Матиас Шандор - Верн Жюль Габриэль (читаемые книги читать .TXT) 📗
Кроме того, Петеру Батори посчастливилось вновь увидеть Саву Торонталь в следующее воскресенье, у францисканцев. Лицо девушки, обычно слегка грустное, явно оживилось, когда она заметила, что Петер как бы преобразился. Они обменялись красноречивыми взглядами и поняли друг друга. На Саву Торонталь эта встреча произвела сильное впечатление, и она вернулась домой, согретая лучами счастья, которое светилось в глазах юноши.
Между тем Петер больше не виделся с доктором. Он ждал приглашения вновь посетить яхту. Прошло несколько дней, а письма от доктора всё не было.
"Вероятно, доктор наводит справки, – думал он. – Он либо сам поехал в Рагузу, либо послал кого-нибудь собрать сведения о семье Торонталь… Быть может, он даже пожелал познакомиться с Савой! Да, вполне возможно, что он уже повидался с её отцом и попытался подготовить его… Получить бы от него хоть строчку, хоть одно слово – вот было бы счастье! Особенно если это слово будет: "Приезжайте!"
Но желанной вести всё не было. Теперь уже госпожа Батори старалась успокоить сына, и это ей удавалось не без труда. Он приходил в отчаяние, ей хотелось поддержать в нём надежду, хотя и сама она была крайне встревожена. Дом на улице Маринелла открыт для доктора, и доктор этого не может не знать. И даже если не принимать в соображение его участия в судьбе Петера, то уже одно сочувствие, которое он проявлял к их семье, должно было бы привести его в их уединённый домик.
Петер считал дни и часы и, наконец, не выдержал. Ему надо было во что бы то ни стало повидаться с доктором. Непреодолимая сила влекла его в Гравозу. Когда он появится на борту яхты – там поймут его нетерпение, простят его тревогу, пусть она и преждевременна!
Седьмого июня около восьми часов утра Петер Батори простился с матерью, ничего, однако, не сказав ей о своих намерениях. Он вышел из Рагузы и направился в Гравозу таким поспешным шагом, что Пескаду трудно было бы за ним угнаться, если бы не его проворство. Придя к тому месту набережной, против которого ещё недавно стояла "Саварена", Петер остановился.
"Саварены" в порту не было.
Петер стал искать глазами – не переменила ли она место… Но он нигде не обнаружил её.
Он спросил матроса, бродившего по набережной:
– Куда девалась яхта доктора Антекирта?
– "Саварена" вчера вечером снялась с якоря, – отвечал матрос.
И как никому не было известно, откуда прибыла яхта, так никто не знал, куда она направилась.
Яхта ушла! Доктор Антекирт исчез столь же загадочно, как и появился!
Петер Батори пошёл по дороге к Рагузе, охваченный таким отчаянием, какого не испытывал ещё никогда.
Если бы юноше кто-нибудь проговорился, что яхта направилась в Катаро, он, ни минуты не колеблясь, бросился бы ей вслед. Но поездка эта оказалась бы бесцельной. «Саварена» остановилась у устья Катаре, но не вошла в него. Доктор, в сопровождении Матифу, был доставлен на берег на шлюпке, после чего яхта ушла в неизвестном направлении.
Во всей Европе, а может быть, и во всём Старом Свете нет местечка более любопытного в орографическом и гидрографическом отношении, чем так называемое устье Катаро.
Катаро – не река, как можно было бы предположить. Это город, местопребывание епископа и центр области. Что же касается "устья", то оно состоит из шести бухт, расположенных одна за другой и соединяющихся между собою узкими проливами; по ним можно проехать за шесть часов. Бухты представляют собою как бы озера, нанизанные на ленту; они окружены горами, причём последняя из них, расположенная у подножья горы Норри, является границей австрийских владений. По другую её сторону начинаются владения Оттоманской империи.
У входа в эти бухты и приказал высадить себя доктор, после того как прибыл сюда из Гравозы. Здесь доктора поджидал быстроходный катер с электрическим мотором, которому предстояло доставить его в самую дальнюю бухту. Обогнув мыс Остро, пройдя мимо Кастель-Нуово, мимо городов и часовен, мимо Столиво и Перасто, знаменитого места паломничества, мимо Ризано, где далматские наряды уже смешиваются с турецкими и албанскими, пройдя озеро за озером, доктор достиг амфитеатра гор, в глубине которого расположен Катаро.
