, смотря на Монху, и слеза, которую самая мучительная боль не могла у него исторгнуть, упала на его пылающую щеку.
— Сдайся, отступник! Или я велю стрелять, — повторил начальник.
— Вы храбрецы, друзья, — отвечал Хитано, — оленя почти доконали, а все еще его боитесь! По чести, славная охота.
Он замолчал, на него бросились, связали его, и три дня спустя он находился уже в Кадиксе, в тюрьме Сан-Августа.
Давно уже рыбаки, приметив челнок, крейсировавший ночью под монастырскими стенами, поделились своими подозрениями с Альканом. Посему расставлена была засада в ущельях утесов; начали наблюдать за поступками Хитано; следили за ним. Увидели, как он причалил и перебросил лестницу. Выжидали, когда же заметили по сотрясению веревок, что он возвращался назад, их подрезали снаружи, и произошло то, что вам уже известно.
