Зона испытаний - Бахвалов Александр (книги онлайн полностью бесплатно .txt) 📗

А Старик если и был теперь кем недоволен, то разве что новым, не в меру ретивым заместителем по хозяйственной части.

Вернувшись из отпуска и войдя к себе в кабинет, Соколов в первую минуту остолбенел. Все, что можно было переделать, переиначить на ультрасовременный лад, было переделано. Вместо его любимого кресла с высокой резной спинкой стояло что-то округлое, гладкое, бесстыдное. Такими же креслами, только меньших размеров, были заменены родственные прежнему креслу строгие высокие стулья, а вместо старинного письменного стола редкой работы, совсем недавно волшебно обновленного дедом-краснодеревщиком из модельного цеха, стоял, идиотски поблескивая боками и брезгливо касаясь пола тонкими ножками, какой-то прямоугольный урод. Даже панель карельской березы, придававшая стенам благородную опрятность и теплоту, была содрана, а вместо нее наклеено что-то до омерзения неопределенное, какой-то импортный пластик, окантованный кадмированным алюминием. Не переступив порога, Соколов приказал немедленно выбросить «всю эту гадость» и не вернулся в кабинет, пока ему не сказали, что все восстановлено в прежнем виде. И теперь еще не угасла обида в душе Старика. «Экая бестолочь! – думал он, вспоминая оправдания заместителя. – Он, видите ли, считает, если его «шеф» руководит учреждением, где создаются летательные аппараты, «воплощающие материальный облик времени», то и мебель должна напоминать абстракции с дырками! А того не поймет, балбес, что вещи должны вызывать уважение к себе, быть друзьями, а не лакейски-услужливыми «седалищами».

Ничего этого Руканов не знал, и, когда бездеятельное присутствие на глазах Главного начинало его томить, он вставал и шел в кабину, вынуждая сидевшего в проходе Костю Карауша подниматься со своего места, чтобы дать Руканову пройти к летчикам.

Расспросив Извольского, где они пролетают, хороша ли погода на маршруте и сколько им еще осталось лететь до места, Руканов возвращался в салон и когда Соколов невольно поднимал глаза на входящего, коротко сообщал ему обо всем, что узнал. Соколов кивал, а Руканов, довольный тем, что напомнил о себе, садился на свое место и раскрывал ежегодник. Проходил час, и он снова шел к летчикам.

Косте Караушу надоело всякий раз подниматься.

– Так где мы находимся? – спросил Руканов, в очередной раз наклонившись к Извольскому.

– В самолете. Пить надо меньше, – огрызнулся Костя.

Он сказал это по СПУ [3], Руканов не мог расслышать его за полетным шумом в кабине. Зато слышал весь экипаж: Козлевич беззвучно смеялся, подрагивая животом, Витюлька едва сдерживался, чтобы не прыснуть смехом.

Долотов спросил:

– Ты о чем, Костя?

– Все о том… У нас что, проходной двор? – добавил он, прижимая ногой кнопку СПУ.

Долотов посмотрел через плечо и увидел Руканова. Он стоял за креслом второго летчика, оттеснив в сторону Пал Петровича, наскоро перекусывающего вкусно пахнущим соленым огурцом и хлебом.

– Бортинженер! – громко сказал Долотов.

– Я слушаю! – встрепенулся Пал Петрович, поспешно дожевывая и вытирая губы.

– Почему в кабине посторонние?

Отвечавший Руканову Извольский оборвал себя на полуслове. Володя заметно побледнел. Мускулы лица замерли, придав ему надменность.

– Вы имеете в виду меня? – со значением спросил он.

– А что, с вами еще кто-нибудь?

– Уходи, Володя, – сказал Пал Петрович, не глядя на Руканова. – Непорядок.

Все в кабине уткнулись в свои дела, на каждого повеяло тем Долотовым, которого они хорошо знали.

Володя вернулся в салон с красными пятнами на лице и был рад, что Главный на этот раз не обратил на него внимания.

