Искатель. 1965. Выпуск №5 - Пушкарь А. (смотреть онлайн бесплатно книга .TXT) 📗

АКАДЕМИК А. Е. ФЕРСМАН

ОДНО ЦЕЛОЕ

Нас было несколько человек из разных городов, людей разных специальностей, разных психологий, разных интересов и настроений. Одно нас объединяло — мы все должны были провести целый месяц в санатории, в окна которого сквозь дымку утреннего тумана, при розовом освещении заходящего солнца и в яркий солнечный день смотрелся голыми острыми вершинами гордый Бештау.

Однажды вечером после грозы, очистившей воздух, мы собрались на балконе санатория, разместились в удобных плетеных креслах и шезлонгах и все без исключения как-то особенно остро поддались очарованию осеннего заката, игравшего тысячами розово-бурых красок по, казалось, наступившим на нас склонам Бештау, омытого южной грозой.

— Не знаю, поймете ли вы меня, — прервал молчание молодой литератор, — поймете ли вы, что переживает поэт, когда им овладевают эти грустные краски осеннего вечера? Ведь именно здесь рождались почти неземные созвучья лермонтовских стихов, здесь выковывались мрачные формулы жизни «героев прошлого времени», здесь рождались байроновские порывы самопожертвования, героической борьбы за безнадежное, мировой скорби перед наступающей смертью.

Сейчас здесь в дни борьбы за утро новой эры рождаются другие порывы. Эти желтые краски смерти природы, тихие звуки затухающего дня — все это и теперь будит к борьбе, но уже не той, ради которой бросается одинокий борец на верную и бесполезную, хотя бы и славную смерть, а к борьбе за светлое утро, за весну, полную благоухания и ярких красок, борьбу против вечера и смерти. Посмотрите на эти желтые и красные блики листвы бука и дуба, на выжженные южным солнцем альпийские зеленые луга, посмотрите на эти осыпи, покрытые черно-серыми лишаями и мхами. Для меня они стимул к борьбе духа и воли, борьбе против природы за ее светлое рождение завтра…

— Я вас совершенно не понимаю, — сказал другой собеседник, старый историк. — Я вижу совершенно другую картину — могучую фигуру Петра, ищущего серу для пороха своих пушек и минеральную воду для своей страны. В источниках сказочного Карлсбада он научился ценить целебную воду и отдал приказ своему лейб-медикусу Шоберу во время Персидского похода посмотреть, что это за кислые и серные воды, о которых говорится еще в старых летописях XVI века.

…Зорко охраняли гордые кавказские народы свои богатства. Лейб-медикуса Шобера не пустили к горам Бештау, но прошло около пятидесяти лет и с конвоем казаков сюда приехал первый исследователь академик Гильденштедт, а затем и Паллас. Началась организация курортов. Из Ростова через богатейшую кубанскую житницу была проложена первая почтовая дорога. Она шла вот здесь, под нами, через станицу Железную, и, огибая с севера и юга зеленые склоны Бештау, заканчивалась на берегах реки Подкумье в Горячеводске (ныне Пятигорске).

Я вижу на этой старой почтовой дороге лихих ямщиков, тройки лошадей, запряженных в тарантасы, привозившие сюда с севера петербургскую знать.

Здесь в таком же рыдване с массой сосудов для воды и анализов проезжал на казенной тройке врач-филантроп Гааз, положивший перед самым наступлением французов в 1812 году начало научному изучению этого района.

Я вижу в легком тарантасе и скорбящую фигуру молодого офицера. Он останавливается в Железноводске, любуется видом на Бештау, ищет успокоения своей неспокойной душе в ярко освещенных свечами бальных залах Пятигорска и отдает последний свой вздох на поляне Машука, посылая последний взгляд на гордые вершины.

— Мне нравится ваш рассказ, — сказал после некоторого раздумья молодой, несколько самоуверенный геолог, пылкий последователь новых идей химической и физической мысли при анализе явлений природы. — Но вы рассказываете о том, что чуждо самому Бештау, этому великану, поднявшему свои пять вершин на высоту полутора километров над морем. Не вам с вашими историческими воспоминаниями и поэтическими образами говорить о Бештау, этой замечательной странице истинной истории Земли…

Наступила минута молчания…

Ее прервал наш философ, спокойный, тихий, вдумчивый старик, голос которого нам почти не был знаком — так редко он говорил.

— Я внимательно слушал вас, захваченный чудесной картиной тихого осеннего вечера Бештау. Видите, как быстро сгущаются сумерки на его склонах, как темная, почти фиолетовая дымка скрывает всю красоту и разнообразие его скал, горных осыпей, лесов и лугов — все сливается в единую черную тень, растущую перед нами на фоне звездного южного неба. И вот пока я слушал, для меня Бештау сливался в одну общую прекрасную картину природы. Вы видели ее по-своему. Себя самих, свои мысли, чувства и переживания хотели вы прочесть в расстилавшейся перед вами красоте. Отдельные грани многогранной природы раскрывали вы передо мной, и потому так различно окрашены были они в ваших словах, чувствах и мыслях! Так же сверкают и переливаются огни в прекрасной венецианской люстре вот этого старого дворца.

А для меня все это одно и то же. Поэтические образы прошлого, и картины настоящего, и грозные процессы кипящих вулканов — все это лишь часть одного великого целого, звенья единой цепи природы и жизни.

Не сердитесь на меня, но… вы не видите всю красоту, всю прелесть величественной картины, подаренной нам сегодня гордым Бештау.

…Не знаю, обиделись ли мы на слова старого философа, но все замолчали, потом перевели разговор на другие темы и разошлись согласно санаторному регламенту по своим комнатам…

Жорж СИМЕНОН

РЕВОЛЬВЕР МЕГРЭ [9]

— Вы хорошо долетели, мосье Мегрэ?

Узнал ли администратор отеля Мегрэ через двенадцать лет? Может быть, он знал его по фотографиям в газетах? Или это была просто профессиональная любезность? Или сыграло роль то, что номер был заказан Скотленд-Ярдом? Но, не дожидаясь вопроса, он протянул комиссару ключ.

— Очень хорошо. Благодарю вас.

Огромный холл, в котором в любое время дня и ночи было полно людей, сидящих в глубоких креслах, всегда производил на Мегрэ сильное впечатление. Направо продавали цветы. У каждого мужчины в петлице был цветок, и, вспомнив настроение Пайка, Мегрэ тоже купил себе красную гвоздику.

Он вспомнил, что бар находится налево. Ему хотелось пить. Он направился к стеклянной двери, которую тщетно пытался открыть.

— В одиннадцать тридцать, сэр.

Он помрачнел. За границей всегда бывает так. Какие-то вещи тебя очаровывают, другие сразу же приводят в дурное настроение. Почему, черт возьми, нельзя выпить стакан вина раньше половины двенадцатого? Он не спал ночь. Кровь приливала к голове, и от жары он чувствовал легкое головокружение. А может быть, это от качки в самолете?

В тот момент, когда он направился к лифту, к нему подошел незнакомый человек.

— Эта дама только что приказала подать ей завтрак наверх. Мистер Пайк просил меня держать вас в курсе. Могу я остаться в вашем распоряжении?

Это был человек из Скотленд-Ярда. Мегрэ нашел его очень элегантным, вполне подходящей фигурой для этого роскошного отеля, в петлице у него тоже был цветок. Только его гвоздика была белой.