Золото ( издание 1968 г.) - Полевой Борис Николаевич (электронная книга .TXT) 📗
Ободренная этой вестью, девушка стала просить хозяйку помочь и ей пробраться за реку.
— Трудно теперь, все мосты наши перед отступлением взорвали. Немцы один навели, да охраняют его, как казну какую. А где хоть малость подходящий бродок, там ихний глаз круглые сутки смотрит. Ох, и зорко следят, пугливые стали! Вдоль большаков да железных дорог леса сводят. Партизаны им всё мерещатся. Видать, здорово вы их щекочете…
Сидя все в той же неподвижной позе, хозяйка метнула испытующий взгляд на Мусю.
Девушка густо покраснела. Опять ее принимают за кого-то другого, опять приписывают ей несуществующие заслуги…
— А что про партизан говорят? — спросила она уклончиво.
— Да какие у нас разговоры! Так, сорочий грай… Лихо, говорят, на дорогах работать стали, поезда под откос летят. Один вон тут, недалеко от нас, вниз по реке, из воды торчит, фрицы с него рыбу удят. С моста слетел.
— И большой ущерб несут?
— Да чего ты меня спрашиваешь? Ваша прибыль, вы и считайте.
— А как же раненые реку переходили?
Хозяйка вздохнула:
— Есть один такой бродочек. Трясина там к самой реке подходит… сколько коров в ней перетонуло… Там, верно, немцы почти не показываются. Только ходить опасно — болото, знающий проводник нужен.
Вспомнилось Мусе, как утопал в трясине Митрофан Ильич, как на глазах уменьшался он, будто таял, и неприятный холодок прошел по спине.
— У нас важное дело, вы должны нам помочь, — сказала она, стараясь произносить эти слова с той силой убежденности, с какой умела говорить Матрена Никитична.
— «Должна, должна»… Никому я, милая, ничего не должна, все долги давно выплатила! — раздраженно ответила хозяйка и, отвернувшись, стала смотреть в окно на пустую, точно мертвую, улицу, залитую солнцем.
Заблудившаяся большая муха с тоскливым упрямством билась о тусклое стекло. За печкой раз-другой, точно настраиваясь, пиликнул сверчок.
— Раз надо, чего ж говорить? — произнесла наконец хозяйка. — Не иначе опять моему Костьке вас вести. Сестричку-то ту с ранеными он провел. А до этого окруженцев провожал, мальчишек еще каких-то целый табун… Опытный!
Хозяйка поднялась, долго смотрела в окно. Когда она обернулась, лицо у нее было печально.
— И что только я, дура, делаю? Муж на фронте, невесть где, ни одного письма до самой оккупации не получила. Старший воюет, а я сына последнего, поильца-кормильца на старости лет под вражью пулю уж который раз посылаю.
Муся вскочила, хотела было заговорить, но женщина осадила ее суровым взглядом:
— Не агитируй — сагитирована!
Она вышла из комнаты и через минуту вернулась со знакомым Мусе мальчиком, вытиравшим о рубаху руки, испачканные в земле. Он чинно поздоровался, сел. По-видимому, узнал девушку, но виду не подал и только изредка исподтишка бросал на нее любопытные взгляды.
— Ты дорогу на брод знаешь?
— На который, на Каменный? А то нет! Мы там весной острожками щук колем, — по-мальчишески пробасил он. — Мне капитан Мишкин, раненый, когда я их на ту сторону доставил, сказал: «Ты, брат Костька, разведчик настоящий!..» А то не знать!
Между тем хозяйка завернула в узелок несколько вареных картофелин и кусок хлеба. Сунув узелок сыну, она, опустив глаза, сказала Мусе:
— Вам не даю, нечего. Все наши трудодни под метлу их интенданты выкачали… Ты там осторожней, сынок, под пулю не лезь. В случае чего, схоронись и лежи.
— Уж знаю… — вспыхнув, отозвался Костя и, покосившись на Мусю, резко отвернулся от матери, когда та хотела его поцеловать. — Пошли, что ли?
15
Молча дошли до околицы. Солнце, перед тем как опуститься за лес, разметало багровые лучи по долине. В прощальном свете догоравшего дня открылся вид на немецкое кладбище. Теперь оно занимало не только пригорок, но и всю равнину до самой железнодорожной насыпи, видневшейся вдали. По-прежнему строгими рядами стояли березовые кресты. Целая стая воронья осела на них, точно пеплом их осыпала, и пепел этот розовел в последних закатных лучах. Девушка невольно остановилась. Маленький колхозник по-взрослому усмехнулся:
— Ай не видела? Посмотри, полюбуйся! Это еще не все, там вон, за насыпью, еще есть. Всю березовую рощу на кресты свели. — Он потянул девушку за руку: — Пойдем, пока ветер оттуда не дунул. Дух от них тяжелый.
Когда кресты остались далеко позади, Костя остановил Мусю:
— К вам, в партизаны, таких, как я, записывают?
— Ну, а вы как, ждете партизан? — уклонилась она от ответа.
— А то нет! Конечно, ждем. После того как партизаны поезд с моста в реку свалили, староста наш, Жорка Метелкин, — его, говорят, фашисты где-то в Великих Луках, что ли, в тюрьме откопали, — вроде сам не в себе… Днем ходит по колхозу, охальничает, грозится, а как солнце на закат, напьется, сядет на крыльцо и давай реветь: «Пропала буйная головушка…» Тетя, а у вас много оружия?
Мальчик был так разочарован и огорчен, что вместо предполагаемого партизанского отряда ему придется провожать за реку двух теток, смахивающих на беженок, что сначала было вовсе отказался их вести, а когда повел, целый час обиженно молчал, односложно отвечая на вопросы: «ну да», «а то нет», «была охота».
Спутницы тоже молчали, прислушиваясь к тишине. Ночь была, несмотря на луну, темная. Землю точно пуховым одеялом покрывал низкий молочно-белый и плотный туман, доходивший до колен. Луна светила сбоку, а впереди, на густо посоленном неяркими звездами небе, шел такой частый звездопад, будто там, за кромкой горизонта, был передний край и над ним непрерывно стреляли трассирующими пулями.
За болотистой равниной заросли камыша стали гуще. Дорожка перешла в узкую тропу. Фигурка мальчика, по пояс погруженная в туман, точно плыла впереди, и Муся, шагавшая второй, старалась не упускать его из виду. Вода смачно жмыхала под ногами. Справа и слева, то расступаясь, то сдвигаясь в сплошную стену, шелестел высокий камыш с темными, еще не запушившимися кисточками. Заросли дышали болотной прелью и дневным, сохранившимся в них теплом.
А высоко над головой путников все время, не затихая, тянулись на запад самолеты. Они шли мелкими группами. Их не было видно, но звук их моторов, то пропадая, то нарастая, господствовал в прохладной ночи и как бы растворял в себе и вопли лягушек, и шелест камыша, и чавканье шагов.
— Наши… На Берлин идут, — обернувшись, проговорил наконец Костя. — Вот уж которую ночь над нами ходят… Ох, наверное, и дают они фрицам жизни!
Спутницы невольно остановились. Моторы в эту минуту звенели как раз над их головой. Мусе показалось даже, что она различает темный силуэт машины. И как-то сразу полегчало на душе, будто в прохладной ночи среди болотных испарений и предостерегающего бульканья пузырьков, поднимавшихся из трясины, услышала она далекую песню друга.
— Темно, туман, много ли сверху разглядишь! А они летят себе и с пути не собьются, — задумчиво произнесла девушка. — Прежде я считала, что летчики ночью дорогу находят по звездам.
Мальчик покровительственно усмехнулся: он-то уже давно разузнал тайну ночного вождения самолета.
— Эх, Машенька, вот они в Берлин слетают, гостинец Гитлеру свезут, а к утру уж дома, у своих. А нам с тобой сколько идти! — отозвалась Матрена Никитична, вздохнув, но сейчас же, точно спохватившись, добавила: — А что тут говорить, дойдем! Не можем мы с тобой не дойти. Права не имеем. Верно?
Мальчик уловил в этих словах особый, скрытый смысл. Нет, это не беженки, как подумалось ему сначала. Зачем, скажи на милость, беженкам пробираться ночью по болотам, рискуя головой? Ясно, эти тетки выполняют какое-то особое задание. Может быть, они партизанские разведчицы? Может быть, несут какие-то важные вести? Может, у них в мешках боеприпасы или взрывчатка? И, желая показать спутницам, что он не просто колхозный парнишка, а тоже кое-что смыслит в военных делах, мальчик заявил, что он по дороге этой уж немало перевел на тот берег разного вооруженного люда. Выяснилось, что эта незаметная, вьющаяся в камышах тропа, протоптанная когда-то деревенскими рыболовами, стала тайной магистралью, по которой неведомо для оккупантов население поддерживает связь между двумя берегами реки, что только позавчера прошли по ней тридцать два раненых, которых в дни боев за переправу медицинская сестра спрятала в лесу левобережья, с помощью колхозниц вылечила и подняла на ноги.
