Тайные чары великой Индии - Эмар Густав (читать книги онлайн полные версии .TXT) 📗
Но я отстранил все сомнения и уничтожил колебание этих двух уважаемых джентльменов, уверив их, что вы приедете через два дня, снабженный всеми необходимыми документами, что следует безотлагательно действовать и что в случае недоразумений я беру на себя ответственность во всем, что будет сделано.
Губернатор и верховный судья сдались тогда и дали разрешение действовать.
Когда мистер Жозуа Левис представился губернатору, этот принял его очень дурно и отослал к верховному судье, который принял его еще хуже и посоветовал, ввиду своего личного интереса, лучше молчать и ничего не предпринимать, потому что это может очень дурно для него кончиться; он объяснил ему, что я исполнил только свою обязанность и что я не стал бы поступать таким образом, если бы не имел непреложных доказательств преступления, которое было совершено; что до сих пор еще никто не думал обвинять его; предполагали, что негодяи вмешали его в это незаконное дело, но что для него важно, при том положении, которое он занимает, не привлекать внимания суда на это дело.
У мистера Жозуа Левиса была далеко не так чиста совесть, как он это выказывал; он понял все с полуслова, склонил голову и, не настаивая более, простился; проклиная себя и всех, он возвратился на свою плантацию; он почувствовал, что правосудие гораздо разумнее, нежели он это предполагал, и что для него необходимо теперь действовать с большой осторожностью.
Что вы думаете обо всем этом, милостивые государи?
— Мы думаем, что вы поступили, как человек с сердцем и умом; мы чистосердечно благодарим вас за ваше благородное вмешательство.
— Я не знаю, каким образом я могу отплатить вам за все это, милостивый государь, — сказал с жаром дон Грегорио.
— Не будем говорить об этом, я исполнил только мой долг.
— Это несчастное дитя, где оно?
— В тюрьме, но будьте уверены, там ему доставляют все удобства, на которые он имеет полное право; через час он будет с вами.
— Бедное дитя, — сказал, вздохнув, дон Грегорио.
— Теперь, милостивые государи, хорошо было бы, если бы вы отправились со мною к губернатору и верховному судье, чтобы исполнить последние необходимые формальности для освобождения нашего интересного пленника.
— Мы готовы сделать все, что вы только пожелаете.
— Вы мне позволите дать вам один совет, милостивый государь?
— Сделайте одолжение, говорите.
— Хорошо. Когда молодой человек будет вам возвращен, не предпринимайте никаких действий; страна с некоторого времени находится в состоянии необыкновенного волнения; может быть, мы присутствуем при зарождении великих и страшных событий. Вы чужестранцы, будьте осторожны.
— Это наше намерение, милостивый государь.
— Понятно, — сказал, смеясь, маршал, — что если на вас нападут, вы будете вправе защищаться.
— Что вы хотите этим сказать, милостивый государь?
— Мой Бог! Только то, что со стороны Жозуа Левиса, такого негодяя, как он, должно всего ожидать; он способен даже расставить вам западню.
— Мы будем его остерегаться, милостивый государь.
— И совершенно справедливо поступите, во всяком случае я вас предупредил; поступайте, как знаете.
Тогда все встали и вышли.
Губернатор и верховный судья приняли очень хорошо двух иностранцев; они радовались тому, что позволили маршалу действовать произвольно; после многих приветствий и благодарностей путешественники расстались с ними.
Маршал провел тогда консула и дона Грегорио в тюрьму, где, прочитав тюремный список, он велел начальнику привести узника.
Свидание дона Грегорио и дона Луиса было одно из самых трогательных; они бросились друг другу на шею и как будто замерли в объятиях.
Дон Грегорио был в восхищении: один из детей его друга был спасен — половина задачи была выполнена. Дон Грегорио позаботился велеть принести одежды, приличные сану, к которому принадлежал молодой человек в обществе; по приглашению своего друга дон Луис тотчас же переоделся.
Все присутствующие были поражены переменой, произведенною в нем этой одеждой; он преобразился, сделался совершенно другим человеком.