Руканов впервые летел на пассажирском самолете, который вел Долотов, и впервые его, как мальчишку, выгнали из кабины. Теперь об этом станут говорить во всех углах летной базы… Он чувствовал себя так, словно публично получил пощечину. И это была не просто пощечина. День за днем, месяц за месяцем, год за годом он воспитывал в окружающих нужный ему взгляд на себя, заставляя всерьез считаться с собой, сживаться с несомненностью своего авторитета, со своей пригодностью для ожидавших его в будущем высоких должностей. И вот… Пальцы его, листавшие книгу, дрожали, и если бы среди приборов перед глазами Долотова был и такой, который высветил бы ток крови в жилах сухощавого человека в ограненных очках, то можно было бы увидеть, как вместе с кровью к сердцу его проникает и тихо оседает темной накипью бессильная злоба.

Чутье не обмануло Руканова – это сработал тот самый, постоянно чувствуемый им потенциал враждебного в Долотове.

…Полет подходил к концу. Под самолетом давно уже было чисто, земля хорошо просматривалась со всеми своими черными, серыми, желтыми и зелеными прямоугольниками лесов и полей. Видно было, что тепло – настоящее, летнее – давно уже утвердилось в этих краях, и все на борту повеселели в предвкушении свидания с этим теплом.

На подходе к аэродрому Карауш долго слушал, без конца переспрашивая, неясные и очень слабые голоса земли и наконец сказал, повернувшись к Долотову:

– Командир!

– Да, слушаю.

– Дохлое дело.

– Что такое?

– Говорят о сильном боковом ветре. Неясно. Связь плохая. Снижайся до высоты захода.

– Сколько до полосы, штурман?

– Подходим к дальнему приводу. Скоро а-бубенчики услышим.

Но «бубенчиков», то есть звонков маркера в кабине, оповещающего о проходе приводных маяков, они так и не услышали.

Обеспокоенный Козлевич все чаще поглядывал вперед сквозь плоское каплевидное стекло с нанесенной на нем осью симметрии самолета: впереди по курсу все яснее просматривалась покрывавшая землю серо-коричневая сутемь, как раз там, где, по его расчетам, должен быть аэродром.

– Пыль какая-то, Борис Михайлович, – сказал Извольский.

Долотов и сам пытался понять, что за облако ползет от земли к небесам.

На высоте двух тысяч метров самолет обволокло коричневой мутью, связь с землей совсем прекратилась, перестали работать и радиопривода, как если бы самолет вошел в экранированный коридор.

Долотов некоторое время ждал, что они минуют пыльное облако, но скоро стало ясно, что это произойдет, когда они проскочат полосу. «А не уйти ли на запасной аэродром?» – подумал он.

– Бортинженер, сколько горючего?

– Нет горючего… Пятый час гоношимся. Садиться надо.

Пал Петрович, все так же стоя позади летчиков, положил руку на красную скобу, предохраняющую тумблер противопожарной системы от случайного включения; бортинженер готовился к худшему.

– Снижайся до предела, командир! – крикнул Козлевич. – Не то промажем! Проскочим полосу! Тем же курсом, но ближе к земле. Полоса где-то рядом!

Но чем ближе прижимал Долотов самолет к земле, тем сильнее чувствовал, будто по всей машине ударяли чем-то тугим и тяжелым, заставляя ее вздрагивать, вскидывать то правое, то левое крыло. Ураганный ветер вот-вот, казалось, одолеет и скорость, и тяжесть, и летучесть старого самолета.

Люди в салонах затаились, смолкли разговоры. В самолете стало сумеречно.

Стрелка высотомера приближалась к отметке 50.

– Вижу! – крикнул Козлевич. – Земля, командир!

А-так держи, не уходи с курса, Боренька!

– Есть ориентиры? – спросил Долотов.

– А-пока война в Крыму, все в дыму, – ответил Козлевич и тут же крикнул обрадовано: – Есть! Тропа! Овечья тропа! Вспомнил! Она идет к полосе! Возьми чуть правее, на ветер!

Тем временем Пал Петрович, не убирая пальцев с красной скобы, следил за руками Долотова. Топлива оставалось немного, и старый механик боялся пожара.

– Не вздумай уходить, – сердито сказал Пал Петрович на ухо Долотову. – Топлива мало, садиться надо.

– А двигатели? – не поворачивая головы, крикнул Долотов. – Песок, встанут!

– Выдюжат, не боись.

– Громче!

– Булыжники, говорю, не летают, а эту муть заглонут!

«Уходить, уходить надо, – стучало в голове Долотова. – Старик на борту!.. Но куда? Без горючего!..»