Искатель. 1970. Выпуск №1 - Меньшиков В. (бесплатные полные книги txt) 📗
В наших традиционных встречах, вошло в привычку разыгрывать друг друга. Чем это нас увлекло? Психологические неожиданности, игра с разгадыванием ходов противника, своеобразный спорт, самодеятельный театр, умственное развлечение. Колзин, самый большой среди нас знаток мелких деталей истории, сказал однажды, что в старину, бывало, подобным образом на досуге коллективно решали кроссворды.
Сейчас, раскладывая ножи и вилки, он произнес:
— Типичная забегаловка двадцать первого века.
— Как ты сказал? — поинтересовался Вундеркинд.
— Забегаловка.
— Угу, — мотнул тот головой, словно понял.
Возможно, розыгрыш уже начался, но кто из них кого разыгрывал или они оба дурачили нас с Голубевым, оставалось пока неясным. Всякой игре предшествует какой-то разбег, первые, еще не определившиеся шаги. Началом мог служить самый обыкновенный разговор.
— Ну, это уже пижонство, — проворчал Колзин, разглядывая тарелку нежно-голубого цвета, напоминающую очертаниями лист водяной лилии. Тарелки в этом заведении были под цвет столиков, но только более светлых тонов.
— Как ты сказал? — переспросил Вундеркинд.
— Я сказал: пижонство, — чуть сердито повторил Колзин. Он считал себя человеком большого вкуса.
— Ага, — понимающе кивнул Вундеркинд.
— А ведь было время… — заговорил Голубев. Он имел обыкновение сообщать общеизвестные вещи с видом человека, излагающего бог весть какую мысль. — Было время, когда люди сами приготовляли себе еду и даже не представляли, что…
— Верно, — с важным видом подтвердил Вундеркинд. — Было. Жили в пещерах и прямо на костре…
— Да нет же, — возразил Голубев. — Я говорю о другом. Ну вот к примеру. Еще сто лет назад чуть не в каждой квартире была кухня с плитой и холодильником. В холодильнике держали продукты, а…
— В каждой квартире был ресторан?
Удивление Вундеркинда, похоже, не было наигранным.
— Со всеми подсобными устройствами? Организовать столько ресторанов! — покачал он головой.
Невежество Вундеркинда в некоторых вопросах было просто поразительным. Иногда он даже щеголял им, полагая, что человек, чьей игрой на скрипке заслушивается полпланеты, может и даже должен проявлять свою необычность не только в музыке. Благодаря столь своеобразному пониманию оригинальности Вундеркинд представлял собой трудный орешек в той игре, которую мы вели в застольных беседах. Не так-то просто было раскусить, когда он всерьез чего-то не знал, а когда прикидывался неким чудачком.
Во всяком случае, Голубев клюнул на крючок, если то был крючок.
— Никто их не организовывал, эти домашние рестораны, — начал он объяснять. — Наоборот, скорее, можно сказать, что организовывали дело так, что в них с течением времени отпадала необходимость. — Вундеркинд изобразил недоверчивость на своем лице. — Это исторически… Ну не всегда же умели хранить продукты свежими сколько угодно времени, а высокочастотные печи, жарящие вам бифштекс с сохранением всех питательных свойств мяса за несколько секунд, еще… — Он растерянно посмотрел на Вундеркинда, на лице которого читалось тупое непонимание. — И автоматизация не достигла… Потом сама организация общества…
Я всегда считал Вундеркинда артистом по части мимики. Я не хочу нисколько умалять его достоинств скрипача-виртуоза. Но он мог бы сниматься в фильмах, особенно в комических. Может быть, я еще как-нибудь подобью его на подобную авантюру. Сейчас он так мучительно морщил лоб, словно слушал пришельца из инозвездного мира.
На Голубева стало просто жалко глядеть.
— Вообще, еда для человека, отдельного человека, представляла целую проблему, пока… — пытался он еще что-то втолковывать упавшим голосом, в котором уже чувствовались нотки отчаяния.
Но тут вмешался Колзин.
