Жангада. Кораблекрушение «Джонатана». - Верн Жюль Габриэль (серии книг читать бесплатно .txt) 📗
Ободренный оратор продолжал с еще большим пылом:
— Кто усомнится в том, что нас бессовестно эксплуатируют, нас, истинных трудящихся! (При этих словах он исступленно ударил себя в грудь.) Даже ценой тягчайшего труда мы не смогли на родине заработать кусок хлеба, орошенного потом. Мы были бы глупцами, если бы стали гнуть спины под тяжестью всего этого барахла, созданного руками таких же, как мы, рабочих, но являющегося собственностью угнетателей-капиталистов. Ведь это их необузданный эгоизм и алчность вынудили нас покинуть семьи и отчизну.
Некоторые эмигранты с растерянным видом слушали эту выспреннюю речь, произнесенную на скверном английском языке с резким иностранным акцентом. У других, казалось, возникли сомнения. Несколько же человек, стоявших у подножия «трибуны», выражали явное одобрение.
Кау-джер снова уточнил положение дел.
— Мне неизвестно, кому принадлежит груз «Джонатана», — спокойно заявил он, — но, зная здешний климат, уверяю вас, что все эти вещи еще пригодятся. Мало ли что может случиться в будущем, и, по-моему, разумнее сохранить их для себя же.
Поскольку предыдущий оратор не выказывал желания вступить в спор, Гарри Родс опять взобрался на скалу и поставил предложение Кау-джера на голосование. Все руки взметнулись вверх: оно было принято.
— Кау-джер спрашивает, — продолжал Гарри Родс, — нет ли среди вас плотников, которые помогли бы починить его шлюпку?
— Есть! — крикнул какой-то солидный человек, подняв руку над толпой.
— Есть! — заявили почти одновременно еще двое.
— Первый — это Смит, — сказал Хартлпул Кау-джеру, — рабочий, завербованный Обществом колонизации. Надежный парень. Других я не знаю. Мне известно только, что одного из них зовут Обар.
— А оратора знаете?
— Это эмигрант — видимо, француз. Мне говорили, что его зовут Боваль. Но я в этом не уверен.
В общем-то, боцман не ошибся. Это действительно был француз, по имени Боваль. Вот краткое описание его бурной, богатой событиями жизни.
Фердинанд Боваль начал с адвокатуры и мог бы преуспеть на этом поприще, так как обладал и умом и талантом. К несчастью, в самом начале своей карьеры он увлекся политикой. Стремясь к осуществлению своих пылких, но весьма туманных и честолюбивых замыслов, он без раздумий покинул Дворец правосудия и окунулся с головой в политическую борьбу, однако скомпрометировал себя в одном сомнительном деле, и с этого момента началось его падение. Постепенно докатившись сначала до бедности, а потом до нищеты, он был вынужден отправиться на поиски счастья в Америку.
Но и там судьба не улыбнулась Бовалю. Скитаясь из города в город, перепробовав все профессии, он попал наконец в Сан-Франциско. Понимая, что и здесь не добьется успеха, что его положение безвыходно, адвокат решился эмигрировать еще раз.
Ознакомившись с проспектом, сулившим златые горы первым колонистам бухты Лагоа, он раздобыл требуемую сумму и записался в эту партию переселенцев. Кораблекрушение «Джонатана», выброшенного на скалы полуострова Харди, чуть не привело к полному краху всех его надежд.
И, однако, постоянные неудачи, преследовавшие бывшего адвоката, ничуть не поколебали его самонадеянности и веры в свою счастливую звезду. Все свои беды Боваль объяснял человеческой злобой, неблагодарностью и завистью. Он слишком высоко ценил собственную персону, полагая, что таланты его восторжествуют при первой же возможности.
Поэтому он ни на минуту не забывал о той роли вождя, которую — без излишней скромности! — взял на себя. Едва очутившись на борту «Джонатана», он с первых же дней попытался распространять среди окружающих полезные, с его точки зрения, идеи, делая это иногда столь невоздержанно, что капитану Леккару не раз приходилось пресекать его бурные выступления.
