Восемь минут тревоги (сборник) - Пшеничников Виктор (читаем книги бесплатно .TXT) 📗
Его тянуло на побережье. Неодолимо манил океан, в котором за всю солдатскую службу он так ни разу и не искупался: не отважился, слишком холодно. Но в грозном, заранее предупреждающем рокоте его воли Паршикову слышалось гораздо большее, чем заурядный накат отяжелевшей воды… После долгой полярной ночи каждый год, примерно пятого февраля, тонкий ободок северного солнца проступал над выбеленной тундрой, подкрашивал ее нежно-розовой акварелью. Наступавший вслед за этим мрак становился еще гуще и ненавистней. Но дни его были сочтены. Уже в середине февраля застава праздновала День солнца — торжественно, как бы и впрямь встречая такой желанный, так долго не наступавший день…
Однажды, возвратись с побережья, уже охваченного предзимней промозглой хмарью, с трудом уйдя от воды, ставшей накануне холодов маслянисто-черной, густой, он услышал сигнал тревоги.
— Товарищ лейтенант! — доложили ему. — На левом фланге участка, примерно в трех кабельтовых от берега, наряд заметил парусно-моторную яхту!
Дальнейшему наблюдению помешал туман.
Тотчас вызвали вертолет. Пройдя челноком над указанным районом, ныряя в разрывы облаков, вертолет вскоре благополучно вышел на цель, выбросил скатанный в бухту шторм-трап. Длинная веревочная лестница казалась с земли нитяной, слишком хилой и ненадежной, на которую ступи — оборвется, и ухнешь прямо в остывающую, будто солидол, воду пополам с бурым крошевом льда.
Ветра не было, и тяжелая винтокрылая машина намертво зависла над едва проступавшим сквозь туманную наволочь судном. Спустившаяся по шторм-трапу тревожная группа доложила результаты осмотра: якорь сорван, судно дрейфует. Людей на яхте нет.
Одновременно с этим по радио поступил доклад от берегового наряда, обследовавшего стык воды и суши: у Седого валуна обнаружен притопленный плотик, от которого следы нарушителя тянулись в наш тыл.
Лейтенант поднял на ноги всех. Он знал здесь каждый валун, каждый холмик, и мог как никто другой организовать быстрое задержание врага.
Он сам возглавил поиск и направил свой вездеход по наиболее вероятному направлению движения нарушителя — наперерез чужаку, который, видимо, надеялся уйти подальше и затеряться, пока пограничники будут разгадывать ребус с безлюдной дрейфующей яхтой и искусно разбросанной одеждой, имитирующей нечаянное падение человека за борт.
Изредка вездеход останавливался, наряд обследовал едва заметную на мху дорожку следов, и тяжелая гусеничная машина мчалась дальше, с каждым метром неуклонно приближаясь к нарушителю.
Тот уже был виден визуально, петлял по тундре зигзагом, словно сзади стреляли очередями. Не составляло большого труда его взять, когда, спасаясь от преследования, нарушитель в отчаянном рывке бросился вверх по холму, к темневшему на вершине домику мерзлотной станции.
Это было серое, обшитое досками невзрачное здание наподобие сарая. Внутри, кроме ремонтных мастерских в уходящих вниз вертикальной и горизонтальной шахт с приборами исследователей, не было ничего. Когда-то, во время войны, шахта давала ценный минерал флюорит, незаменимый при изготовлении танковой брони. Но постепенно запасы хрупкого камня иссякли, а выработанная шахта как нельзя лучше сгодилась для экспериментов ученых-мерзлотников.
Суматошно загребая руками, словно отталкиваясь ими от воздуха, нарушитель на виду у всех упорно карабкался к вершине холма. Вот он достиг щелястых дверей, но оглядываясь, сильным ударом ладони сбил с пробоя висячий замок, звякнувший по камням и медленно скатившийся вниз.
Наблюдая за нарушителем из приостановившегося вездехода, Паршиков без горячки — пригодилась школа первого командира-сержанта! — неторопливо рассуждал. Он хорошо знал, что другого выхода из шахты нет. Горизонтальные ее штреки неглубоки, так что рано или поздно лазутчик вынужден будет сдаться. Все дело лишь во времени. Но сидеть вот так, сложа руки, и ждать? Нет, этого Паршиков допустить не мог, не позволяла натура.