— Мы не в лектории. — Он поморщился. Колзин терпеть не мог, когда при нем излагается всем известное. — Вот еда, — он показал на яичницу, появившуюся, как Афродита из пены, в благоухании свежего горячего масла, на сверкающей, как солнце, сковородке. — Решим эту проблему. На современном уровне.
Ему не терпелось узнать, что за выигрыш окажется в лотерее под № 103.
Я забрал яичницу. Вундеркинду еще раньше подали бифштекс. Голубев принялся за свою жареную картошку. Коронное блюдо явилось последним — гречневая каша с напиханными туда маленькими овальными штучками, которые я принял сначала за сливы, но оказались они чем-то вроде маленьких котлет. Колзин выглядел несколько разочарованным. Но не ожидал же он, что ему подадут хобот слона или соловьиные языки!
— Если обратиться к литературе, — заметил я, поглощая свою глазунью, отлично приготовленную, к слову сказать, — то нетрудно заметить, что раньше в романах и повестях гораздо больше внимания уделяли еде — во всех сложностях ее приготовления, подачи и поглощения, — чем теперь. Сейчас об этом пишут главным образом в научных трудах, а в художественной литературе…
Но Колзин, клевавший свою кашу с мини-котлетками с видом воробья, набревшего на что-то незнакомое, не дал мне закончить мысль. Он почему-то считал, что в разговоре о старой литературе ведущая роль должна принадлежать ему, и до смешного ревниво относился к проявлению всякой посторонней инициативы в этом вопросе. (Глядя на этого, вероятно, самого, в сущности, серьезного, среди нас человека, я иногда ловил себя на мысли, что многие люди, должно быть, долго еще будут сохранять некоторую детскость в душе, несмотря на всю приобретаемую с годами и веками мудрость.)
— Старая литература… — многозначительно сказал он и даже поднял палец. — А знаете ли вы, каким представляла себе эта литература мир, в котором мы с вами живем? Не вся, конечно. А та ее ветвь, которая называется фантастикой.
Мы молчали. Мяч, если прибегать к спортивной терминологии, повел Колзин. Теперь надо было ждать, где он начнет свой розыгрыш.
— Так вот, — Колзин усмехнулся. — Наш мир — это мир роботов.
— Кого? — не моргнув глазом, задал вопрос Вундеркинд.
— Кого или чего — это тоже вопрос. Но в общем роботов. На каждого человека по нескольку штук.
— А что такое роботы?
— Такие искусственные человеки.
— А зачем? Разве мало населения без них?
— Они должны были обслуживать настоящих людей.
— Как обслуживать?
Вундеркинд мог задавать вопросы без конца, и притом с самым невинным видом.
— Ну, работать на фабриках и заводах. Подавать нам с вами еду. Готовить ее. Содержать в порядке жилища. Быть прислугой, если вам понятно, что это такое.
— Кто писал такие романы?
— Фантасты. Не все, правда, но довольно многие. А в некоторых романах людям вообще не предоставлялось никакого дела. Можете вообразить?
Вундеркинд с минуту изображал на своей физиономии размышление.
— Эти авторы жили в рабовладельческом обществе? — осведомился он.
И, не дожидаясь ответа, вывел свое заключение:
— Инерция мышления. Конечно, будущее они могли представлять себе только по собственному подобию, как библейский бог. А чтобы рабы не восставали, они придумывали искусственных рабов. Ограниченность фантазии.
— Искусственные тоже восставали, — заметил Колзин. — Иногда. Но фантасты, о которых я говорю, писали в прошлом веке.
По правилам игры подлинные истории могли приводиться вперемежку с вымыслом. Очки засчитывались и в том случае, когда вымысел слушали с открытым ртом и когда правду принимали за выдумку. Можно было делать вид, что чепуху слушаешь всерьез, а потом выложить доказательства того, что лишь играл роль. Тогда, естественно, разыгранным считался тот, кто пытался тебя разыграть. Самым сбивающим с толку приемом было хорошо разыгранное недоверие к абсолютно верным фактам. Несчастный, кто принимался доказывать свою правоту всерьез, получал впоследствии минус за то, что не сообразил, что с ним просто шутили.
