В мире фантастики и приключений. Белый камень Эрдени - Брандис Евгений Павлович (читать книги полные .txt) 📗
Самый длинный разговор был у меня с соседкой. Она рассказала мне, как испугалась ночью, обнаружив у Юрки бред — он все про одеяло какое-то говорил. Пришла неотложная. Мальчика отправили в больницу. Остаток ночи соседка провела в ожидании меня. А меня не было, и она кинулась звонить мне на работу. Там тоже удивлялись моему отсутствию. Марья разыскала в справочнике твой адрес и телефон. Звонила, никто не отвечал. И тогда они встретились с соседкой и поехали прямо к тебе. Тут все и объяснилось. Соседка рассказывала, и плакала, и сокрушалась над моей горькой судьбой. И я тоже заплакала и попыталась объяснить ей, что же произошло на самом деле. Тут соседка плакать перестала и посмотрела на меня, как смотрят на сумасшедших. Я прикусила язык. И с тех пор никого не посвящала в свое горе. Теперь для тех, кто знает меня, я человек, перенесший ужасную трагедию — так ведь и есть! И никто не знает, что в этой жизни, кроме Юры, меня еще поддерживает чувство, что в решительный момент я сумела тебе помочь.
Я уже знала, какие темы в науке ты считаешь запретными: опыты на человеке, его психике и чувствах. Ты говорил, что для изучения того и другого без экспериментов трудно обойтись, но происходящие при этом в человеке процессы трудноуправляемы и могут быть необратимыми.
Ты боялся за меня, за Юрку, за нашу любовь. Этот страх постоянно сковывал бы тебя. И если ты решился вернуться с нами, то лишь потому, что тебе показалось, что процесс утрат во мне уже начался. И ты был не так уж не прав: я ведь действительно себя теряла. Но нашла ли я себя?
Боль постепенно притуплялась. Я уже могу не плакать, вспоминая тебя. Меня тянет к воспоминаниям — вот и пишу поэтому. Внешне у меня все даже неплохо. Сын радует. Он ничего не помнит о похищении, но учителя поражаются его успехам, — уж не сохранились ли в нем уроки твои и «этих»?
Да, еще! Недавно в одном журнале была напечатана статья-некролог о том, что ученый мир понес три невосполнимые утраты: ты погиб, Семенов — известный физик, я видела его у тебя несколько раз — пропал без вести в горах; американец-астроном и математик — ты с ним переписывался — внезапно умер от инфаркта. Это что, те люди, с которыми ты сейчас?
Я знаю, ты не отвечаешь не потому, что не хочешь ответить.
Да и известен мне этот ответ.
Большой вам жизни, мои дорогие!
Олег Тарутин
Старуха с лорнетом
Ровно в четверть восьмого, не в половине, как вчера, и не в двадцать минут, как обычно, Борис Митрохин, отжав замок, толкнул плечом дверь своей однокомнатной кооперативной квартиры и бодро выскочил на лестничную площадку. Черта с два! Не тут-то было! Как вчера, как позавчера, как всю эту распроклятую неделю подряд, лязгнув замком, одновременно приоткрылась и выпустила соседа смежная по площадке дверь. «Вот гусь… — в полной растерянности подумал Митрохин. — Да ведь он меня караулит. Ну сейчас добавит он мне бодрости!»
— А я ведь и опять в жилконтору могу! — с ходу начал сосед-смежник. — Что ж, думаешь, управы не найду на тебя да на кобеля твоего, а? То джазом рычал, теперь кобелем гавкаешь? Вот выкинем тебя отсюда вместе с твоей живностью да с музыкой! Сказать тебе, где я работал? Сказать, а? Ишь, вырядился! — с обличающим сарказмом завертел он пальцами перед джинсами и спортивной сумкой Митрохина. — Пижон! Низкопоклонник перед Западом! — Сосед уже закрыл дверь и стоял в середине тупикового конца коридора, загораживая Борису проход к лестнице.
«Ох и сквалыга!.. — тоскливо думал Митрохин, глядя на соседа. — А ведь старик, старикан глубокий… Да неужто он всю жизнь так?»
Сосед топорщил небритый, защетиненный подбородок, а глаза его, устремленные снизу вверх на рослого Митрохина, светились каким-то вдохновенным восторгом. В руке соседа покачивалась драная хозяйственная сумка, из которой торчали бутылочные горла: все бомбы, все фугасы…
И куда он с ними в такую рань?
Борис отвел взгляд от стеклотары.
— Слушай, дед, — начал он, стараясь, чтоб звучало внушительно, — ты мне надоел, понял? Нету у меня никакого кобеля и никогда не было, прекрасно ведь знаешь. Кошка у меня есть, так она не гавкает, хомяк — тем более. И магнитофона, в который раз тебе говорю, у меня нет!
И в жилконторе тебе то же самое втемяшивали…
— Да ты что ж меня тыкаешь-то, а?
— А ты меня что ж?
— Ах ты молокосос!
— Ох, кабы вы молоко пить начали, Прокопий Митрофанович, — съязвил Митрохин, — так вам бы всякие голоса да лай…
— Митрофан Прокопыч! — криком прервал его сосед. — Склеротик! Сам псих! Бабник! Алкоголик!
— Ну хватит! — Митрохин решительно шагнул вперед, слегка сдвинув в сторону Митрофана Прокопыча, обходя того со стороны сумки. — Привет жилконторе!
— И участковому! И участковому привет! — кидаясь вдогонку, закричал сосед. — Ах ты!.. Ну ж ты!..
Борис выскочил из парадного, усмехаясь, покрутил головой. «Ай да сосед! И обижаться-то нельзя на такого старикана. В теперешнем его состоянии», — поправил себя Митрохин. Ну, а в прошлом? Кем он там был, в трудовой своей зрелости, штатской или военной, полный сил и энергии Митрофан Прокопович — ныне алкаш и сквалыга, тяжкое наследие квартирного обмена милой семейной пары? Ну ведь не «секретным же физиком» в самом деле, о чем с недомолвками и намеками поведал он Митрохину, зайдя к тому по-соседски в первый свой послеприездный вечер. Выпили они тогда немного, и впал Митрофан Прокопыч прямо-таки в сатанинскую гордость. Кто, мол, Митрохин против него, Прокопыча? И в таких он, брат, органах работал, что и сейчас не до конца еще рассекречен. Только-шш!.. Понял? Если, конечно, неприятностей не хочешь. И в таких он местах жил, что тебе и знать не положено. Где все, такие, как он, «австрофизики» собраны, понял? И черт же дернул тут Митрохина хохотнуть! У-у! Тут и стопка об пол, и дружба всмятку. Вот и до сих пор угомониться не может.
Борис и хмурился, и усмехался, вспоминая тот вечер. Ладно. Жалеть человека нужно, а не злиться. А специальность у него была наверняка тихая, сидячая: бухгалтер, допустим, товаровед, кадровик, может быть. Митрохин шел мимо соседнего девятиэтажного дома, мимо ясельно-детскосадовского комплекса, куда вовсю подводили, подносили и подкатывали разновозрастную ребятню, шел через скверик, через проспект — к станции метро. Три года уже одним маршрутом. Он шел, держа перед собой на ремне спортивную сумку, на ходу поддавая ее коленом. И прекрасным было это июльское утро: свежим, солнечным, ясным. И день был отличный — четверг.
Ох и народу, мама милая! Ох и каша! Во входные проемы станции метро «Академическая» — грудью в спину, носом в затылок — вваливалась спрессованная толпа, а избыток ее нетерпеливым полукружьем топтался на площадке перед входом. Вниз шли три эскалатора, и на них тоже — носом в затылок и бок о бок. На эскалаторе Митрохин вздохнул с облегчением, выпростал из бокового кармана мягкокорочный растрепанный детектив и, не теряя времени, налистал нужную страницу, где как раз «…рука Пьера медленно сжала нагретую за пазухой рукоятку пистолета…». Вот и почитаем. Ну тяни, Пьер, а то, похоже, крышка тебе…
И тут Митрохин услышал встревоженный гомон метрах в пятнадцати ниже, на их же эскалаторе. Гомон, а в нем отдельно различимые отчаянные вскрики: «Бу-бу-бу… — Его же раздавят! (женщина)… — …Гу-гу-гу… пенсионеры эти… гум-гум… — Да остановите же! (женщина)… — Остановят, как же… гум-гум…» От нижних к верхним, как огонь по фитилю, стремительно покатилась информация, передаваемая как при игре в испорченный телефон:
— Да очки это, очки!
— Очки старуха потеряла!
— Старуху в очках затоптали!
— Кричали же «его раздавят!».
— Кого — его?
— Нагнулась, понимаете, за очками, ну и… — Да какая там «скорая»! Бесполезно уже!..
