Том 4. Пожиратели огня (с илл.) - Жаколио Луи (е книги TXT) 📗
— Все будет сделано, как ты желаешь. Действительно, тебя нужно будет известить о нашем приходе.
— Виллиго все сказал. Ему больше нечего сообщить Красному Глазу. Ему нужно скорее возвращаться, чтобы не возбудить подозрений.
— Еще одно слово. Черный Орел может отказаться удовлетворить моему любопытству, это его воля, но мне бы хотелось знать, что он сделает со своими пленниками.
— Виллиго всей душой отдался Тидане и его друзьям, он служил им верой и правдой, а между тем эти белые нанесли ему побои на глазах у его молодых воинов…
Виллиго помолчал, словно он не был в состоянии продолжать от прилива ярости, и продолжал с хорошо разыгранной злобой:
— Побитый вождь уже не вождь… Виллиго бросит своих пленников в Огненное море!
Услыхав эти слова, Красный Глаз переглянулся с человеком в маске, как бы желая ему сказать:
— Нечего вам и путаться в это дело. Все устроится без вас!
Человек в маске, должно быть, понял и согласился с мнением Боба. По крайней мере, он не сделал Черному Орлу никакого предложения.
— Теперь я понимаю, зачем Черный Орел привел нас к Красным горам! — сказал Боб, радуясь тому, что он услышал от нагарнука.
— Прощай, вождь! — отвечал Виллиго. — Да побелеют твои волосы прежде, чем ты переселишься в страну предков!
С этими словами дикарь удалился, пристально окинув взглядом фигуру незнакомца с закрытым лицом.
— Не забывай моих наставлений! — сказал он Коануку, когда они остались вдвоем.
— Черный Орел не на ветер бросал свои слова, когда говорил со мной! — отвечал Сын Ночи.
Виллиго пошел по дороге на ферму Кэрби.
Между тем защитники блокгауза после ухода вождя провели около часа в сравнительной тишине. Хотя опытный слух Кэрби и Дика по тысяче неуловимых признаков угадывал присутствие нирбоа в густых кустах, окружавших ферму, однако ничто не указывало на возможность близкого нападения.
Маленький отряд в нетерпении дожидался рассвета, который должен был принести им верную победу. Днем нападение врасплох было невозможно, а винтовки наших пионеров стреляли без промаха.
Если представить себе, сколько отважных и смелых людей, ирландцев и американцев, селившихся на расстоянии пяти или шести сотен миль от Мельбурна или Сиднея, чтобы пасти свои стада и возделывать землю, погибло вместе со всем своим имуществом и своими семьями, то невольно приходится удивляться тому, что кто-то после этого решался продолжать их дело.
И как обидно при этом сознавать, что если бы не англичане, то весь этот материк был бы лучшим в мире местом для европейской колонизации: ведь сначала все австралийцы разделяли убеждение, сохранившееся впоследствии только у одних нготаков, что белые люди — их воскресшие предки, вернувшиеся на землю для того, чтобы научить их быть счастливыми. Благодаря этому убеждению туземцы встретили европейцев с распростертыми объятиями и готовы были служить им с сыновней почтительностью и во всем им повиноваться, как послушные дети. Но Англия и здесь, как и везде, где она имеет дело с более слабыми, проявила свое двуличие и бессмысленную жестокость. Стоит только вспомнить, какую расправу учинили англичане после восстания сипаев, когда свыше трехсот тысяч невинных туземцев, стариков, женщин и детей, даже грудных, были беспощадно перерезаны и избиты ими! Таковы действия английского правительства; действия же отдельных англичан еще более возмутительны и бесчеловечны настолько, что они казались бы невероятными, если бы не подтверждались показаниями тех же английских властей.
Так, например, губернатор, сэр Артур, единственный честный, порядочный человек, из тех, кого видели за все долгое время английского владычества в Австралии, приказав произвести обследование, результаты которого намеревался препроводить своему правительству в метрополию с целью получить полномочия для энергичного воздействия на нравы своих соотечественников, собрал следующего рода сведения. (Мы здесь приводим дословную цитату из составленного им донесения).
«Похищают детей у туземцев, вырывая их силой у матерей и отцов во время их празднеств. В туземцев стреляют, как в воробьев или ворон, просто ради забавы; убивают мужей, чтобы завладеть их женами, и нередко на шею пленницам вешают мертвые головы их мужей или сыновей… Приковывают этих несчастных к деревьям, избивают их хлыстами или палками, чтобы сломить их упорство и сопротивление… Отрубают у мужчин ноги и руки и оставляют этих несчастных валяться на земле среди леса или поля. Нападают на мирно сидящих вокруг своих костров туземцев и, прячась за стволами деревьев, расстреливают их, а найдя беспомощно распростертого на земле ребенка, со смехом кидают его в огонь костра. И факты эти не единичные, — пишет свидетель в своем показании. — Бывают случаи, когда туземцев убивают просто ради шутки; берут два пистолета, один заряженный, другой незаряженный, последний приставляют себе к уху и спускают курок, а заряженный пистолет вручают туземцу, приказав ему сделать то же, и бедняга пускает себе пулю в голову. Мало того, старые лесные бродяги из бывших каторжан с веселой усмешкой рассказывают, что стреляют в туземцев, чтобы их мясом кормить своих собак…»
И такие вещи, безмолвно одобряемые британским правительством продолжались в течение целого полувека. «А правительство, к стыду его будь сказано, — как писала в 1836 году газета „Таймс“, перечислявшая все эти факты и многие другие, — ни разу и ни при каких обстоятельствах не только не карало за подобные преступления, а даже воспрещало своим представителям строго преследовать виновных».
Вот почему честный канадец Дик, бывший свидетелем всех этих ужасов, размышляя об участи, какую им, без сомнения, готовили нирбоа в случае, если бы им удалось овладеть фермой, невольно спрашивал себя, не в праве ли были эти туземцы поступить с ними так же беспощадно и бесчеловечно, как поступали с ними самими, и внутренне желал теперь только одного: чтобы и в эту ночь, и на завтра дело обошлось без дальнейшего кровопролития.
И желание его было услышано.
За ночь воинственный пыл нирбоа мало-помалу остыл. Первые минуты гнева прошли, и заговорил рассудок. Осаждающие не знали численности врагов и предполагали, что она очень велика, судя по огромному количеству убитых во время утреннего штурма. Кроме того, их охладило недавно полученное известие об отделении от них нготаков.
Поэтому они начали с того, что отложили приступ да утра, объясняя эту отсрочку желанием узнать предварительно число врагов. Приняв это решение, они спокойно разлеглись на траве, чтобы предаться отдохновению и набраться сил для будущих подвигов. С этой минуты на ферме перестали слышать тот зловещий воинственный гул, который так смущал и беспокоил ее защитников. Вся нирбоасская армия погрузилась в глубокий сон.
XIX
ВЕЛИКО БЫЛО УДИВЛЕНИЕ КАНАДЦА и его друзей, когда они при первом проблеске утра увидели с бельведера, что их смертельные враги их преспокойно спят, растянувшись в кустах. Переход от ночной тревоги к такому положению дел был настолько неожиданным, что все они невольно рассмеялись. Драма принимала комический оборот.
Не менее велико было и изумление бедных нирбоа, когда при пробуждении они увидели грозного Тидану, стоящего на бельведере. Они думали, что им придется иметь дело только с Кэрби и его семейством, а тут вдруг Тидана, которого весь буш и боится, и в то же время уважает, который в бою неумолим, но в обычной жизни добр, так благороден и великодушен. Бессознательно дикари дружно приветствовали его громким криком, даже не сговариваясь между собой.
Таким образом бой стал невозможным, и война кончилась сама собой. Вне себя от радости, Кэрби щедро угостил недавних врагов ромом, и между скваттером и его соседями новый мирный договор был немедленно заключен.