Что касается молодого человека, то радость лишала его рассудка; он смеялся и плакал в одно и то же время; он не осмеливался еще поверить своему освобождению, он обращался к своим спасителям с самыми странными вопросами.
Это потому, что прежнее обращение с ним было слишком грубым и зверским.
Он, минуту тому назад невольник, т. е. нечто вроде животного, которое можно было бить сколько угодно, на которое смотрели не как на человека, имеющего право думать и действовать, но как на скота, который должен был смиренно склоняться под плетью дворецкого, подставлять свою спину розгам, не смея произнести жалобы или обратиться с просьбой к своим палачам, приговоренного навсегда самою сущностью этого бесчеловечного рабства постоянно нести такую тяжкую жизнь; прозябать как какое-нибудь животное посреди людей, благоденствующих вследствие его ужасного существования; и тут вдруг в несколько секунд узы, которые опутывали и врезались даже в его тело, спали; отвратительные лохмотья, которые его едва прикрывали, исчезли; он увидал себя тем, чем был до сих пор; внезапно ему возвратились все права; он стал таким же человеком, как и другие; он мог думать, говорить, смеяться, плакать, не опасаясь подвергнуться наказанию; он был свободен!
Это слово была вся его жизнь, все его счастье; он повторял его с криками и рыданиями, так что испугал своих друзей; он долго, не отчаиваясь, боролся против этих несчастий и страданий, чтобы достигнуть свободы, которой он пользовался теперь таким неожиданным и чудесным образом; он изнемогал под тяжестью своего счастья и не чувствовал себя настолько сильным, чтобы его вынести.
— О! — вскричал он вдруг, — эти стены давят меня, они захватывают мое дыхание; моим легким недостает воздуха под этими мрачными сводами; выйдем отсюда, мои друзья, чтобы я мог видеть солнце и чтобы мои легкие могли свободно дышать.
И он бросился вон из тюрьмы.
Его друзья последовали за ним, глубоко тронутые и улыбающиеся.
Глава XI. Как дон Луис импровизировал пролог к опере «Puritani»
Дон Грегорио Перальта чрезвычайно торопился уехать из Сен-Луи; если б это зависело от него одного, он бы в тот же вечер возвратился в Новый Орлеан.
К несчастью, это было невозможно, и нечего было думать об этом; хотя с коммерческой точки зрения на реке господствовала необыкновенная деятельность и сообщение между Сен-Луи и Новым Орлеаном было ежедневное, тем не менее с путешественниками и туристами было совсем другое: чтоб не обречь себя на скуку, неудобство и медленное плавание нагруженных товаром торговых судов, шедших вниз по Миссури, приходилось ждать отплытия парохода, который перевозил каждый понедельник пассажиров в Новый Орлеан.
Дон Грегорио Перальта прибыл в Сен-Луи во вторник, так что ему предстояло ждать почти целую неделю. Он охотно покорился необходимости, тем более что, по его мнению, дону Луису нечего было опасаться своего прежнего господина; положение было вполне определенное; притом, в случае надобности, он найдет деятельную поддержку в местных властях, всегда готовых противостоять всякой ловушке, всякому насилию со стороны мистера Жозуа Левиса.
Плантатор, казалось, вполне примирился с потерей своего так называемого раба; дело это наделало много шуму, его везде осуждали, но со времени его неудавшегося ходатайства у губернатора и в суде он поселился опять дома и не подавал даже признаков жизни.
Дон Грегорио чувствовал себя слишком обязанным маршалу, который в деле освобождения дона Луиса де Пребуа-Крансе выказал столько преданности и деликатности, чтобы не иметь к нему полнейшего доверия и не открыть ему со всеми подробностями причины своего путешествия в Соединенные Штаты и всего, что произошло с ним в Новом Орлеане.
Однажды, когда они болтали после завтрака, положив локти на стол и наслаждаясь превосходным кофе и гаванскими сигарами, разговор стал принимать все и более интимный характер и наконец перешел на очень интересную тему.
