Похищение - Пиколт Джоди Линн (прочитать книгу .TXT) 📗
Софи тут же шлепается на пол и начинает срывать с Келли эластичные покровы.
– У меня есть одна Келли дома.
– А где твой дом?
– По соседству, – перебиваю я. Я еще не готова посвятить эту женщину в свои секреты. И не уверена, что когда-либо буду готова.
Рутэнн присаживается на корточки возле Софи и притворяется, будто вытаскивает из волос длинный красный шнурок. Видя это, я вспоминаю отца, частенько показывавшего фокусы в доме престарелых. В горле встает комок.
– Только погляди!
На конце шнурка болтается ключ. Рутэнн прикладывает ладони к личику Софи.
– Приходи играть с моими куклами когда захочешь, Сива. – Она медленно поднимается и вкладывает ключ мне в руку. – Не потеряйте, – предупреждает она.
Я киваю, пытаясь подсчитать, сколько скрытых смыслов таится в этом предупреждении.
Для того чтобы обман совершился, нужно два человека: тот, кто солжет, и тот, кто поверит. Сначала отец солгал, будто моя мать погибла в автокатастрофе. Но почему я никогда, даже повзрослев, не просила проводить меня на ее могилу? Почему меня не удивляло, что к нам никогда не наведываются бабушки и дедушки, дяди и двоюродные братья и сестры? Почему не искала мамины украшения, одежду, выпускной альбом?
Когда Эрик еще пил, он порой, вернувшись домой, бывал слишком осторожен в движениях, чтобы не выдать своего состояния. Но вместо того чтобы разоблачить его, я притворялась, будто все в порядке, и он притворялся тоже. Можно сочинить все, что угодно, и назвать это жизнью. Я считала, что если лгать себе достаточно часто, то я сама рано или поздно смогу в это поверить.
Иногда боишься задать вопрос не потому, что не хочешь услышать бессовестную ложь.
А потому что не хочешь услышать правду.
Жизнь в трейлере обладает своими преимуществами: к примеру, можно пройти его вдоль четыре раза, не переводя дыхания. Можно стоять в кухне и иметь возможность заглянуть в спальню. Кухонный стол – гениальное решение! – легко превращается в еще одну кровать. Софи очень порадовало, что изнутри все, включая стульчак, выкрашено в ярко-розовый цвет.
Нашелся тут и телефонный справочник.
В Фениксе – с пригородами – я обнаружила семьдесят семь человек по фамилии Мэтьюс. Тридцать четыре живут в Скотт-сдейле. Оператор была права: ни одной Элизы Мэтьюс, ни одной Э. Мэтьюс, никаких зацепок. Вполне возможно, что она тоже стала другим человеком.
Предыдущий жилец, охваченный, должно быть, приступом неконтролируемого милосердия, оставил в доме вентилятор. Я ставлю его в спальне, чтобы он обдувал Софи и Грету, свернувшихся на двойном матрасе калачиком. Затем выхожу на крыльцо и присаживаюсь. Хотя солнце уже клонится к закату, жара по-прежнему стоит невыносимая. Небо здесь кажется шире, растянутым, как полоска целлофана. Появляются первые звезды. Я убеждена, что звезды – это шифр. Если всмотреться, они начнут двигаться по своему усмотрению и в конечном итоге сложат свои острые кончики в слова ответов.
Мы постоянно говорим об этом – о том, что, мол, готовы на все ради своих любимых. Но когда дойдет до дела, многие ли ринутся на передовую? Бросится ли Эрик наперерез летящей пуле, чтобы спасти мне жизнь? Пойду ли я на это ради Эрика? А если я погибну или останусь парализованной? Если я не смогу уже ничего изменить и вся моя жизнь окажется разделенной на «до» и «после»?
Единственный человек, которого я действительно спасу без секундного промедления, – это Софи. Просто потому, что в расчетном плане моего сердца ее жизнь стоит дороже, чем моя.
Интересно, моему отцу тоже так казалось?
Я достаю мобильный и звоню Фицу, но мне отвечает голосовая почта. Тогда я набираю номер Эрика.
– Где ты? – спрашиваю я.
– Смотрю на самую прекрасную картину, – отвечает он, и напротив меня в этот момент останавливается незнакомая машина. Из окна, не выпуская телефона, выглядывает Эрик. – Может, повесишь трубку? – улыбается он.