"Электро-2" стоял на якоре в нескольких кабельтовых от берега, среди уснувших тёмных вод, на которых в этот прекрасный июньский вечер не было ни малейшей ряби.
Но доктор решил не ночевать на этом судне. Видимо, по каким-то соображениям ему не хотелось, чтобы стало известно, что судно принадлежит ему. Поэтому он высадился в самом Катаро, намереваясь вместе с Матифу устроиться в какой-нибудь гостинице.
Доставивший их на берег катер тут же скрылся в ночной мгле и пошёл направо от порта, в бухточку, где мог остаться незамеченным. Доктора в Катаро никто не мог узнать, и в этом отношении он считал себя в такой же безопасности, как если бы укрылся в самом отдалённом уголке земли. Жители этой богатой далматской провинции, славяне по происхождению, даже и не заметят иностранца.
Когда смотришь на город с моря, кажется, будто он построен в тесной расселине горы Норри. Его первые дома тянутся вдоль набережной, отвоёванной у моря, в глубине бухты, углом врезающейся в горный кряж. В самом углу этой бухты, берега которой радуют взор прекрасными деревьями и пышной зеленью, находится пристань, принимающая океанские пакетботы, преимущественно компании Ллойда, и большие каботажные суда, бороздящие Адриатику.
Доктор сразу же стал искать гостиницу. Матифу всюду следовал за ним, даже не осведомившись, где они высадились. Будь то Далмация, будь то Китай – ему было совершенно безразлично. Как верный пёс, он шёл туда, куда направлялся хозяин. Он был просто инструментом, послушным орудием, готовым вертеться, сверлить, буравить, и доктор собирался пустить его в ход как только понадобится.
Они прошли по аллее вдоль набережной, миновали крепостную стену и направились по узким крутым улицам городка, где живёт около пяти тысяч человек. Это было как раз время, когда запирают Морские ворота, открытые только до восьми часов вечера, за исключением тех дней, когда прибывают пакетботы.
Доктор вскоре убедился, что в городе нет ни одной гостиницы. Следовательно, надо было искать человека, который согласился бы сдать помещение, что, впрочем, местные домовладельцы делают весьма охотно, так как это приносит им хороший доход.
Хозяин такой нашёлся, нашлась и квартира. Вскоре доктор расположился в нижнем этаже домика, на довольно чистой улице, в помещении, вполне подходящем для него и его спутника. Сразу же условились, что Матифу будет столоваться у домовладельца, и хотя последний заломил неслыханную цену, – которая, впрочем, оправдывалась диковинными объёмами его нового постояльца, – сделка была заключена к полному удовольствию договаривающихся сторон.
Сам же доктор оставил за собою право питаться вне дома.
На другой день, предоставив Матифу распоряжаться временем по его усмотрению, доктор пошёл на прогулку и прежде всего заглянул на почту, куда должны были поступить письма и телеграммы, адресованные ему на условные инициалы. Корреспонденции ещё не было. Тогда он отправился за город, желая ознакомиться с его окрестностями. Вскоре он набрёл на довольно сносный ресторан, где обычно собирается катарское общество, австрийские чиновники и офицеры, которые считают пребывание здесь за изгнание, а то и вовсе за тюремное заключение.
Теперь доктор выжидал только подходящий момент, чтобы приступить к действиям. Вот каков был его план.
Он решил похитить Петера Батори. Но схватить его и перевезти на яхту, пока она стояла в рагузском порту, было бы затруднительно. В Гравозе молодого инженера все знали; общественное внимание было приковано к «Саварене» и её владельцу; поэтому, даже если допустить, что похищение удалось бы, – оно сразу же получило бы огласку. А ведь яхта была всего-навсего парусником, и пустись за ней вдогонку какой-нибудь пароход, – он быстро нагнал бы её.
В Катаро же похищение могло осуществиться гораздо легче. Завлечь сюда Петера Батори не представляло никакой трудности. Можно было не сомневаться, что он примчится по первому же вызову доктора. Здесь его никто не знал, как не знали и доктора, а едва только Петер окажется на "Электро", – судно выйдет в открытое море, и тут юноша узнает всю правду о прошлом Силаса Торонталя, и образ Савы померкнет в его сердце, заслонённый образом покойного отца.
