Когда боги спят - Алексеев Сергей Трофимович (читаем полную версию книг бесплатно .TXT) 📗
В городе за прошедшие годы ничего не изменилось, разве что бревенчатые дома почернели еще больше, каменные еще сильнее облупились и чуть подросли терриконы возле шахт. По улицам ходили те же самые приземистые, квадратные мужики с накрашенными пылью глазами, брели сутулые женщины в зимних пальто, порхали стайки пацанов со шкодливыми рожицами. И над всем этим реял вездесущий специфический дым от сгоревшего каменного угля: город дымил многими сотнями печных труб, как в Средние века.
Казенный родительский дом – двухквартирный барак – не мог бы изменить ни один ремонт; он так и стоял в конце переулка, по-шахтерски черный, приземистый, глядя окнами на заснеженные, пестрые терриконы. У Крюкова сжалось сердце и защемило под ложечкой, будто он не на родную землю встал – на край пропасти – и вниз заглянул.
Последнее письмо от матери пришло еще в начале сентября, но шла предвыборная кампания, и оно увязло где-то среди бумаг, попав в руки всего неделю назад. Она писала, что выкопала картошку и слегла и вот теперь находится в больнице, где кормят плохо и почти не лечат, поэтому будет проситься домой, надо бы капусту убрать.
Не успела или не смогла – из-под снега торчали замерзшие, зеленые кочаны...
Помощников своих он отправил в магазин, вошел один в полутемные сени, нащупал ручку и отворил дверь. В нос ударил знакомый с детства запах лекарств: еще в молодости мать заработала на шахте силикоз, ушла в библиотеку, где было ничуть не лучше от книжной пыли, и лечилась всю жизнь от десятка сопутствующих заболеваний.
На кухне, за столом, сидела маленькая, сморщенная старушка в сильных очках и перебирала гречневую крупу. А ей еще и шестидесяти не было...
– Мама? – недоверчиво позвал Крюков.
– Ой! – испугалась она. – Кто пришел? Поля, ты, что ли?
Видимо, последние годы сказались и на зрении.
– Нет, это я, мама, Костя.
– Костя?.. Господи! Мне почудилось, соседка пришла... А ты не обманываешь? Не вижу, так все хотят обмануть...
Крюков обнял мать и со странным, отвлеченным чувством ощутил под руками костлявое подростковое и чужое тельце.
– Вот, за тобой приехал, мам...
– Как за мной? – Она слабо трепыхнулась.
– Все, увезу тебя отсюда, будешь жить со мной.
Мать высвободилась, сняла очки. В прошлые его приезды она не давала говорить и ничего слушать не хотела – часа два насмотреться не могла и все ласкала его, держала за руку, смеялась и плакала одновременно, причитая и радуясь.
– Я никуда не поеду, – решительно заявила она.
Он понял, что зря вот так, сразу, и здравствуй не сказав, заговорил об этом и отступил.
– Ладно, мы потом все обсудим. – Он снял пальто, хотя в доме было прохладно, сел к столу и взял ее руки. – Ну как ты живешь?
– Да сейчас полегчало, хожу вот, – жалобно проговорила она. – Весь сентябрь пластом пролежала, Поля меня с ложечки кормила. Думала, не встану. А вот хожу понемногу...
– А где болит, мам?
– Везде болит, сама уж не знаю. – Она отняла руки, надела очки и взялась за крупу. – Скорей бы помереть...
Ее холод и отрешенность были чужими, возможно, потому и сама она будто очужела...
– Рано помирать собралась! – бодро сказал Крюков, чувствуя опустошение.
Она, как мышка, пошуршала зернышками.
– Я ведь и сейчас не живу, а будто в клеть зашла и вот-вот вниз поеду. В переходном мире существую. Земное уже не волнует, а небесное еще неосознанно и непонятно.
Крюкова ознобило от таких слов – она никогда не говорила с таким философским пафосом, и казалось, слов таких не знает.
– Что так плохо топят? – пощупал батарею. – Ледяная...
– Скоро включить обещали. Угля не хватает.
– В Анжерке не хватает угля?!
– Дорогой стал. Ребята ходят по улицам, ведрами продают. Бизнес. Ворованный, конечно...Так я купила четыре. Подтапливаю...
