Слово - Алексеев Сергей Трофимович (электронные книги без регистрации TXT) 📗
— Живая! — улыбнулась Анна.
— Ждет, поди, тоже?
— Ждет, — подтвердила она. — Я из Еганова письмо ей отправила.
Марья Егоровна помолчала, теребя передник, лицо ее вдруг просветлело.
— Ой, брат-то твой, Иван Николаевич, так читал хорошо! — И с надеждой: — А ты по-старинному умеешь ли?
— Умею, Марья Егоровна…
— Нынче-то мало кто умеет, — она засуетилась. — А чтение для нас — экая благость, душа отмякает. Кирилла-то мой читал. Бывало, сядем рядышком, возьмет он книгу и читает, да с толкованием. И так светло делается!.. Так я принесу книгу-то?!
Как бы хорошо ни знала она материалы Никиты Страстного, как бы ни помнила списка книг, хранящихся у «вдовы макарихинского наставника Кириллы Мефодьевича Белоглазова, Марьи», а все-таки гора толстых, затянутых в почерневшую кожу фолиантов поразила Анну. Книг оказалось тридцать семь, хотя по списку значилось сорок две. В отделе она чуть не каждый день соприкасалась, конечно же, с большим количеством книг, чем здесь. Но там они были уже открыты, описаны и принадлежали народу. Здесь же, в глухой сибирской деревеньке, сокровища Марьи Белоглазовой словно удесятерялись в ценности, потому что таили в себе новые открытия. Анна понимала, что книги эти, учитывая их уникальность и значимость, не могут принадлежать только владелице и хранительнице их — Марье. Не могут. Но юридической хозяйкой и полноправной распорядительницей книг была лишь она, Марья, и лишь от нее зависела дальнейшая судьба их. Можно было смотреть на книги, брать в руки, листать, читать, чувствовать загрубевшую кожу переплетов, слушать мягкий либо сухой шелест листов, разглядывать изящную, утонченную вязь древнеславянского письма, но передать их в общественное пользование было нельзя.
Все книги оказались в удивительной сохранности, некоторые были тщательно и искусно реставрированы: едва заметно отличались восстановленные крышки, застежки, утерянные и обветшавшие листы переписаны почерком, стилизованным под руку древнего писца, — все это говорило, что книги долгое время находились у бережного, любящего их хозяина. Только три оказались когда-то побывавшими в воде — желтые, кое-где изъеденные плесенью и жучком. Марья выкладывала их из сундука так, словно невеста приданое показывала.
— Заодно и посушим, пока вёдро, — радовалась она. — Я каждый год вытащу их, пересушу — и назад. Изба-то сырая, зимой холодно бывает, а книги сыреют.
В сенях Марья освободила полки, принесла еще несколько досок, пристроила их на чурках и с помощью Анны стала перетаскивать книги из горницы.
— Вот эта книга братом моим Федором прислана. — Марья задерживала в руках всякую книгу, гладила ее, щупала бумажные закладки. — Он в Красноярском крае живет, Мотыгинский район… А вот эта с Урала принесена. Ишь, красивая-то какая. Цветник называется… Кирилла сказывал, за нее две отдали на Урал. Будто она его прадеду очень уж поглянулась… А эта — больно уж мелконько писана, глаза-то у меня и не берут. Про нее Кирилла сказывал — из Поморья она вынесена…
И так почти с каждой: с историей, с каким-нибудь случаем. Иногда Марья, оттолкнувшись от книги, как от берега, принималась рассказывать, как они жили раньше в «Омской», как там целину пахали и лес корчевали, как потом бежали сюда сквозь болота по «соляной тропе», проложенной казаками. Но и тут их царь-антихрист достал, и пяти лет тайно не прожили. Мужиков насильно на извоз брали, на плотницкие работы гоняли, баржи строить заставляли. Потом то одна война, то другая…
И пока рассказывала Марья Егоровна, присев с книгой в руках, Анна перебирала и раскладывала другие, стараясь опознать каждую, указанную в списке Никитой Гудошниковым. Когда она наткнулась на Апостола федоровской печати — дрогнули руки и голос сел.
— А вот эта откуда? — забывшись, спросила она и перебила Марью Егоровну.
— Эта из молельной к нам пришла, — сказала Марья. — А в молельную ее Фрол Сергеич пожаловал, который в четырнадцатом на войну братый был и не вернулся… После нынешней войны у нас молельную-то закрыли, — вдруг зашептала она. — Приехал уполномоченный из области, ругался. К нам радиво провели, а кто-то столбы спилил… Говорит, я вас за такие дела сошлю… Куда ж нас дальше-то ссылать, сам бы подумал? Вот молельную и велели закрыть, а иконы с книгами в речку хотели снести. Наставника-то после Кириллы у нас не было. Ну а мужики испугались, пришли ко мне, говорят, забирай книги, утопят. Я ночью пошла — а боюсь! — и в мешке помаленьку перетаскала да в подполье спрятала. Так они семь лет там в бочках и пролежали. Боялась все, мыши поедят: четырех кошек в избе держала и на ночь в подпол садила. И тоже сушила каждый год. Подпол к осени сушу и книги с ним…
Когда в руки Марье попала одна из пожелтевших, покоробившихся от воды книг, она виновато покачала головой, вздохнула.
— Гляди-ко, совсем пропадает книга. И листы повяли, и буковки размазались… Кирилла шибко любил ее читать. Вот и закладки его лежат… Он одежину-то ей новую изладил, а листы поправить не мог, трухой, говорит, идут…
Анна взяла у нее книгу, открыла. Буквы вдруг запрыгали, задвоились, хотя текст в этом месте от воды не пострадал. «Хошу вамъ, братие, брань поведати новыа победы, како случися брань на Дону великому князю Дмитрию Ивановичу и всем православным христианам с поганым Мамаем…»
— Ее Кирилла из Останина принес, от Петра Мальцева, покойничка, — рассказывала Марья. — Перед войной как-то слух прошел, будто люди из района приехали и книги будут отбирать. Ну, Петр-то Иваныч взял да книги в снег закопал, в огороде. Весной дело было, тает кругом, вода. Люди те, оказалось, перепись делали, а про книги обманный слух вышел. Неделю они в снегу пролежали, распухли — страшно смотреть. Он-то, Петр Иваныч, что удумал: на хлебную лопату, да в печь посадил — сушиться…
«Он же безбожный Мамай начать хвалитися и поревновав второму Иулиану отступнику, царю Батыю, и нача спрашива-ти старых татар, како царь Батьш пленил Русскую землю…» — Анна осторожно закрыла книгу. Вот он, сборник XVI века с текстом «Сказания о Мамаевом побоище», о котором в материалах Гудошникова исписано несколько страниц.
— А эта книга гостит у меня. — Марья показала толстую, но небольшую книгу. — Уж пятый год пошел, надо бы домой ее отправить хозяину, да не с кем, пути никому нет в ту сторону…
И, видно, поняв, что Анна не слышит ее, Марья отложила книгу, сцепила на груди руки.
— Чудно, — проронила она. — Книга-то — в чем душа держится, а все ей интересуются. Вот и Кирилла любил ее, и потом Никита-одноногий приходил — тоже из рук не выпускал, и Леонтий-странник…
— Кто? — вздрогнула Анна.
— Леонтий, говорю, странник.
— Нет-нет! Вы сказали — Никита…
— А, Никита-одноногий, — Марья Егоровна улыбнулась смущенно, поправила платок. — Тот, который все ко мне сватался. Пойди, сказывал, Марья, за меня, я тебя в город увезу или лучше у тебя здесь останусь. Даже говорил, согласный по вашему обряду свадьбу справить… Шутил, конешно… Я тоже смеялась: пойду, мол, когда у тебя нога вырастет!.. Погоди, он же в прошлом годе у нас бывал, недавно.
— В прошлом году он не был у вас, — возразила Анна. — Уж четыре года прошло, как был…
— Неужто? — ахнула Марья Егоровна. — А кажется, давеча… К нам новые люди редко приходят, потому и чудится — недавно… А ты знаешь его, Никиту-то?
— Знаю, — кивнула Анна. — Никита Евсеевич Гудошников.
— А, так, ага, — согласилась Марья. — Он мне и адрес оставлял, и приехать сулился… — Она вдруг насторожилась, подняла брови. — Живой ли он, Никита?
— Живой…
— Ну, слава богу, — вздохнула Марья и, приблизившись, шепотом спросила: — Ты не от него ли пришла-то?
— От него, — проронила Анна и опустила голову. «Ладно, пусть, — решила она, — это святая ложь… Так будет проще и для нее, и для нас».
— М-м-м… — многозначительно произнесла Марья и умолкла.
Анна взяла на руки три книги, отнесла в сенцы, вернулась. Марья Егоровна, не вставая, обернулась к иконам, бегло перекрестилась, словно тем самым завершая какие-то свои размышления, и вдруг сказала:
