Восемь минут тревоги (сборник) - Пшеничников Виктор (читаем книги бесплатно .TXT) 📗

— Да, погода нелетная… — нехотя отозвался Лагунцов.

— Жаль Дремова, — вновь заговорил Пулатов. — Не хотел я жену свою волновать, в больнице еще все-таки, да как такое не скажешь? Расплакалась она… А сына-то мы назвали Сашей, в честь Дремова…

Помолчали. Хлюпала грязь под ногами, сапоги разъезжались. Потом старшина спросил:

— А правда, наш замполит остается на заставе, никуда не переводится?

— Правда, старшина. Куда же ему ехать? Он, может, впервые ее близко увидел, границу-то, пощупал своими руками… Тут, старшина, все по совести.

…Мать Дремова приехала из Барнаула на день позже. Долго стояла у свежего холмика со звездой, все смотрела и смотрела. Она гладила разбитый фонарь сына и беззвучно плакала. Свозили ее и на тот участок границы, где прогремел предательский выстрел в ночи, где сын ее сделал последний шаг по своей земле…

На другой день она уехала — не выдержала. Провожали ее всей заставой, выстроившись у фасада казармы.

Уже позже в пенале дремовского автомата обнаружили туго скрученную записку:

На боевом расчете прочитали записку перед строем. Все молчали. Потом Кислов попросил отдать ему этот клочок бумаги.

— Пусть эта записка останется в комнате боевой славы… — сказал он хрипло. — Я опишу Сашин подвиг…

Завьялов неподвижно стоял перед строем по правую руку от Лагунцова. Не нарушая торжественного хода боевого расчета, у столика дежурного, где равномерно пощелкивал блок приема сигналов границы, стоял, записывая что-то в походный блокнот, начальник отряда полковник Суриков.

В руках Лагунцова, переданный сержантом Задворновым, появился автомат. Олейников вздрогнул, когда услышал свою фамилию.

— Отныне автомат № 2287, — голос Лагунцова слегка вибрировал, пресекался от волнения, — будет вручаться лучшему пограничнику молодого пополнения. Первым его получает рядовой Олейников.

Солдат взял автомат. Словно забыв уставные слова ответа, Олейников поцеловал холодный металл, в некоторых местах протертый до матового блеска, и молча вернулся в строй…

МУЖСКОЙ РАЗГОВОР

В один из дней, под вечер, Лагунцов оставил вместо себя на заставе старшину Пулатова — дом рядом, в случае чего ему позвонят или пришлют дежурного.

В квартире не спеша переоделся в шерстяной спортивный костюм, плеснул в ладони холодной воды из-под крана, с удовольствием, какого давно не испытывал, умылся. Стряхивая капли, радужно блестевшие на свету, вошел в комнату дочери.

Примостившись на коврике у кроватки, лопоча что-то себе под нос, Оленька строила из кубиков игрушечный город, называя его заставой. У арочных деревянных ворот «заставы» стояла, возвышаясь над всем строением, оранжевая пластмассовая собака.

— Тебя, — говорила Оля собаке, — поставили тут, чтобы ты границу охраняла, а ты только гавкать да кусаться умеешь. Вот позову солдата Новоселова, он тебя быстро обучит, тогда будешь знать, как оглядываться по сторонам!

Пластмассовый страж внимал Оленькиным речам, стоя на растопыренных лапах и доверчиво склонив набок большую оранжевую морду, украшенную черной пуговкой носа. Отца Оленька не заметила, и он, улыбнувшись, тихо отступил назад.

Дверь в другую комнату была приоткрыта — клинышек яркого света проникал сквозь щель в коридор. Лагунцов взялся за ручку — дверь чуть скрипнула.

— Толя, ты? — Лена обернулась на звук.

— Я, Ленок. Ты занята? — Он кивнул на тетрадь, куда Лена только что вносила своим торопливым почерком колонки цифр.

— Да, у нас скоро отчет… Тебе нужна моя помощь?

— Если не трудно, сооруди на стол… Чего-нибудь горячего. Водку не ставь. Мне еще ночь дежурить.

— Так Николай тоже не пьет, — напомнила Лена, догадавшись, кого он ждет к себе, но Анатолий лишь молча взглянул на жену, и Лена тотчас встала, пошла на кухню.

Прислонясь к косяку, Анатолий наблюдал за гибкими, сноровистыми движениями жены, за тем, как Лена вынимала из шкафа посуду, и думал: как она похудела! Да и вообще в последнее время Лена сильно переменилась, стала молчаливей, напрочь оставила затею переоборудования квартиры.

Вынув из горки тарелку с бледными васильками по кайме, Лена повернулась к мужу:

— Вчера видела во сне цветы. Ты мне их нарвал целую охапку. К чему бы это?

Анатолий пожал плечами, дескать, сама знаешь, какой из меня прорицатель. Снов он не видел и толковать их не умел. Но мысль его уже наполнилась сутью произнесенного слова. Цветы! Их-то он почти никогда Лене не дарил — как-то и в голову не приходило… И многое другое не приходило. Например, что у Лены может быть своя мечта, свои собственные интересы, вовсе не обязательно связанные с границей. Лагунцов лишь недавно узнал, что все шесть лет, которые он прослужил на этой заставе, Лена мечтала побывать в Риге и попасть на концерт органной музыки в Домском соборе, но каждый раз мужу что-нибудь мешало, и поездка откладывалась на неопределенный срок… Как-то раз, вороша конспекты лекций по минералогии, Лена призналась Анатолию, что хотела бы отыскать следы знаменитой янтарной комнаты.

Лагунцов все смотрел и смотрел на Лену — привычную, понятную, и в чем-то неуловимо другую…

Он вдруг задал себе вопрос: странно, почему именно их двоих — Анатолия и Лену — выбрала и свела судьба? Как вообще люди находят друг друга на этой земле, дарующей им жизнь? Где, например, затерялась, в какую дорогу вошла та тропочка, что когда-то — давным-давно! — привела Анатолия в уральскую деревеньку, пропахшую снегом и соснами? Где, наконец, тот голубой, в крупных проталинах, настовый снег, под шершавый скрип которого Анатолий впервые прошептал вечное, непобедимое слово «люблю»? Растаяв, в какой влился он ручеек, какую наполнил реку, чье поле, засеянное в трудах, напоил на своем пути? А если превратился в пар и пролился дождем, то кому принес долгожданную прохладу? В далеком ли краю вновь упадет он первой снежинкой, и еще одной, и еще, пока не образует собой лыжню, по которой проедут, как много лет назад Анатолий и Лена, двое, никогда еще не говорившие друг другу «люблю»?..

Странным, непостижимым образом связанным между собой было все то, что умещалось в этот момент в сознании Лагунцова: забытая на столе Оленькина яркая пирамидка и звук горна, пробившийся к нему сейчас из его собственного пионерского детства; острые разведенные локотки Лениных рук и прохладный материнский поцелуй в лоб — как напутствие в первый его курсантский год; сизая уральская жимолость, подчас заменявшая обед, и трепещущий луч прожектора над заливом на соседней заставе, у Бойко; никогда не унывающий брат, капитан милицейской службы в Магнитогорске, и крик ночной птицы на границе…

В горячо пульсирующем сознании жил, упорно не забывался голос Саши Дремова; отражалась голубизна вопросительно поднятых глаз Олейникова; чуть вырисовывался контур предстоящего разговора с Завьяловым, ради которого хлопотала на кухне Лена…

— Николай придет один или с женой? — спросила она.

— Один, — возвращаясь к действительности, ответил Анатолий. — У нас мужской разговор. Так что, пожалуйста, уложи Олюшку сама. Хорошо?

Завьялов долго ждать себя не заставил. В незапертую дверь квартиры Лагунцовых влетел так, словно его втолкнули силой: запнулся о порог и недовольно оглянулся, будто кто стоял у него за спиной. Кивнул Лене и сел, вытянув по столу руки. Лена в последний раз обеспокоенно осмотрела стол, все ли подала, наскоро собралась и оставила мужчин одних.

Сбоку из окна был виден узенький серпик ущербной луны, Завьялов смотрел на него неотрывно, словно в нем крылась бог весть какая загадка. Прокашлявшись, угрюмо спросил:

— Звал зачем?

— Да вот подраться с тобой хочу! — засмеялся Лагунцов и добавил, ненужно бодрясь: — Можем ведь мы иногда поговорить, как все нормальные люди?