Внутри следы ремонта оказались заметнее: прямо из кухни появилась дверь в пристройку, которой не было, и выгородка у входа появилась, вероятно, ванная с туалетом. Он заглянул в комнату – все как и тридцать лет назад: две железных кровати, диван с деревянной спинкой, стол и тяжелые, самодельные стулья. На стенках его фотографии, в основном курсантских и офицерских времен, собранные по-деревенски, в большие рамы под стеклом...
После первой неудачной попытки перевезти мать в Москву Крюков искренне хотел скрасить ее одиночество и перед отъездом купил новый телевизор, видеомагнитофон со старыми фильмами и пошутил, дескать, будешь смотреть меня на экране, чтобы не скучала. Она тогда была испугана шахтерской демонстрацией возле дома, а тут обрадовалась, мол, теперь все сериалы мои, а то ведь встаешь утром и не знаешь, как убить время до вечера.
– Где же твоя техника? – спросил он будто невзначай. – Сломалась, что ли?
– Украли, – бездумно обронила мать. – Когда лежала пластом, какие-то ребята пришли и все взяли. Дверь не запирала, чтобы соседям замок ломать не пришлось, когда умру...
– Какие ребята? Не узнала никого?
– Да узнала... Ну что теперь? Пускай уж, все равно, так и так пропадет...
– Откуда они? Кто такие? – У Крюкова скулы свело от обиды.
– С Сибирской шахты вроде. Один парень Фильчаковых поскребыш... А ты не жалей, мне ни к чему телевизор. Я сейчас умом живу да памятью, лучше, чем кино смотрю.
– Ладно, разберемся, – успокоил сам себя. – Видишь, уезжать тебе надо, как тут одной? Кто защитит? Полный беспредел.
– Везде одинаково, в вашей Москве еще больше сраму да беспорядка, – равнодушно проговорила она. – Народ с ума свели, так чего спрашивать?
– А мы не в Москву поедем, в другой город, старый, красивый и тихий.
– Нет уж, не поеду, не зови...
– Погоди, мам, ты подумай, я не тороплю.
– Надолго ли приехал? – Она вроде немного оживала, по крайней мере изредка отрывала взгляд от стола с рассыпанной гречкой.
– Дней на пять...
– А что же один?
– Я не один, мам...
Она слегка встрепенулась:
– Где?.. Почему не заходят в квартиру?
– Я с телохранителями приехал, с помощниками.
– Почему жену не взял, внука?
– Они ждут тебя дома. – Крюков неопределенно махнул рукой.
Сейчас он не хотел говорить, что вот уже два года, как разошелся с женой, которая уехала из Москвы в военный городок, где осталась квартира, и теперь пакостит, вредит ему, поливая в газетах грязью. Накануне выборов пошла на сговор с соперником и дала интервью на телевидении, чуть не провалив его, – иначе наверняка победил бы в первом туре...
Мать смела отобранные зерна в кружку, мусор и камешки ссыпала в железный ящик с углем, сняла очки и, словно проснувшись, спросила с боязливым любопытством:
– А на что тебе телохранители?
– Теперь я губернатор, мама.
Она сцепила сухонькие ручки перед собой, горестно покачала головой:
– Дожил бы отец, вот было бы...
И, не договорив, умолкла с остекленевшим взором.
Весь остаток дня он ждал вечера с такой же страстью, с какой в юности боялся его и спешил попасть домой, пока не стемнело. В предвкушении он позволил себе выпить стакан шампанского, что делал очень редко, наученный судьбой отца. Мать, сидя за столом с сыном и его охранниками, как с тремя добрыми молодцами, окончательно вышла из отстраненного, самоуглубленного состояния, оживилась, стала называть Крюкова по имени (будто вспомнила его!) и уже смотрела со знакомой лаской.
Наступило время, когда можно было поговорить об отъезде, но Крюков не стал торопить событий и жечь лягушечью кожу, оставил все на утро, которое вечера мудренее. Собрать вещи – дело пяти минут, поскольку он не хотел брать с собой хлам, нажитый шахтерским трудом, с билетами же на самолет проблем нет, машину из Кемерово пришлют по первому звонку...
И вот когда на улице засинело, он встал из-за стола, потянулся, разминаясь, крякнул от души.
– Эх, а не пойти ли нам прогуляться? Засиделись!
Телохранители послушно вскочили, а мать расстроилась:
