Тайна Вильгельма Шторица - Верн Жюль Габриэль (бесплатные онлайн книги читаем полные .txt) 📗
И вот — никогда мне не забыть этой сцены! — послышался голос… Не тот грубый, противный, который спел на бале «Песню ненависти», а свежий, всеми нами любимый голосок Миры.
— Марк! — говорила она. — Гаралан! Господин Генрих!.. Что вы делаете? Что вы здесь сидите? Обедать пора. Я умираю от голода.
То была Мира, оправившаяся от помешательства. Выздоровевшая Мира. Можно было подумать, что она, как всегда, выходит из своей комнаты к обеду. Только она нас видела, а мы ее нет. Мира была невидимкой!
Мы сидели как пригвожденные. Молчали, боялись пошевелиться, а не только что пойти в ту сторону, откуда слышался голос. Но мы знали, что это говорит Мира, живая, осязаемая, хотя и недоступная для зрения.
Откуда она явилась? Из того дома, куда ее увел похититель? Стало быть, она убежала, прошла через город? Но как же она вошла в дом? Ведь все входные двери были заперты.
Нет, все было не так. Вскоре мы узнали, что Мира пришла не далее как из своей спальни, где Шториц сделал ее невидимкой. Мы думали, что ее нет в доме, а она не покидала своей постели. Все эти сутки она пролежала неподвижная и безмолвная, и никому даже в голову не пришло, что это все может быть.
Очевидно, Вильгельм Шториц не имел возможности похитить ее немедленно и отложил конец преступления до другого раза. По всей вероятности, он собирался сделать это сегодня утром, но сабля капитана Гаралана успокоила его навсегда.
И вот Мира выздоровела. Возможно, ей помогла та жидкость, которую влил ей в рот Вильгельм Шториц. Ничего не зная о событиях, случившихся после сцены в соборе, она была опять с нами, говорила, видела нас, но еще не понимала благодаря вечерней темноте, что мы ее не видим.
Марк встал и расставил руки, как будто ловя ее.
— Да что с вами? — продолжала она. — Вы какие-то странные. Я с вами говорю, а вы мне не отвечаете. Вы как будто удивляетесь, что я пришла. Почему здесь нет мамы? Уж не больна ли она?
Отворилась дверь, и вошел доктор Родерих. Мира, должно быть, бросилась к нему, потому что воскликнула:
— Папа! Что случилось? Почему мой брат, муж и все здесь какие-то странные.
Доктор остановился как вкопанный. Он сразу догадался.
Мира тем временем успела к нему подойти, обнимала его и целовала.
— Что такое? Что с мамой?
— Она здорова, мое дитя, — пролепетал доктор. Сейчас она придет… Не ходи к ней, не ходи…
Марк отыскал, словно в темноте, руку своей жены и повел ее, как водят слепых. Но не она была слепая, а те, кто не мог ее видеть. Марк посадил ее рядом с собой.
Она молчала, смущенная и испуганная тем впечатлением, какое она на всех производила. Марк говорил дрожащим голосом:
— Мира!.. Дорогая Мира!.. Да, это ты. Я это чувствую. Ты со мной. О, радость моя, не уходи от меня больше никуда!
— Марк, да что с тобой? И все вы… Я просто пугаюсь. Отец, говори мне правду: у нас в доме несчастье?
Марк почувствовал, что она хочет встать, и удержал ее.
— Нет, все благополучно. Успокойся, пожалуйста, — сказал он. — Говори же Мира, говори больше. Я хочу слышать твой голос. О, Мира, Мира! Это ты!.. Это ты!.. Жена моя дорогая!
Мы все это видели, все слышали. Все происходило наяву, а не во сне. Мы стояли как окаменелые и с ужасом думали о том, что единственный человек, который мог бы возвратить нам Миру в видимом образе, унес свою тайну с собой в могилу.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Будет ли из этого положения счастливый выход? Не суждено ли Мире остаться на всю жизнь невидимкой? И как ей об этом сказать?
Вся наша радость, что она опять с нами, что она жива и здорова, была отравлена ее превращением в невидимку.
Мира вскоре догадалась о своем положении. Проходя мимо зеркала, она не увидела в нем своего отражения. Она повернулась к нам и заметила, что не отбрасывает тени. Тогда она закричала от испуга.
Тут пришлось все ей рассказать. Она горько рыдала, слушая, а Марк стоял перед ней на коленях и тщетно старался ее успокоить. Он ее полюбил видимой, будет любить и невидимкой. Сцена была тяжелая, надрывавшая нам душу.
В конце вечера доктор Родерих разрешил Мире пойти в комнату матери. Пусть госпожа Родерих услышит ее голос и удостоверится, что она тут, подле нее.
Прошло несколько дней. Время сделало свое дело. Мира покорилась судьбе. Такая сильная у нее была душа, что нам вскоре стало казаться, как будто мы все снова живем нормальной жизнью. О своем присутствии Мира всегда давала знать, заговаривая с кем-нибудь из нас. Как сейчас слышу, например:
— Друзья мои, я здесь! Не нужно ли вам чего-нибудь? Я вам принесу. Милый Генрих, что вы ищете? Книгу, которую вы положили на стол? Вот она. Газету свою? Она упала около вас, ваша газета. Папочка, я всегда целую вас в этот час… Почему ты, Гаралан, смотришь на меня такими грустными глазами? Уверяю тебя, мне очень хорошо и радостно. Ты не грусти, Марк, возьми меня за руки… Вот так… Не пройти ли нам в сад? Любезный Генрих, возьмите меня под руку. Мы будем гулять и болтать.
Милая! Добрая! Ей хотелось, чтобы в жизни ее семьи не произошло по ее милости никакой перемены. С Марком она проводила вместе почти все время, не уставая говорить ему ободряющие слова. Она уверяла, что смотрит на будущее с полным доверием. Она убеждена, что ее невидимость не может быть вечной, что это лишь временное явление, которое скоро пройдет. Действительно ли у нее была такая надежда?
Одно только переменилось в нашей семейной жизни. Мира перестала садиться с нами за стол, понимая, насколько должно быть тягостно ее присутствие в такой обстановке. Но по окончании обеда или завтрака она сейчас же приходила в гостиную. Отворялась дверь, и слышен был ее голос:
— Ну, друзья мои, вот и я.
Все остальное время она была с нами. Мы расходились только на ночь.
Если исчезновение Миры произвело в городе сенсацию, то ее возвращение в незримом виде поразило всех еще больше. Со всех сторон выражалось сочувствие Родерихам. Все спешили нанести им визит.
Мира перестала выходить на прогулку пешком. Она выезжала только в закрытой карете с кем-нибудь из нас. Но больше всего она любила сидеть в саду среди своей семьи, в которую она возвратилась духовно.
Тем временем Германа продолжали допрашивать. По-прежнему усердно и по-прежнему бесплодно. Он не мог сообщить нам ничего полезного.
Обстоятельства вполне подтвердили его непричастность к предполагавшемуся похищению Миры. С этой стороны его оставили в покое. Но, быть может, он хотя бы отчасти был посвящен в тайну своего умершего господина? Быть может, ему был известен рецепт снадобья, изобретенного Отто Шторицем?
Какой упрек нам обоим — мне и Штепарку — за излишнюю поспешность, с которой мы распорядились найденным погребом! Не поторопись мы тут чересчур, мы могли бы теперь сделать для Миры то, что сделали для Германа. Один пузырек таинственной жидкости — и все наши тревоги улетучились бы как скверный сон при радостном пробуждении.
Про совершенное нами преступление мы с Штепарком даже друг при друге не упоминали. Тайна эта умрет вместе с нами. Мы как бы условились об этом молча, не сказав друг другу ни слова.
Зато мы оба не переставали допрашивать несчастного Германа, в несбыточной надежде выведать у него то, чего он, без сомнения, и сам не знал. Нелепо было думать, что такой сложный химический секрет мог быть понят и усвоен безграмотным, некультурным стариком лакеем.
В конце концов мы пришли к убеждению, что наши старания бессмысленны и бесцельны, а так как против Германа не было никаких серьезных улик, то постановлено было выпустить его на свободу.
Несчастному старику не пришлось, однако, воспользоваться оказанным ему снисхождением. Когда тюремный надзиратель отпер камеру, чтобы его выпустить, то нашел только его труп, лежавший на койке. Произведенное вскрытие показало, что старик умер от апоплексического удара.
Исчезла наша последняя надежда. Пришлось убедиться, что тайна Вильгельма Шторица так и останется неузнанной навсегда.
