Долина молчаливых призраков. Скованные льдом сердца - Кервуд Джеймс Оливер (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений txt) 📗
Причесав ее, он осторожно опустил ее на подушки. Она взглянула на него странным взглядом. И тут он увидел в ее глазах то, отчего он похолодел до мозга костей — сознание и рассудок. Прежний ужас охватил его, прежнее опасение, что она угадает истину! Он не стал ждать, но, как он делал сто раз раньше, повернулся и вышел из комнаты.
В передней комнате он молча простоял несколько минут, готовясь к предстоящему испытанию. Вот и наступил конец всему. Он подавил слабость и вернулся к внутренней двери. Но теперь он не хотел входить, как делал это раньше. Он постучал, это было впервые. И голос Изабеллы разрешил ему войти. Его сердце сразу наполнилось жгучей болью, когда он увидел, что Изабелла лежит, отвернув от него голову. Он подошел, наклонился над ней и сказал:
— Вам лучше. Опасность прошла.
— Мне лучше, и… и… этому конец? — прошептала она.
— Да.
— А… ребенок?
— Здоров.
Наступила минута молчания. Потом она произнесла чуть слышно:
— Вы были… один?
— Да, один… семь дней.
Она обратила на него глаза. В бледном свете дня он видел их блеск. Ему казалось, что она читает все в глубине его души и что она знает все, знает и то, что он играл роль Давида. Вдруг она отвернулась от него, со странным прерывистым вздохом. Он чувствовал, что она вся дрожит. Она с трудом переводила дыхание и боролась со своей слабостью.
И снова он услышал те же слова.
— Вы… вы… вы…
— Да, да… я знаю… я понял, — сказал он, и сердце его упало. — Не волнуйтесь. Я обещал вам, что уйду, если вам станет лучше. И я уйду. И никто никогда не узнает. Я уйду.
— И вы никогда больше не вернетесь? — Голос ее звучал ужасающе холодно и спокойно.
— Никогда, — сказал он. — Клянусь.
Она совсем отвернулась от него, он не видел ничего, кроме косы, освещенной лучом света. Но он слышал ее прерывистое дыхание. Едва ли она слышала, как он вышел из комнаты — так тихо он двигался. Он закрыл за собой дверь и даже запер на задвижку. Наружная дверь была открыта, и вдруг он услышал то, чего так давно ждал, напряженно прислушиваясь — короткий отрывистый лай собак и человеческий голос.
В два прыжка он был на улице. На полдороге от ближайшей поляны индеец Джоэ остановил свою упряжку. Один взгляд на санки убедил Мак–Вея, что мать Джоэ не обманула его ожиданий. Маленькая сухонькая старушка вылезла из груды меховых шкур, когда он побежал к ним навстречу. Она опустила мышиные глазки при его приближении. Ее голые руки так высохли, что походили больше на куриные лапы. Но, несмотря на малопривлекательную внешность, Билли чуть не обнял ее от радости.
Малаба — так ее звали, понимала и объяснялась по–английски лучше чем ее сын. Билли рассказал ей о положении дел в хижине. Когда он кончил, она забрала с санок маленький сверточек, пробормотала по–индейски несколько слов Джоэ и последовала за Мак–Веем без малейшего колебания.
Видя, что она не боится заразы, Мак–Вей совершенно успокоился. Сняв с себя меховое одеяло и шапку, она безбоязненно вошла во внутреннюю комнату, и через минуту Билли услышал, как она разговаривает с Изабеллой.
В несколько минут он собрал немногие принадлежавшие ему вещи и уложил их в свой мешок. Потом он вышел и разобрал свою палатку. Индеец Джоэ уже отправился домой, и он шел по его следу. Час спустя Мак–Табб показался в дверях своей хижины, вызванный выстрелом Билли. Он описал круг и стал с надветренной стороны в пятидесяти шагах от Мак–Вея.
Билли рассказал ему о своих намерениях. Он отправляется в Черчилл и оставляет Изабеллу и ребенка на его попечение. Из форта Черчилла он пришлет конвой, чтоб доставить женщину и малютку в цивилизованные места. Ему нужно было другое платье, потому что то, что было надето на нем, необходимо было сжечь. Он сказал, что готов надеть какие–нибудь лохмотья индейца Джоэ, если у того есть лишнее. Мак–Табб вернулся в хижину и вынес оттуда целую охапку разной одежды.
— Здесь есть все, что вам понадобится, кроме нижней рубашки и кальсон, — сказал Мак–Табб, положив все кучей на снег. — Я немного подожду, пока вы переоденетесь. Лучше поскорее сжечь все. Ветер может перемениться, а я не хочу попасть в клуб дыма от этого.
Он отошел на безопасное расстояние, а Билли забрал одежду и пошел в лес. Он содрал коры с березы и, когда она разгорелась, бросил туда свою одежду. Мак–Табб слышал, как потрескивает огонь, когда Билли вновь появился, одетый индейцем, в старых оленьих штанах, поношенной рваной меховой куртке, рыбачьей кожаной шапке и мокасинах, слишком тесных для него.
С четверть часа мужчины поговорили между собой, причем Мак–Табб все еще соблюдал расстояние в пятьдесят шагов. Потом он вернулся и вывел собак и санки Билли.
— Хотелось бы мне пожать вам руку, Билли, — сказал он. — Но думаю, что лучше не надо. Я не собирался — как вы думаете? — выносить к вам ребенка.
— Не надо, — сказал Мак–Вей. — До свидания, Мак. Когда–нибудь — позднее — я повидаюсь с вами. Теперь идите и поднесите ее к дверям. Согласны? Я не скажу ей, что я здесь, я только взгляну на нее из–за кустов. Она ведь не поймет — не правда ли? — если будет знать, что я здесь и не захожу повидаться с ней.
Он спрятался среди елей, а Мак–Табб вошел в хижину. Минуту спустя он показался в дверях. Изабелла была у него на руках, и Билли подавил вздох. На минуту она повернулась к нему, он видел, что она смотрит в его направлении, а Рукки что–то говорит ей. В следующее мгновение луч солнца упал на голову ребенка, и волосы ее загорелись золотом, как в тот дивный день в Фелертоне. Ему хотелось крикнуть ей хоть одно словечко, но вместо этого у него вырвался лишь подавленный вздох.
Он повернулся к лесу. На этот раз он знал, что его роль сыграна.
Глава XIX. ПАЛОМНИЧЕСТВО НА РАВНИНУ
На четвертую ночь после того, как Мак–Вей покинул пораженную оспой хижину, он остановился у бухты Хромой Выдры, в ста восьмидесяти милях от форта Черчилла, на Гудзоновом заливе. Он поужинал и закурил трубку.
Стояла ясная светлая ночь, на небе сверкали звезды, плыл полный месяц. Некоторое время Билли смотрел на месяц. Такой месяц индейцы называют Окровавленным: он красный как кровь, и один край у него растаял. У индейцев есть поверье, что он приносит несчастье тому, кто увидит его за спиной у себя. Семь ночей подряд он оставлял красный след на небе в тот страшный год, девятнадцать лет назад, когда свирепствовала оспа, и четверть населения северных лесов вымерла. С тех пор его называли Оспенным Месяцем.
Билли только два раза до сих пор видел его таким. Он не был суеверен, но в эту ночь его наполняло странное чувство тревоги. Он засмеялся невеселым смехом, глядя на потрескивающее пламя березовых дров, и подумал, какое же новое несчастье может случиться с ним. Потом из глубины этой дивной ночи к нему протянулось что–то, как будто какая–то успокоительная рука, чтобы унять боль его разбитого сердца. Наконец–то он опять дома! Эта открытая ветром равнина и лес — его дом, и он много раз говорил себе, что жизнь вдали от них для него невозможна. Эти мысли все сильнее и сильнее овладевали им.
Они стали частью его самого, и он частью их. И когда он снова посмотрел на красный месяц, вид его не вызвал в нем неприятного чувства, но напротив — какую–то странную радость. Над ним носились шепот и вздохи Пустыни. Это его мир, он глубже дышал им и прислушивался к нему. Его одинокое больное сердце чувствовало жизнь, симпатию и любовь, разлитые вокруг, сострадание к его страданиям. Надежда, оживляющая мир, согревала его, говорила ему о вечной дружбе деревьев, гор, всей дикой природы. Сотни раз в том странном состоянии, какое навевает одиночество на Севере, он наделял жизнью тени высоких елей, кустов, скал и даже гор.
Теперь это уже не было простой игрой. С каждым уходящим часом, с каждой проходящей ночью и днем, все это становилось более и более реальным для Мак–Вея. Из огней, сверкавших среди тумана, он создавал себе картины, каких никогда не видел ранее. Деревья и скалы и мелкий кустарник все больше и больше населяли его одиночество и давали ему ощущение жизни благодаря появлению и исчезновению их теней. Всегда это были те же самые старые друзья, верные и неизменные. Тени елей в сегодняшнюю ночь молча приветствовали его так же, как и в прошлую ночь — как и сотни ночей перед тем. Те же были и звезды, тот же ветер шептал ему что–то в верхушках деревьев. Все было так же, как вчера, как долгие годы. Он знал, что в этих вещах — и только в них — Изабелла всегда будет принадлежать ему. Она вернется к цивилизации, и среди разнообразия той жизни она, конечно, скоро забудет его.
