Английский пациент - Ондатже Майкл (книги серия книги читать бесплатно полностью TXT) 📗
Она лежала на диване, повернув фонарь к себе, чтобы было удобно читать. Через некоторое время подняла голову, прислушиваясь, и быстро выключила фонарь.
Может, она почувствовала, что не одна в этой комнате? Караваджо знал, что он шумно дышит и что ему трудно сдерживать свое дыхание – не самые подходящие качества для человека с его профессией, верно?
Свет зажегся на мгновение – и снова быстро погас.
Затем все в комнате пришло в движение, кроме Караваджо. Он слышал шум вокруг себя и удивлялся, что его не трогают. Здесь был этот парень из Индии.
Караваджо встал, прокрался к дивану и протянул руку туда, где лежала Хана. Ее там не было. Когда он выпрямился, его схватили за шею и потащили назад и вниз. В лицо ударил свет, оба тяжело вздохнули и повалились на пол. Рука с привязанным к предплечью фонарем все еще крепко держала его за шею. Потом в пучке света появилась босая женская нога, промелькнула мимо лица Караваджо и остановилась на горле лежащего рядом Кипа. Зажегся еще один фонарь.
– Попался, попался!
Двое с пола смотрели на силуэт Ханы над ними. Девушка приговаривала:
– Попался, попался. Я знала, что Караваджо будет здесь, и все подстроила.
Она сильнее прижала ногой шею Кипа.
– Сдавайся! Признавайся…
Караваджо начал выбираться из тисков Кипа, весь потный, без сил, чтобы бороться. Свет двух фонарей теперь был направлен на него. Ему как-то надо было встать и выползти из этого ужаса.
Признавайся.
Девушка смеялась. Ему необходимо успокоиться, прежде чем он что-нибудь скажет, иначе голос задрожит; впрочем, они вряд ли будут слушать, они слишком возбуждены своим приключением. Он освободился от рук Кипа и, не говоря ни слова, вышел из библиотеки.
Они снова остались вдвоем в темноте.
– Ты где? – спрашивает она. Потом быстро двигается. Он лежит так, что она спотыкается о его грудную клетку и падает ему в объятия. Она кладет руку ему на кадык, затем прикасается губами к его губам.
– Сгущенка! Во время нашего поединка? Сгущенка? – Она прижимается ртом к его потной шее, как бы желая испробовать его на вкус, в том месте, где недавно была ее нога. – Я хочу видеть тебя.
Он поднимает руку, к которой прикреплен фонарь, и видит ее – на лице полосы грязи, волосы влажные от пота и растрепанные. Она усмехается, глядя на него.
Его руки скользят вверх по ее рукам и теплыми чашечками обхватывают ее плечи, будто прирастая к ним. Куда бы она ни отклонилась сейчас, он будет с ней. Она подалась всем весом назад, проверяя, последует ли он за ней, удержат ли его руки ее от падения. Но вот он и сам падает рядом, изворачиваясь так, что ноги мелькают в воздухе, только его руки и губы с ней, остальное тело – словно хвост богомола. Фонарь все еще держится на его левой руке.
Она наклоняется, целует и слизывает капельки пота с его запястья. Он зарывается лбом во влажность ее волос.
Потом он вдруг устремляется в поход по библиотеке, свет от снова включенного фонаря отскакивает, прыгает во все стороны. Он чувствует себя в безопасности в этом помещении, потому что целую неделю проверял его на наличие мин, и теперь здесь просто комната, а не зона или территория. Он ходит по ней, размахивая рукой, освещая то потолок, то лицо Ханы, когда проходит мимо нее, а девушка стоит на спинке дивана, глядя вниз на его блестящее стройное тело.
В следующий раз, проходя вдоль дивана, он видит, что она наклонилась вниз и вытирает руки о платье
– Но я достала тебя, достала, – говорит она нараспев. – Я могиканин с Дэнфорс-авеню.
