Поединок. Выпуск 13 - Высоцкий Сергей Александрович (бесплатные версии книг .txt) 📗
14
Грустный Иван скучно посматривал из маленького окошка арестантской. Вечерело. Мыча, возвращались домой коровы. Пробегали мальчишки, все, как один, синие, со сжатыми в куриную гузку ртами — накупались до озноба. Просто никого не было до тех пор, пока на улице с криком не объявилась Хабиба.
— А я тебя ищу, ищу! — обрадованно кричала она. — Всех спрашиваю, где ты, а они не отвечают, смеются только. Ты почему здесь сидишь?
— Потому что посадили, — разумно ответил Иван.
— За что?
— Перебежчика упустил. А я что, виноват, если у меня стрелки хреновые?
— Крумин посадил?
— Кому ж еще!
— Я его попрошу. Он добрый. Он отпустит тебя!
— Не отпустит, Хабиба. Здесь уж дисциплина.
— А как же я? Казахи сегодня вечеринку устраивают, и я хотела с тобой пойти.
— И с Хамитом, — добавил Иван ворчливо. — Придется тебе сегодня самой его звать. А то все я, все я! Устроилась!
— А как мне его звать?
— Да плевое дело. Подходишь и говоришь: «Мечтаю нынче на вечерке погулять, а кавалера не имею. Не желаете быть моим кавалером?»
Хабиба засмеялась и показала Ивану язык:
— Глупый ты, Иван Матвеевич!
— Ну, не дурей тебя!
— Ладно, сиди. Я попозже тебе поесть принесу.
Хамит тоже сидел у окошка. Облокотившись о стол и обхватив бритую свою голову руками, он неотрывно смотрел вниз — читал.
— И этот в тюрьме! — сама себе сказала Хабиба так, чтобы Хамит слышал. Но Хамит не слышал: он грыз гранит науки.
— Того хоть посадили, а этот сам сидит! — возвысила голос Хабиба.
Хамит повернулся и посмотрел на Хабибу затуманенными, нездешними глазами:
— Зачем ты кричишь?
— Чтобы ты услышал!
— Я тебя услышал. Говори, что тебе надо.
Хабиба изнемогла от возмущения и присела на завалинку под окном:
— И с ним я должна идти на вечеринку!
Хабиба и Хамит сидели в нарядной — в коврах и узорных кошмах — белоснежной юрте. Полукругом справа и слева от них сидели парни и девушки, а напротив, на почетном месте, устроился акын с домброй. Неярко горели свечи, и все не торопясь пили кумыс. Журчала тихая — сосед с соседкой — беседа, изредка прерываемая то кокетливым вскриком, то мужественным смешком. Шел неизменный древний и вечно юный разговор ни о чем — преддверие любви.
Хамит важно молчал: военная форма и следы побоев на лице заставляли соблюдать достоинство. Его молчание чрезвычайно обижало Хабибу, которой хотелось, чтобы за ней тоже ухаживали. Не вытерпела, незаметно толкнула Хамита локтем:
— Ты почему молчишь? Ты почему мне слов не говоришь?
Не зная, что ответить, Хамит сказал нелепость:
— Устал я сегодня.
— Ты — старик! — свистяще прошептала Хабиба. — Сердце твое высохло, и ты не замечаешь, что рядом с тобой сидит прекрасная девушка!
Хамит с готовностью и заинтересованно посмотрел на соседку слева.
— Да на меня смотри! — шепотом же приказала Хабиба. — Сегодня и всегда самой прекрасной девушкой буду для тебя я!
По ее приказу он посмотрел на нее. Спокойно и обреченно поймав его взор, она ответно глянула Хамиту в глаза, и его высохшее сердце екнуло в предчувствии счастья. Вскинутые брови, полуоткрытый влажный и яркий рот, скользящие переходы овала маленького лица были перед ним. И глаза. Преданные ему глаза. Он задохнулся.
Напившийся кумыса акын взял домбру, и быстрая, стремительная мелодия родилась под его пальцами. И эта мелодия была — Хабиба.
Грустная девушка пела о том, что злые и корыстные люди разлучили ее с любимым навек. И грусть была — Хабиба.
Веселая девушка задорно пела о том, что никогда не стоит предаваться унынию и что любовь надо не ждать, а завоевывать. И радость была — Хабиба.
Пела Хабиба. Она пела о грусти и радости, соединенных в каждом дне, она пела о днях, любой из которых неповторим и неожидан, и все вместе они составляют жизнь, она пела о жизни, бессмертной и нескончаемой. И бесконечность была — Хабиба, и жизнь была — Хабиба.
Потом играли в «орамал тастамак». Хамит бросал Хабибе платок, и платок летел письмом признанья. Хабиба бросала платок Хамиту, и платок возвращался к нему вестником счастья.
Веселым жаворонком звенела домбра, и мелодия то взлетала к небу, то падала до земли, сообщая миру о случившемся.
Они шли в ночи одни, но голос домбры был с ними. Он был в отдаленных криках птиц, в еле слышимом движении реки, в таинственном и мерном дыхании невидимой и необъятной степи.
— Я не помню, когда первый раз увидел тебя, — признался Хамит. — Я очнулся, ты склонилась надо мной, и я узнал, не увидел впервые, а узнал твое лицо.
— А я первый раз увидела тебя там, на площади. Ты стоял один, совсем один, и мое сердце сжалось от боли за тебя.
— Я был страшен тогда?
— Ты был прекрасен. Ты был один, ты был связан, а они с винтовками, на конях, но ты был сильнее их, потому что все, кто видел тебя тогда, знали — ты не сдашься. Они могли убить тебя, но победить не могли.
— Я помню все, Хабиба. Я помню, что еще не расплатился с долгом...
— Молчи. Я убила человека.
Он перебил ее:
— Ты убила бешеную собаку.
— Я убила очень плохого человека, но я убила человека и не жалею об этом, потому что это цена моего сегодняшнего счастья.
Они сидели во дворе своего дома и говорили тихо-тихо, стараясь не разбудить хозяйку.
— Понимаешь, Хабиба, я и раньше знал, за что сражаюсь. Как и сейчас, я был уверен, что борюсь за светлое будущее человечества, за счастье всех людей. Но это было только идеей, которой я был предан беспредельно. И только с тобой я понял, я почувствовал, что человечество — это люди, которые живут рядом со мной на земле, что человечество — это Крумин, это Иван, это... я. Человечество — это ты, Хабиба. А счастье всех людей — это свободный труд, приносящий усталость и гордое удовлетворение за сделанное, и праздники, которые дарят отдых и любовь.
— Жизнь прекрасна, