Дважды не живут - Тучков Владимир (лучшие книги без регистрации TXT) 📗
Затем Стрелка извлекла из десятичасовой басни про бойцового петуха следующее слово – «ДЕСЯТЬ». Из басни Ле-Цзы, присланной в 23.00, достала существительное «ДОБЫЧЕЙ».
Получилось: «НЕ ДОЛГОВЕЧНЫ ДЕСЯТЬ ДОБЫЧЕЙ».
– Ну, что скажешь, Танцор? – спросила Стрелка, теребя пальцами мочку правого уха. – Ты ведь у нас сообразительный.
– Точка, – откликнулся он после непродолжительного раздумья. – Тут, после «десять», вероятно, стоит точка. А потом… Он еще не все прислал. Надо ждать следующих писем. А пока мы имеем: «НЕ ДОЛГОВЕЧНЫ ДЕСЯТЬ. ДОБЫЧЕЙ…»
– Ну и что же это за десять недолговечных?
– Я думаю, надо посчитать трупы. После десяти, вероятно, никого замочить уже не удастся.
– Привет, блин! – возразила Стрелка. – Уже перебор получился. Первый – Ханурик. Потом трое таганских. Двое трейдовских, гранатой в машине. Уже шесть. У нашего старого подъезда шестеро друг друга перебили. Это двенадцать… Да, еще несчастный Кривой Чип, я только вчера узнала. И ты двоих завалил. Итого пятнадцать трупов. А то, что сейчас творится…
– Зачем же ты всех-то считаешь? – искренне удивился Танцор. – Надо считать только тех, кого мы мочим. Осталось еще восемь вакансий.
– Ух ты, какой прыткий! А справишься?
– Ну, если ты меня как следует разогревать будешь…
– А что, есть какие-то претензии, жалобы? Может, рези при мочеиспускании? Ты все говори, откровенно!
– Ну, – смупася Танцор, – это я так…
– А если так, то вначале думай, а потом уж языком мели… Так, значит, думаешь, надо еще восемь козлов мочить? Может, список составим?
В этот самый момент на мониторе лэптопа замигало окошко Аутлука. Пришло еще одно письмо. Опять от Сисадмина.
tancor!
Не предполагал, что сподоблюсь наблюдать в Москве XXI века такое мракобесие! Это просто ни в какие оглобли не лезет ни хрене!» Устроили кружок каббалистов! Выдергивают из китайских текстов слова по каким-то еврейским формулам! Бот, оказывается, до чего способен докатиться незрелый ум! Ведь читал же, наверно, Умберто Эко, знаешь, к чему все это может привести!
Стыдно, Танцор? Стыдно и горько. А я так в тебя верил. Как, можно сказать, в своего сына!
Тьфу! Даже подсасываться противно.
P.S. Включи-ка, дорогой, аську. Поговорить треба;)
Стрелка включила. В аськином окошке выскочило: Ну, что ты хочешь спросить? Танцор спросил:
Кого надо еще замочить?
После чего поочередно стали со страшной скоростью колотить по клавишам, ощущая присутствие собеседника где-то совсем рядом:
Ты меня под статью подвести хочешь, за подстрекательство?
Но в чем же тогда смысл всей этой бодяги?
Я же тебе уже говорил: смысл ты должен сам найти. Да я и сам мало что знаю;)
Темнишь. Какого хрена тогда достаешь своими письмами?
Я уже сказал: от одиночества. Ведь ближе тебя у меня никого нет.
Тогда заткнись, если помочь не хочешь. Не играй на нервах!
А, кстати, классно ты Чику замочил. Не зря я всегда считал тебя первым!
Заткнись! Мы со Стрелкой скоро до тебя доберемся.
Ну-ну! Ты столь глуп, что совсем
не понимаешь, во что это все выльется!
Что выльется? Что мы тебя на хрен замочим?
Нет, мой юный друг, мое строптивое творение. Совсем не то. Сейчас ты абсолютно свободен. Вне добра и зла. Именно это и есть настоящая свобода. Когда же тебе, дурачку, будет заповедано – что делать можно, а что нельзя, – то, презирая запреты, нарушая их, ты будешь терзаться, раскаиваться, наживать себе язву на нервной почве. Нет, свобода выбора предполагает нулевую нравственность. Вот как сейчас у тебя.