Я падаю в его объятия – и это первое за весь день место, где я чувствую себя уютно.
– Как Софи?
– Уже уснула. – Он заходит в трейлер, я следую за ним. – Ты его видел?
Эрику не нужно уточнять, кого я имею в виду.
– Пытался. Но в тюрьму Мэдисон-Стрит меня не пускают без справки от коллегии адвокатов штата.
– Что это такое?
– Это такая бумажка, которых в Нью-Гэмпшире вообще не выдают. Там должно быть сказано, что я ни в чем не провинился перед адвокатской коллегией. – Эрик замирает в дверном проеме, уставившись на розовый диван и обои цвета сахарной ваты. – Господи, мы поселились в пузыре клубничной жвачки!
Мне это скорее напомнило домик Барби, – говорю я. – А что насчет меня?
– Что насчет тебя?
– Мне позволят с ним увидеться?
Я наблюдаю за противоборством ответов на лице Эрика. С одной стороны, он не хочет отпускать меня, когда мы наконец-то здесь, рядом. С другой, он боится открытий, которые могут поджидать меня. С третьей, понимает, что сейчас я нуждаюсь в отце больше, чем в нем.
– Да, – наконец произносит он. – Думаю, позволят.
Не понимаю, почему люди употребляют слово «потеряться». Даже если ты свернул не на ту улицу и оказался в тупике, перед решетчатой оградой, или у дороги, ведущей в песчаный карьер, ты все равно хоть где-то да находишься. Просто ты не там, куда шел.
Я дважды проезжаю поворот к центру города и дважды разворачиваю машину. Трижды останавливаюсь на заправках спросить дорогу. Неужели так сложно найти тюрьму?
Когда я наконец ее нахожу, меня изумляет обыденность тюремной обстановки, эта долговечная плитка на полу и ряды пластиковых стульев. Это с тем же успехом могло быть любое другое казенное помещение. Может, следовало позвонить заранее и узнать, когда у них приемные часы? Но в лобби я встречаю множество людей: долговязых чернокожих пареньков в широченных штанах, индейских женщин с еще не высохшими слезами на щеках и даже старика в инвалидном кресле с младенцем на руках. Я поступаю как все: беру анкету из пачки на столе. Вопросы в ней простые. По крайней мере, простые для человека в любой другой ситуации: ФИО, адрес, дата рождения, степень родства с заключенным, ФИО заключенного. Я достаю из кармана ручку и начинаю методично заполнять графы. «Делия Хопкинс», – пишу я, но, подумав, зачеркиваю. «Бетани Мэтьюс».
Закончив, я становлюсь в очередь и притворяюсь, что эта очередь ничем не отличается от всех прочих – очереди в супермаркете, допустим, или очереди родителей, ожидающих детей после школы. Очередь детворы в торговом центре, жаждущей посидеть у Санта Клауса на коленях. Когда я подхожу к офицеру, он вопросительно смотрит на меня:
– Вы здесь впервые?
Я киваю. Это, наверное, бросается в глаза.
– Мне нужен какой-нибудь ваш документ. – Он пристально рассматривает мои водительские права, выданные штатом Нью-Гэмпшир, но все-таки вводит информацию в компьютер. – Что ж, – говорит он, с минуту поглядев на монитор, – все чисто.
– А что могло быть «нечисто»?
– Действующие ордеры на арест. – Он протягивает мне гостевой пропуск. – Вам налево.
Мне говорят, что я могу выбрать любой свободный шкафчик за спиной и сложить туда личные вещи. Затем – металлодетектор, затем – подъем на лифте. Когда створки раскрываются, я наконец понимаю, где в этом здании прячется, собственно, тюрьма. Тюрьма большая, серая, грозная. Повсюду разносится эхо, железо лязгает о железо, где-то кричит мужчина, жужжит селекторная связь. Мимо проходит, прижимая к глазу тряпку, арестант в сопровождении двух конвоиров. Они садятся в лифт, из которого вышли мы. Из стеклянной будки за нами наблюдают офицеры.
В комнате для свиданий четыре кабины, каждая из которых разделена пополам сверхпрочным стеклом. По обе стороны – телефоны. Круглые металлические табуреты привинчены к полу на одинаковом расстоянии друг от друга, как елки на рождественском базаре. Здесь я тоже вижу ожидающих: женщину в каракулевой бурке, подростка со свежим шрамом на щеке, латиноамериканца, шепчущего молитву на четках.
