Граница - Левин Минель Иосифович (читать книги без .txt) 📗
Но разве возможно усидеть на месте? И вот вы снова у окна. Многое вам незнакомо. В этой широкой песчаной пустыне с одинокими пограничными вышками появились вышки иные — буровые, а возле железнодорожного полотна машины ловко укладывают широкие трубы газопровода; и там, где стоял кишлачок, там — поселок, и не просто поселок, а зеленый, весь в аллеях огней.
Всё будто знаешь, и всё тебе вновь: и это, до боли знакомое, южное небо с ярким поясом Ориона...
Словом, если вам после долгого отсутствия приходилось возвращаться в знакомые места, вы поймете мое состояние.
Казалось, еще только вчера меня провожали друзья, говорили: «Пиши, как устроишься», хлопали по плечу, и мне было грустно расставаться с ними. Когда это было? — спрашиваю я себя. — Неужели вчера?
Нет, это было не вчера и не позавчера. С тех пор я полтора года служил на Камчатке, три — за Полярным кругом, потом учился и вот — новое назначение, в краснознаменный отряд, где принимал присягу. Понимаете, что это значит?!. И еще две звездочки прибавилось на моих погонах.
Да, много лет прошло с тех пор, как я уезжал отсюда. Помню, мы стали прощаться, а лейтенант Титаев, Яшка Титаев, с которым мы начинали службу рядовыми, сорвал со своей головы фуражку. Фуражка у него была особенная, сшитая в Москве по заказу. Яшкой гордились в отряде, а он гордился своей фуражкой. Представляете ценность этого предмета?
— Пусть она всегда будет с тобой! — крикнул Яшка и кинул мне в руки свою фуражку.
Что-то кричали и другие. Но я уже не слышал. Я стоял на подножке вагона, а поезд, словно не понимая, что именно в эти последние секунды надо сказать самое главное, поезд попыхивал, распускал в стороны белые усы пара и набирал скорость.
Я вспоминаю заставу, где начинал службу. Длинный глинобитный сарай — это казарма. Железные печки. На одной из них банка с джейраньим салом — коптилка. Утром проснешься — в носу черно.
...Я стою у окна, за которым ничего не видно, и говорю:
«Я люблю душную казарму. Люблю знойное азиатское солнце. Горьковатую, с песком и тиной, мутную речную воду Даже комаров, от которых невозможно спастись. А если я когда-нибудь возмущался всем этим — не верьте: я ошибался. Всё, что когда-то было на этой заставе — прекрасно. Теперь я в этом уверен!..
Над поездом скрестились лучи сверхмощных прожекторов. Ночь растаяла в их зеленоватом фантастическом свете. Этот свет напомнил мне северное сияние в заполярном Мурманске, откуда я призывался на границу...
Сейчас поезд подойдет к перрону. Я увижу старое здание вокзала с круглым куполом, как на мазарах, те же выщербленные камни перрона. За сквером — старинные городские ворота. Дождусь утра в гарнизонной гостинице, а завтра буду на своей заставе. Понимаете, на с в о е й!
Как это не кажется странным, для военных — вечных кочевников, но, я думаю, никто так не привязывается к месту, как мы, военные.
...Прожектора отпустили поезд. Показались пристанционные постройки.
Штаб части на старом месте, хотя я и не сразу отыскал его среди густой зелени. Когда-то вокруг здания мы закапывали в песок тоненькие саженцы. А сейчас какие вымахали!
В штабе представился высокому майору. Где я его уже видел?.. Нет, пожалуй, у него лицо, располагающее к доверию.
— А вы меня не помните... Найденков. Петр Николаевич. — И вдруг улыбается: — Я был старшим лейтенантом, а вы младшим...
Найденков! Конечно... Петр Николаевич... Мы не были друзьями и служили на разных заставах, но встречались в отряде. Как я обрадовался ему сейчас! Свой человек!.. Я знал, что уже через несколько дней все здесь будут для меня с в о и м и, и всё-таки встретить старого сослуживца приятно. Ой, как приятно! Вспомнить то, это. Раскрыть душу.
Память... Она всегда живет в новом, сегодняшнем. Если этого не будет, она истощится от воспоминаний и то, в чем живешь, станет скучным, неинтересным. Но плохо, когда по сегодняшнему не обобщаешь прошлого, подводя итоги продуманному, пережитому. Я знал людей, страдающих обоими пороками: один жил в воспоминаниях, другой — только в новинках. И тот и другой были оторваны от полной красоты жизни — от людей, природы, труда, — и, честное слово, они были мертвы для жизни...
Найденков знакомит с капитаном.
— Розов, — представляется тот. Ну, этого я определенно знаю. Где мы служили?
Оказывается, не служили. Он прибыл с западной границы. Но мне всё равно хорошо сидеть у его стола, слушать его спокойный вологодский говорок. И я знаю, что этот капитан — тоже уже с в о й.
— Второй год парторгом заставы старшина Хабибуллин, — Розов вводит меня в курс дел. — и, кстати, один из старожилов... Не припомните? Хорошенько подумайте...
Я напрягаю память:
— Хабибуллин... Хабибуллин...
— Вот старшина! Молодец! — Розов не скрывает восхищения. — Лучшая в округе застава. Все туда ездят за опытом.
А мне хочется на свою заставу.
— Второго числа за безупречную службу орденом Красной Звезды награжден, — продолжает Розов о парторге. — Теперь понимаете, какой это человек? Вся жизнь его на границе.
Я не сдаюсь.
— Давайте всё-таки сделаем так: вначале я проеду на Журавлиную, а уж потом за опытом к старшине Хабибуллину.
— На Журавлиную? — Розов смеется. — Так ведь Хабибуллин — старшина Журавлиной...
Я с трудом узнаю город. Прошу шофера ехать потише. Кругом асфальт. Новые двух- и трехэтажные дома. Тут и там водят стрелами башенные краны. Широкоэкранный кинотеатр.
Мы выезжаем за город. Газ-69 легко перемахивает через холмы. Дорога сворачивает к реке. Граница!..
Дозорной тропой медленно движется конный наряд. Приближаемся к вышке. В руках у пограничника — телефонная трубка. Сообщает на заставу: прошла машина.
Впереди, словно кот, выгнувший спину, прикорнула сопка, давшая название моей заставе. Чуть правей различаю аккуратные белые постройки.
«Молодцы, — думаю, — побелили».
Перед самым подъемом на сопку какие-то строения.
Спрашиваю:
— Что это?
— Старая застава, — переключая скорость, отвечает солдат-шофер.
— Как старая?
— Ну, раньше пограничники жили.
— Я понимаю... А теперь разве пустует?
— Почему пустует?..
Машина въезжает во двор, обнесенный дувалом, и останавливается возле открытой беседки перед высоким зданием. Я хотел написать: новым зданием, но ему уже несколько лет...
Начальник заставы протягивает руку:
— Терентьев. Располагайтесь и чувствуйте себя как дома...
Представляете, что я почувствовал, когда он мне сказал: как дома. Это мне-то?!. И тем не менее, для меня всё здесь ново.
— Я был здесь, товарищ капитан. Здесь, можно сказать, начал свою пограничную жизнь.
— Ну, тогда... Тогда хорошо... Кто знает границу, а вы вообще...
Терентьев понимает мое состояние и ведет к старой заставе. Это метров сто. Он идет вполоборота ко мне. Моргает огромными, немного детскими голубыми глазами с ресницами, выгоревшими на солнце.
На нашей старой заставе — новое кирпичное здание.
— Чабаны живут, — поясняет Терентьев.
— А там? — я показываю в сторону старой казармы.
— Сейчас познакомлю. Терентьев открывает дверь:
— Прошу!
Что ж, я с удовольствием пожму руку тому, кто спит сейчас на моей койке. В самом конце казармы. Возле печки.
В помещении полумрак. Вхожу и, еще ничего не видя, говорю:
— Здравствуйте.
Не понимаю, почему Терентьеву так весело.
Глаза привыкают к темноте. Вдоль стен расставлены клетки. И на том месте, где стояла моя койка, тоже клетка. Уставился на меня лопоухий кролик.
— Теперь у нас тут подсобное хозяйство, — объясняет начальник заставы.
Несколько часов спустя мы поднимаемся на сопку. Пограничный наряд докладывает Терентьеву:
— На границе без происшествий.
Я долго смотрю в бинокль.
О чем я думаю?..
Думаю: пусть всякий сверчок знает свой шесток. Кто бы ни был на той стороне, какими бы договорами не были связаны два государства, а пусть всегда помнит эту поговорку. Пусть даже мыслью не залетает на нашу землю.