— Есть кто-нибудь в мастерских? — по выработанной границей привычке не оставлять ничего не выясненным, спросил он у подоспевших рабочих станции, состоящих в местной добровольной народной дружине.
— Нет, никого, — ответили ему. — Наши все в сборе.
— Это хорошо. Это оч-чень хорошо.
По правде же говоря, хорошего во всем этом было мало. Рабочие станции переживали, как бы чужак в бессильной ярости сгоряча не поколотил их дорогостоящие самописцы, с таким трудом установленные в зоне вечной мерзлоты. Паршиков был озабочен другим. У нарушителя могло оказаться оружие. А позиция… Про выгодную позицию ни думать, ни тем более говорить не хотелось. Паршиков не вправе был допустить напрасные жертвы, и поэтому, отсекая малейшие возражения, прежде всего со стороны подчиненных ему пограничников, высказал тоном приказа:
— На задержание иду сам. С флангов меня прикрывают: водитель ГТС сержант Лазарев и… рядовой Анучин.
Это простое совпадение фамилий с первого дня прибытия лейтенанта Паршикова на заставу показалось ему особенно удачным, словно уже заключало в себе непременное условие успеха. Ведь именно Анучин, вслух высказывавший недовольство молодым тогда каюром, после того как они обосновались в непродуваемом теплом балке, спасал Паршикова от последствий обморожения, натирал ему вздувшиеся щеки и ноющую грудь едко пахнущим спиртом, неумело и больно принимался делать искусственное дыхание, в котором, в общем-то, не было особой нужды…
Лазарев и Анучин стояли наготове, в непривычном напряжении сжимали побелевшими пальцами автоматы. Они невольно приблизились к начальнику заставы почти вплотную, встали по бокам, с этой минуты опекая лейтенанта, готовые быть с ним до конца, что бы ни произошло.
— Всем остальным — вниз! — скомандовал Паршиков.
Он дождался, когда пограничники отошли к основанию холма, и сам, почти не таясь, вошел в распахнутую дверь станции. Он миновал длинный коридор со множеством одинаковых дверей мастерских и лабораторий, остановился у поручня лестницы, круто уходящей в глубину шахты. Стоя сбоку, на безопасном от входа расстоянии, он громко, отчетливо сказал в глубину:
— Слушайте внимательно. Ваше положение безвыходно. Сопротивление бесполезно. Предлагаю вам сдаться.
В ответ спустя нескончаемо долгую минуту снизу раздался металлический звук, похожий на звук упавшего оружия, и когда Лазарев с Анучиным уже готовы были ринуться в шахту по малейшему знаку лейтенанта, из подземелья донесся глухой голос на ломаном русском:
— Сдаюсь. Помогите мне выбраться, я подвернул ногу.
Осветили вертикальный и горизонтальный штреки. Нарушитель полулежал у подножия лестницы, глаза отражали охватившие его испуг и боль. Вокруг, насколько хватало обзора, свисал с округлого потолка и стен толстый слой серебристого инея.
Паршиков вместе с солдатами спустился в шахту. Поднял с холодного пола отброшенный нарушителем пистолет. Потом нагнулся еще раз и выколупнул сверкнувший гранями маленький сиреневый осколочек флюорита. Того самого, который во время войны был незаменим при изготовлении танковой брони.
ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ АВГУСТА
Рассказ
Пес погибал. Смерть уже не таилась внутри, рядом с коварной раной, а проступила наружу признаками непоправимой беды.
Тягостными были эти последние минуты ожидания неминуемого конца, и трое солдат, тесно обступив животное, подавленно молчали. Сами едва дыша от недавнего стремительного бега, удрученные случившимся, они по-своему переживали безмолвные страдания служебной собаки, пока меркли и тяжелели ее глаза и гасло неровное, с большими перепадами, дыхание. Впервые так близко им открылась трагедия; сделать что-либо казалось уже невозможным, и всем троим было неловко друг перед другом, словно от сознания вины.
Четвертый — Пушкарев — припадая коленями к жухлой листве, суетился возле павшего друга и, не видя никого вокруг, шептал в самое ухо овчарки:
