Бермудский Треугольник (СИ) - Казанцев Геннадий Николаевич (читать лучшие читаемые книги .TXT) 📗
Пока он отсутствовал, лейтенант вчерне набросал незамысловатый сценарий-легенду совместного посещения тремя сослуживцами вещевого рынка. Через пять минут подполковник вернулся.
— Некогда было Феликсу Эдмундовичу оперы писать! — с порога заявил особист. — В музее Дзержинского на мой телефонный запрос ответили, что у него даже слуха не было!
— Извините, товарищ подполковник, и я об этом же хотел сказать. Но речь шла о другом Дзержинском, — Иване Ивановиче, известном советском композиторе, того, что орденом Ленина наградили за оперу «Волочаевские дни», а ещё он написал…
— Довольно!
Лицо контрразведчика начало кривиться и вскоре он зашёлся безудержным смехом «Кому рассказать — не поверят! Дзержинский — композитор! Надо будет генералу твой анекдот поведать!» Не в силах сдержать эмоций, офицер вновь выскочил в коридор. Вскоре к его смеху присоединились два или три голоса. Когда веселье за стеной смолкло, подполковник появился в дверях.
— Давно меня допросы так не забавляли, — сообщил он вставшему по стойке смирно лейтенанту. — Вольно, Герман Николаевич, давайте перейдём к делу…
Дальнейшая беседа прошла без эксцессов. Лейтенант подробно рассказал, как он со старшим лейтенантом Горностаевым и лейтенантом Назаровым якобы обменяли три довоенные пластинки с записями Лемешева и Утёсова на один диск с рок-оперой. «В этом произведении, — пояснил допрашиваемый, — рассказывается о трагической судьбе слепоглухонемого мальчика, так и не смогшего адаптироваться к безжалостным реалиям капиталистического мира». Это заявление вызвало очередную волну веселья у подполковника, который никак не мог вывести лейтенанта на тропу чистосердечного признания. Герман упорно объезжал эпизоды, в которых он и его товарищи распродавали запасы порнографических журналов из коллекции Горностаева, умалчивал факты коллективного стяжательства при обмене двух пар старых джинсов на одни новые и даже ни словом не обмолвился о том, как весело они гуляли в ресторане после успешных торговых сделок, совершённых на городской барахолке. «Ну, хорошо! — подвёл итог беседы уставший от смеха подполковник, — Ты хотя бы скажи, но только без утайки, достоин ли Горностаев к зачислению слушателем в военно-дипломатическую академию?.. Папаша его хлопочет, да и командование меня торопит с решением». Герман долго молчал, но вскоре выдавил вымученное «Да!» «Ты хорошо подумал, лейтенант?» — переспросил его особист. «Так точно!»
Теперь, лёжа в кровати, майор советской разведки мучился угрызениями совести. Тогда, без малого десять лет назад его «да» прозвучало как «нет» и начальник особого отдела всё понял. Недавно, совершенно случайно Поскотин узнал, что Горностаев служит на Дальнем Севере, а третий из подельников загремел в пески туркменских Каракумов. «Мог ли Горностаев стать предателем? — размышлял засыпающий Герман, — Нет, не похоже. Если бы и задумал измену, то непременно затаился и, уж конечно, не стал бы заниматься фарцовкой. Да и кто из нас, тогдашних лейтенантов был не без греха?.. Интересно, а Фикусов в молодости приторговывал шмотками?» В поисках ответа на последний вопрос, он, наконец, заснул, вдыхая запахи рассыпавшихся на подушке волос любимой женщины.
Прощание с прошлым
Неделя ушла в хлопотах. Почти каждый день Герман, как на работу ездил в Ясенево, где оформлял документы, общался со своим новым руководством и получал денежное довольствие. Спецрейсы на Кабул летали ежедневно, поэтому оформить свой вылет на ближайший рейс не составило труда. За два дня до отлёта ему удалось встретиться со своими друзьями.
В «Бермудском треугольнике» впервые за три года не штормило. Бывшие однокурсники сидели в ресторане гостиницы «Свиблово». Был понедельник и в зале лениво перемещались официанты, обслуживая немногочисленных посетителей. Разговор вертелся вокруг последних событий. Вениамин был безутешен.
— Завтра же пойду сдаваться! — в третий раз поднимал он одну и ту же тему. — Разоблачил шпиона — и строю из себя скромного героя. Что я, мать Тереза? И почему мне нельзя доложить руководству всё, как есть?
