Кладоискатель и сокровище ас-Сабаха - Гаврюченков Юрий Фёдорович (бесплатные серии книг txt) 📗
Мнение это у меня окрепло, когда я закончил читать записки Петровича. Афанасьев был незаурядным человеком и в очередной раз дал повод призадуматься. Я вдруг с потрясающей ясностью понял, что издававший за свой счет научные труды Афанасьев не стал бы продавать вещи ас-Сабаха. По крайней мере, до той поры, пока не издал бы очередную книгу с фотографиями находок, не похвастался бы ими в своем кругу, а уж только потом сбыл бы с рук. Я не сомневался в том, что, когда потребовалось бы выбирать между обогащением и славой, в Петровиче возобладал бы ученый. Точнее, хвастун. Признание коллег для Афанасьева было дороже всяких наград. Следовательно, с продажей реликвий пришлось бы серьезно повременить. И как это объяснить своим компаньонам, мне и Жене с Валерой? Да это бычье сразу бы убило за такие шутки. Что и сделало... У меня намокли ладони, чего не случалось почти никогда. Я медленно закрыл полевой дневник. Взглянуть на ситуацию с иной стороны мне раньше не приходило в голову. Просто потому, что я верил Петровичу. Но его записки вынудили изменить точку зрения. Что, если не охранники-дебилы начали ту бойню? Ведь первый выстрел я слышал пистолетный» а у ребят были автоматы... Значит, стрелять начал Афанасьев. Зная крутой нрав Петровича, я имел основания предположить, что он решил пресечь возможность любого конфликта с неконтролируемыми уголовниками и подкрался к ним с «Астрой» наготове. Представив себя на месте Валеры и Жени, я понял, что они не могли поступить иначе. Какие возникают мысли, когда шеф, откопавший кучу исторического рыжья, начинает отстрел членов археологической экспедиции? Никаких иных догадок у привыкших к насилию братьев-разбойников и не нашлось. Они поступили вполне правильно, забрав все золото и дав деру. Мне доверять тоже было нельзя. Кто знает, что на уме у коллеги коварного шефа?
А вот как Петрович поступил бы со мной? Предложил подождать с оплатой, взамен одарив соавторством находки? Или не стал бы рисковать?.. Настроение испортилось. Воистину, «умножая знание, умножаешь скорбь»!
Я оторопело заглянул в дневник, который грел колени, и прочел последний абзац на заложенной пальцем страничке – прямоугольничек, написанный знакомым мелким почерком: «ПРИМЕЧАНИЕ: отрицательное воздействие излучения, исходящего от обнаженного клинка кинжала, отмечено ассистентом, у которого в тот момент существенно увеличился диаметр зрачка, а на лице выступили крупные капли пота». «Ассистент»... Что предложил бы доктор исторических наук Афанасьев Василий Петрович своему ассистенту, возвратившись в палатку из прокаленной солнцем полупустыни с дымящейся «Астрой» в руке? Долю в добыче, соавторство? Или выпустил бы в грудь остатки обоймы, наблюдая, как расширяется зрачок, не реагируя больше на свет? Кем я был для Петровича, когда он прочел гравировку и понял, что за предметы держит в руках? Остался ли я для него коллегой или вмиг превратился в ненужного и опасного соперника?
Хотелось бы верить, что компаньона он не мог предать. Однако вылазка Петровича не давала покоя. Его подлинные намерения теперь навсегда останутся тайной. И тайна эта будет грызть меня еще долго.
Я вспомнил Марию Анатольевну, до сих пор ждущую супруга из экспедиции, еще не знающую, что стала вдовой. Извещать об этом и вообще с ней встречаться мне теперь совсем не хотелось. Также надо было съездить к отцу Гоши Маркова – Борису Михайловичу, мобилу вернуть и чисто по-человечески соболезнования выразить, ведь на похоронах я так и не показался. Разговор с отцом погибшего друга – веселье весьма сомнительное, но избежать его никак не возможно.
Я бросил на стол полевой дневник с незаконченными заметками Афанасьева – свидетельство пройденного этапа моей жизни. Моя жизнь делится на четкие отрезки: когда-то я учился в школе и копал оружие на полях войны, когда-то учился в универе и лето проводил на раскопах, когда-то был холостым и охотился за древностями на чердаках Ленинграда, когда-то вел семейную жизнь и целенаправленно искал клады по деревням. Потом сидел в тюрьме... А теперь я мотаюсь по городу с иностранными гражданами и участвую в убийстве других иностранных граждан. А сокровищ ас-Сабаха больше нет, даже фотографий от них не осталось, а стало быть, и думать о них нечего.
Решив на этом завершить кислый вечер, я раз делся, выключил в кабинете свет, лег на кровать, накрылся с головой одеялом, поймал тишину и заснул.
9
Слава появился часам к трем пополудни, счастливый и на удивление трезвый.
– Ну как, – спросил я, – Ксению свою отыскал?
– А как же! – корефан был доволен, прямо-таки лучился восторгом. – Только что от нее. Встретились. Знаешь, как она мне рада была! Всю ночь трепались. Я у ней там в больнице сидел. Вспомнили всякое и решили сойтись. Так что, Ильюха, я теперь к ней переезжаю.
– Ого! – Я пожал другану руку. – Поздравляю с началом новой, семейной, жизни.
– А то! – сказал Слава.
– А где Ксения? – спросил я.
– Дома. Она сегодня с утра сменилась. К ней поехали. Спит сейчас, а я к тебе заглянул, новостями поделиться.
– Ну что ж, – улыбнулся я, – поздравляю еще раз!
– Кстати, – судя по тому, как блеснули его глаза, в голове корефана родилась какая-то идея, – давай двинем на шашлыки, коли тачка есть. На залив куда-нибудь. Надо же праздник устроить.
– Да не вопрос! – пожал я плечами. Слава стремился развлекать свою даму в меру возможностей, и возможности эти старался изыскивать по полной программе. Его благое начинание требовало поддержки. – Можно хоть завтра собраться с утречка и отправиться. Сегодня у меня дела, надо с одним человеком потолковать.
Встреча с Гошиным отцом у меня была назначена на семнадцать часов. После нее ехать на шашлыки было поздновато. На том и порешили. Слава полетел на крыльях любви к подруге, а я остался размышлять о прихотях судьбы. Надо же! Есть же люди, у которых жизнь бьет ключом, вроде Славы: то пусто, то густо. Только что освободился, трех дней не прошло, а уже при деньгах, с друзьями, женщиной и квартирой. Правда, друзей, кроме меня, у корефана, насколько я знал, в Питере больше не имелось, с Ксенией как дальше сложится – тоже вопрос, но позавидовать ему было можно. Есть везучие люди, есть! Славу ждала любимая женщина, а меня – отец Гоши Маркова.
В антикварный салон «Галлус» я прибыл ровно в пять. Борис Михайлович ждал, наблюдая за улицей через стеклянную дверь. Высокий, пузатый, он был одет в заношенный черный сюртук и сам выглядел антикварным экспонатом. Мы прошли в директорский кабинет. Борис Михайлович запер дверь на ключ, достал из сейфа початую керамическую бутылку «Ахтамара».
– Вот... это его, – я выложил на стол мобильник.
– Оставьте себе, Илья, вам нужнее. – Борис Михайлович проницательно посмотрел из-за круглых очков, и я невольно вспомнил испанского рыцаря Эррару. Несомненно, они были как-то связаны. Какими-нибудь невидимыми узами служения святому делу. Черт бы побрал все эти идеалы!
Мы помянули Гошу. Я извинился, что не смог присутствовать на похоронах, но Борис Михайлович только покачал головой.
– Не стоит, Илья. Я все понимаю. Эти предметы... они так и не достались приору?
– «Черные» вынудили отдать. Они взяли в заложницы мою подругу с дочкой, ну, в общем, вы понимаете, я не мог отказаться.
– Как жаль. – Марков снял очки и провел пальцами по зажмуренным векам, словно вытирал слезы. Возможно, так оно и было. – Значит, все напрасно.
Я промолчал. Мне нужен был проверенный антиквар, чтобы и дальше сбывать находки, и мне нечего было сказать в свое оправдание. Реликвии, из-за которых убили Гошу, пропали, а рассказывать о сожженной даче исмаилитов я не стал бы никому.
Мы посидели немного, вспоминая главным образом наши с Гошей школьные годы. Затем я откланялся, наотрез отказавшись забирать телефон и обещав немедленно купить себе новый, а номер скинуть Борису Михайловичу.
Теперь относительно его связей с испанцами не оставалось сомнений. Их агентурная сеть в России начинала меня пугать.