Несмотря на все препоны, Фердинанду Бовалю еще в самом начале плавания, так трагически окончившегося, все же удалось добиться кое-какого успеха. Некоторые товарищи по несчастью не без удовольствия внимали демагогическим разглагольствованиям бывшего адвоката, составлявшим суть его красноречия. Именно эти эмигранты образовали вокруг него сплоченную, хотя и довольно малочисленную группу.
Конечно, у Боваля нашлось бы куда больше сторонников, если бы он, продолжая обыгрывать произошедшую с «Джонатаном» катастрофу, не столкнулся с опасным соперником — с американцем из Северных Штатов, по имени Льюис Дорик. Этот человек с бритым лицом, холодным взглядом и резким голосом проповедовал те же теории, что и Боваль, но держался еще более крайних убеждений. Впрочем, их разделяли не столько принципиальные разногласия, сколько разница в характерах. Боваль — увлекавшийся представитель латинской расы, обладавший пылким воображением, сам опьянялся собственными словами, но при этом имел довольно кроткий нрав. У Дорика же, исступленного и непримиримого бунтаря, было каменное, не знавшее жалости, сердце.
Один из них, хотя и мог силой убеждения довести слушателей до безумия и насильственных действий, оставался совершенно безобидной личностью. Другой же несомненно был опасным человеком.
Дорик проповедовал равенство, но делал это так, что не находил последователей. Все его помыслы были направлены не на облегчение жизни неимущих, а на попытки проникнуть в высшие сферы общества. Жалкая участь подавляющего большинства человечества не вызывала у него ни малейшего сочувствия. Но сознание того, что ничтожная кучка богачей занимает более высокое социальное положение, чем он сам, заставляла Льюиса Дорика содрогаться от зависти.
Попытки образумить его не приводили к добру. Дорик сразу становился заклятым врагом всякого, кто пытался ему противоречить, и даже по отношению к самому кроткому противнику в споре способен был прибегнуть к насилию и убийству.
От этого уязвленного самолюбия и проистекали все его несчастья. В бытность свою преподавателем литературы и истории Дорик на занятиях не мог удержаться от изложения теорий, не имевших ничего общего с литературой. Он настойчиво проповедовал свои анархистские принципы, но высказывал их не в форме чисто теоретической дискуссии, а в виде категорических утверждений, которые все слушатели должны были принимать беспрекословно.
Такое поведение не замедлило принести свои плоды. Дорика уволили, и ему пришлось искать другое место Но и в дальнейшем те же причины приводили к аналогичным последствиям. И на новом месте ему тоже вскоре отказали от должности, и на следующих повторилась обычная история, пока он окончательно не потерял доступ в учебные заведения. Вот таким образом бывший преподаватель, выброшенный на улицу и превратившийся в эмигранта, очутился на борту «Джонатана».
В пути Боваль и Дорик вербовали приверженцев. Один использовал собственное красноречие, не охлажденное критическим отношением к излагаемым идеям, другой — силу авторитета, свойственную человеку, убежденному в своей абсолютной правоте. Внешне оба сохраняли дружелюбные отношения, но в их сердцах глухо клокотала взаимная ненависть.
Едва ступив на берег острова Осте, Боваль решил, не теряя ни минуты, добиться превосходства над соперником. Улучив благоприятный момент, он взобрался на «трибуну» и произнес уже известную читателю речь. Тот факт, что доводы его не восторжествовали, не имел для него особого значения. Главное, что он оказался центральной фигурой.
Пока Кау-джер разговаривал с Хартлпулом, Гарри Родс продолжал:
— Поскольку предложение принято, надо поручить кому-нибудь из нас руководство работами. Разгрузить корабль в три с половиной тысячи тонн — нелегкая задача. Для этого нужна сноровка. Что вы скажете, если мы попросим руководить этим делом боцмана, господина Хартлпула? Пусть он распределит между нами работы и покажет, как лучше их выполнить. Кто согласен, поднимите руку.
Почти все подняли руку.
— Значит, договорились, — сказал Гарри Родс и обратился к боцману: — Каковы будут ваши распоряжения?
— Всем — завтракать, — коротко ответил Хартлпул. — Перед работой надо подкрепиться.