— Потому, что тебе не поверят, это — раз! — начал загибать пальцы меланхоличный Дятлов, — Потому, что нас с Геркой не выпустят в командировку, это — два! Потому, что его затаскают по парткомам и судам чести за развод, это — три! Ну, и в-четвёртых, — не видать тебе Бангладеш, как своих ушей! Мы, если ты помнишь, — залётчики и анонимы, а в органах с нашим братом разговор короткий! Поезжай себе спокойно в командировку и получай свои ордена и медали. Нынче с этим просто.
— Как это просто? — возмутился Вениамин. — Какая может быть разведка в стране, утопающей по уши в грязи? О каких наградах ты говоришь?
— Юбилейных. С некоторых пор у нас все награды стали юбилейными. Ты не поленись, поинтересуйся, кто у нас на высших партийных должностях участвовал хотя бы на одной войне?
— Откуда мне знать?
— Я тебе говорю, — ни одного, а звёзды героев получают регулярно. Кто — к 60-летию, а кто и к 80-летию. Каждый секретарь обкома имеет хотя бы по одной звёздочке. И тебе, как минимум, «Орден дружбы народов» дадут, помяни моё слово!
— И на том спасибо!
— Шурик, брось тоску нагонять! — прервал пикировку Поскотин. — Теперь всё в прошлом! Не будет юбилейных наград! Не будет номенклатуры! Ты же видишь, как Горбачёв весь этот старый хлам из Политбюро выметает! Никогда после войны престиж страны не был так высок, как сейчас. Он второй после Ленина, кому народ поверил! Сейчас любое его газетное выступление с прилавков сметают. Это вам не «Малая земля» с «Возрождением»! А сколько смелых и умных журналистов появилось! И писать они начали без оглядки на Кремль! Что ни день, то резче и честнее. Читали в февральских «Известиях» репортаж о наших «бичах»? Такой материал прежде бы не пропустили. Вы хоть понимаете, что страна обретает второе дыхание?
Судя по лицам друзей, они не понимали. Более того, Дятлов и Мочалин смотрели на своего друга с оттенком нескрываемого сожаления.
— Что не так? — обиженно спросил он.
— Тебя как пьяного матроса из стороны в сторону болтает! — ответил Дятлов. — Уймись! Ты что в любви, что в политике из крайности в крайность бросаешься. Не ровён час, с резьбы сорвёт! Не замечаешь разве, народ роптать начал. Дальше пустых речей — ни шагу! России узда нужна, а не язык без костей!
Лишь к концу вечера политические страсти оставили «Бермудский треугольник». Друзья внезапно осознали, что теперь не скоро увидят друг друга. «Детство уходит! — горестно воскликнул багровеющий Веничка, разливая по бокалам остатки шампанского. — А теперь, за удачу! И чтоб всем!..» Дятлов, за один глоток справившись с напитком, пошёл к оркестру заказывать «Прощание славянки!»
— Дочку жалко, — вдруг тихо произнёс Мочалин.
— Какую дочку? У тебя же два сына. Одного в прошлом месяце родил — удивлённо спросил его приятель, поглядя в сторону оркестра, где их друг тряс перед музыкантами красным червонцем.
— Не мою, а его…
Поскотин перевёл взгляд на товарища. Напротив оплывшей кучей сидел сказочный тролль, исполненный любви и сострадания к окружающему миру.
— Кого, его?
— Фикусова дочь, «Валькирию»! Или за геройскими речами о нечаянной любви запамятовал?
Герман осёкся. За чредой бурных событий он совсем забыл о существовании Людмилы. На его лбу выступила испарина, а щёки порозовели.
— Вот-вот, — продолжил его друг. — Ты нам так красиво будущее расписывал, а ей уже никогда не вырваться из прошлого!
— Погоди, что ты этим хочешь сказать? — чувствуя учащённое сердцебиение, растерянно спросил Поскотин.
— А то, «животинушка» ты моя, что, хотя и прёт из тебя праведность и человеколюбие, да только наносное это всё! Чурбан ты бесчувственный!
Уязвлённый товарищ, не зная что ответить, машинально опрокинул в себя стопку водки и тупо уставился в остатки салата, не смея поднять глаз и безуспешно пытаясь понять мотивы прежде циничного Мочалина. «Повзрослел что ли?» — вспыхнула догадка и тут же погасла под натиском винных паров, вырывавшихся наружу.
