Нэнуни-четырехглазый - Янковский Валерий Юрьевич (мир книг txt) 📗
Калифорнийские кони скоро оправдали затраченные на них средства и энергию. Бангор стал чемпионом, выиграл украшенный уральскими самоцветами ведерный серебряный кубок Владивостока. Он и Тоник дали отличное потомство. Кобылы принесли великолепных, прославившихся рысаков.
Однако никогда не отличавшийся кротостью Бангор с годами стал невероятно строптивым и злым. Дошло до того, что иначе как вдвоем на розвязях его не выводили. А он все равно то и дело становился на дыбы и мотал взрослых мужчин, как детей. Конюхи его откровенно боялись. Многим досталось от копыт Бангора, одному жеребец напрочь откусил палец.
Но, как ни странно, не боялся Бангора один человек, — старый «гном» Митюков. К этому времени он давно ушел из конюхов, перейдя на должность егеря. Жил в сторожке на вершине горы, высматривал в бинокль хищников и браконьеров, докладывая о делах по полевому телефону. По субботам приходил на хутор париться в бане, после чего «гулял».
В воскресенье утром, хватив граненый стакан слегка разведенного спирта, Митюков нетвердыми шагами поднялся на парадное крыльцо хозяйского дома. Здесь Ольга Лукинична потчевала чаем иркутских гостей — сестру Степаниду с мужем. Степанида Лукинична уже несколько лет не видела Митюкова и почему-то решила, что его уже нет в живых. И, вдруг встретив, всплеснула руками.
— Батюшки, кого вижу! Митюков, здравствуй! Да ты еще жив?!
«Гном» усмехнулся. Он не был лишен чувства юмора и собственного достоинства. Задорно мотнул бороденкой:
— Здрасьте, Степанида Лукинична, здрасьте. Как же, давно не видались. Жив я, жив. Так ведь и вы ж еще не померли?
Гости смутились, а Митюков беззлобно рассмеялся. «Водочная» храбрость уже брала свое, и он вдруг выпалил:
— Бабушка Ольга Лукинична, я иду к Бангору. Запустили его, бедного, без меня. Дайте, пожалуйста, ножницы.
— Да ты ж пьян, Митюков. Лучше завтра, а?
— Какой же я пьяный, только чуть пригубил. Дозвольте мне его в порядок привести. Завтра некогда.
— Да ладно уж, иди. Кроме тебя, и верно, что некому.
Польщенный старик взял ножницы, низенькую скамеечку, фартук и отправился на конюшню. За ним последовали заинтригованные гости, группа «веселых» с утра конюхов и ребятишек. Зрелище предстояло необыкновенное. Все тихо вошли в длинную полутемную конюшню, где в дальнем конце находился просторный, с отдельным окном, денник Бангора.
Услышав скрип наружной двери, чемпион переливисто и грозно заржал. Но по мере того, как неверные шаги Митюкова приближались к его дверям, рокот постепенно стихал и вдруг оборвался. «Шедшие позади остановились, а Митюков положил руку на засов.
— Бангор, Бангор, что, узнал, кто к тебе идет? Обрадовался небось. Ну, погоди, погоди, я сейчас…
Старичок откинул засов, не задумываясь ступил в денник и закрылся изнутри. Все замерли, потом подкрались к перегородке и прильнули к щели глазами, Что такое? Из дракона Бангор вдруг превратился в овечку. А „гном“ шагнул к нему и фамильярно, с силой хлопнул по крупу.
— А ну, повернись, мой родной, я на тебя полюбуюсь! Ах ты господи, эк запустили тебя, нехристи. Вот я ужо доложу Михаилу Иванычу, нагоню этим конюхам холоду.
Смотревшие в щель не верили своим глазам. Гроза всех конюхов, огромный рыжий жеребец, тихо всхрапывая и дрожа кожей выхоленного тела, как маленький жеребенок, послушно поворачивался под уверенными прикосновениями стариковских рук. Испуская тонкое ржание, уткнулся головой в темный угол и замер.
А Митюков невозмутимо поставил свою скамеечку напротив убийственных задних ног, уселся и, приговаривая, начал аккуратно подрезать сильно отросший, великолепный пепельно-рыжий хвост. И, подравнивая, продолжал бормотать:
— Бедный ты, бедный. И никто-то без Митюкова тебя не приласкает, никто красоты не наведет…
При этом, расчувствовавшись от жалости и собственной доброты, он горько плакал. Всхлипывал и утирался рукавом, но слезы так и катились по сивой бородке. Наконец Митюков склонился к самым копытам, собрал и связал в пучок волнистую кипу конского волоса, поднялся, крякнул и молвил:
— Ну вот, теперь и ладно! Прощевай покедова! Хлопнул на прощанье по налитому заду, вышел и задвинул за собой засов. Все облегченно вздохнули.
На обратном пути скамеечку и ножницы нес уже не Митюков, а покоренные им зрители. А он важно шагал впереди, галантно преподнес бабушке Ольге Лукиничне оригинальный букет из хвоста страшного Бангора.
В это воскресное утро на Сидеми приехал Тун-Чуй-кун. Лошадьми он не интересовался, поэтому, после осмотра оленей в загородке, все отправились в недавно отстроенную пантоварку. Этот легкий двухэтажный домик был построен по проекту Туна. В рабочей части нижнего этажа над топками были установлены котлы: Рядом за стенкой — спальная для мастеров и кухня, На втором этаже — сушилка.
Хозяева и гость вошли в наполненное паром помещение нижнего этажа, поздоровались с мастерами. Те ответили на приветствие, не оставляя работы. У каждого в руках была длинная кривая палка, на конце которой прикреплены панты. В котлах едва заметно, лениво кипела вода. Мастер то и дело опускал в кипяток концами вниз потемневшие от варки панты. Он держал их там, не спуская глаз, какие-то секунды, потом поднимал ненадолго над поверхностью, давая слегка остынуть. После нескольких повторений откладывал в сторону и брал другую пару. Обработанные помощник относил на чердак и вешал в тени на ветерке. Там уже сохло несколько пар, готовых к отправке.
Михаил Иванович обернулся к Туну.
— Ну, как нравится пантоварка? Все сделали по вашему наказу.
— Конешно, конешно, все правильно. Ваше слово крепко: как говори, как делай. Теперь ни один панты не пропадет, — довольно улыбался Тун-Чуй-кун.
— Да, теперь тайфун, не тайфун — на душе спокойно. Я скоро в Москву поеду, будете иметь дело с женой и вот с Юрием.
— Можно, можно, твой сынка дело хорошо понимает. Чего, хозяин, теперь женьшень посмотреть пойдем?
Плантация женьшеня была уже огорожена высокой сеткой из оцинкованной проволоки, в углу участка стояла сторожка.
Они вошли в калитку и направились вдоль длинных гряд, вытянувшихся под пологом леса. Стоял теплый августовский день. Пахло папоротником, бархатным деревом, созревшими травами, прелью, грибами. Взрослые растения „корня жизни“ тоже издавали едва уловимый особый запах. Они раскинули зонтовидные веточки с пятипалыми листьями, выбросили вверх длинные „стрелки“, на которых пламенели кровавые головки ягодок-семян.
Тун остановился, молитвенно сложив руки ладонями вместе.
— А-я-я-я, очень красиво. Я здесь целый день стоять могу. Смотреть, думать, все равно молиться. На земле другого такого растения нету. Сколько оно может жить — никто не знает. Этот, большой, сколько года будет? Лет двадцать есть?
— Нет, лет пятнадцать. Но корни уже порядочные.
— Можно сейчас несколько штук копать? Я посмотрю, потом в Чифу посылать буду. Там в главной аптеке проверять нужно.
Для него вырыли несколько лучших корней, очистили от земли, разложили на столе в сторожке. Присели вокруг. Тун долго, внимательно их рассматривал, что-то шептал про себя.
— Ничего, хорошие корни. Как дикие. И похожие на людей. Самое главное — шея длинная. Если шеи нету, значат на огороде вырос: таких в Китае, Корее сколько хочешь есть. Ваши корни совсем как на сопках. Я тебе все расскажу точно, во Владивостоке лучше, чем Тун-Чуй-кун, женьшень ни один люди не понимает. Только… сделаем условие: другим китайским купцам вы его продавать не будете. Ладно?
— Согласен, Тун, будем иметь дело только с тобой.
В ноябре Тун-Чуй-кун снова приехал на полуостров. Он сказал, что получил по образцам сидеминского женьшеня положительный отзыв экспертов из Чифу и решил, не откладывая, договориться на сезон будущего года, боялся конкурентов.