Потом она едет на нем верхом, а свет от ее наручного фонаря мечется по корешкам книг на самых верхних полках, ее руки поднимаются вниз и вверх, когда он кружит ее, и она падает вперед, хватаясь за его бедра, затем слетает вниз, освобождаясь от него, ложась на старый ковер, который все еще сохранил запах весенних дождей. На ее руках пыль и песок. Он опять наклоняется над ней, она тянется и выключает фонарь на его руке.
– Я победила. Согласен?
Он еще ничего не сказал с тех пор, как вошел в комнату. Он делает головой жест, который она так любиг: то ли кивок, то ли обозначение возможного несогласия. Он не видит ее – мешает свет ее фонаря. Когда Кип выключает его, они теперь равны в темноте.
Только один месяц Хана и Кип спят вместе, открывая, что любовь есть целая страна с могучей цивилизацией, что можно любить, лишь думая о нем или о ней.
«Я не хочу, чтобы меня трахали. Я не хочу трахать тебя.»
Где он или она научились этому в свои годы, никто не знает. Может, от Караваджо, который разговаривал с ней по вечерам о своем возрасте, о нежности к каждой клеточке того, кого любишь, которая приходит тогда, когда ты понимаешь, что смертен. А это суждено понять каждому. Раньше или позже – зависит от обстоятельств. Вторая мировая война в Европе кончилась. Душа человека – не географическое понятие. И смерть может бросить свою холодную тень на человека в любом возрасте
Желание парня угасало только в глубоком сне в объятиях Ханы. Для полного удовлетворения и ему было нужно нечто большее, чем волшебный свет луны или темпераментная работа тела.
Весь вечер он лежал, прислонившись к ее груди. Она напомнила ему, как приятно, когда тебя почесывают, ее ногти кругами похаживали по его спине. С этим удовольствием он знаком давно благодаря няне. Покой и умиротворение, которые Кип помнит из детства, шли от нее. Не от матери, которую он любил. Не от брата или отца, с которыми он играл. Когда он был испуган и долго не мог заснуть, няня понимала ребенка и успокаивала, кладя руку ему на спину. Она, приехавшая из Южной Индии и совершенно чужая в Пенджабе, жила с ними, помогала по хозяйству, готовила и обслуживала их, воспитывала своих собственных детей, успокаивала и его старшего брата, когда тот был маленьким, и, возможно, знала характер каждого малыша в семье лучше, чем настоящие родители.
Это была обоюдная привязанность. Если Кирпала спрашивали, кого он больше любит, то он называл сначала няню, а потом уже маму. Ее успокаивающая любовь значила для него больше, чем кровная или сексуальная. Как он поймет потом, всю свою жизнь вне семьи он искал именно такую любовь. Платоническую близость другого человека – платоническую, и лишь иногда сексуальную. Он будет взрослым, когда осознает это в себе, когда сможет всерьез спросить себя сам, кого он любит больше, и ответит на этот вопрос без детской непосредственности, не сразу, а после глубоких размышлений.
Только один раз он почувствовал, что сумел принести такое же облегчение нянюшке, хотя она уже понимала, что он ее любит. Когда умерла ее мать, она вдруг сразу состарилась. Она проползла в свою маленькую комнату для прислуги и упала на кровать. Он тихо лежал рядом с ней, разделяя ее горе, а няня дико рыдала. Он видел, как она собирала свои слезы в маленький стакан, который держала у лица. Завтра ей нужно будет взять это с собой на похороны. Он сел возле ее скрючившегося тела, девятилетний мальчик, положил руки ей на плечи и, когда она затихла, вздрагивая время от времени, начал царапать ее спину сквозь сари, потом отогнул ткань и принялся почесывать обнаженную женскую кожу – так же, как сейчас применял это нежное искусство к миллионам клеточек белой кожи канадской девушки Ханы, в этой палатке, в 1945 году, над маленьким городком средь холмов Италии, где встретились их континенты.