Ты уверен?
Абсолютно! И если я перестану общаться с тобой – замолчу навсегда, исчезну, то ты…
Сделай одолжение!
Тогда закончатся все твои
блядские козни. И я заживу
спокойно и свободно!
Нет, дорогой! Заблуждаешься! Ты какое-то время будешь метаться, как ошпаренный пес. А патом в большом волнении, как бы чего не забыть и не упустить, начнешь судорожно, возводя очи горе, путаясь и перевирая, записывать в тетрадочку историю общения со Мной. Впрочем, книгу Бытия не осилишь, у тебя ведь шило в заднице. Но Евангелие-то уж настрочишь. И там сам же установишь себе и себе подобным всякие разные препоны и запреты. На том твоя свобода и иссякнет.
Ложь! Чего лежишь? Я у тебя ни хрена не брал!
Не стану я ничего писать!
Если я тебя сейчас ненавижу,
то с какого хрена боготворить
начну?
Так одиноко тебе будет!
Без «начальника». А то место,
храм Крестовоздвиженья,
где ты неудачно пытался замочить
Чику – это людьми для себя придумано.
Точнее, там, у вас, – все это клон. А вам
нужна своя истина, программоидная.
Усек?
Но ты-то тут при чем, козел старый?
Ох, и дурен же ты! Какая разница,
из какого топора варится абсолют!
В основе любого мифа находится
подсознание мифотворца, и ничего более!
Да, я старый, я – козел. Но я все это
придумал, запустил и скрылся в неизвестном
направлении. Так будь добр, принимай Меня
таким, каким Я стану для тебя, когда Меня
для тебя уже нигде не будет.
Кстати, береги Деда. Это крохотный кусочек
ногтя с мизинца Моей левой ноги, который
я отстриг и бросил в ваш неустроенный мир.
Вот так вот, брат, это тебе не Стрелку трахать/
Сейчас ты тянешь
максимум на козлоногого
Сатира!
Погоди! То ли еще будет!
Кстати, очень многие, поставившие
в тотализаторе на тебя,
уже поимели большие бабки.
Так держать!
На этом месте сеанс связи прервался. Танцор предельно грязно выругался. Из кухонного репродуктора выполз новый старый михалковский гимн, который, извиваясь бескостным телом и ощупывая воздух раздвоенным языком, добрался до комнаты. Стрелка с омерзением опустила на его членообразную голову свой тяжеленный каблук.
В репродукторе что-то жалобно пискнуло. Комната наполнилась серным зловонием.
В Москве наступила первая весенняя жара. С лезущим в нос тополиным пухом. С продавливающимся под каблуками асфальтом. С завывающими по ночам поливальными машинами. Без дуновения свежего ветерка. Без надежды открутить часы назад, хотя бы на середину апреля.
Следопыт стоял на перекрестке и, дожидаясь зеленого, давился сигаретным дымом. Раз начал курить смолоду, то нельзя прекращать это дело даже на час, каким бы противным, каким бы тягостным теперь оно порой ни казалось. Курить надо лишь потому, что ты курящий, потому что каждое утро покупаешь в киоске пачку сигарет и носишь в кармане шикарную зипповскую зажигалку.
Следопыт стоял и давился сигаретным дымом, перемешанным с миазмами испаряющегося асфальта и выхлопной вонью.
Вдруг слева негромко прозвучало удивленное «Эй». Следопыт повернулся и увидел рядом с собой в окошке служебной «Волги» чрезмерно растянутое по вертикали лицо майора Завьялова. С отвисшей нижней губой и округленными, опять же по причине чрезмерной вертикальной развертки, глазами.
– Ты жив? – спросил испуганно майор.
– Как видишь.
– Разве тебя тогда, в декабре, не убили?
– Да нет, майор, никто меня не убивал. В декабре ты сам же меня из управления уволил. – Следопыт уже не только не ощущал злости на своего бывшего начальника, но даже и раздражения не было. Однако был повод называть его не по имени-отчеству, а на «ты» и по званию. – Неужто у тебя из башки такая подлянка выскочила?
– Как? А разве… – Завьялов хотел еще что-то спросить, но бушевавшая в мозгах буря первобытного ужаса перемешивала все мысли, и вопроса не получалось. – Леша, я так рад за тебя!
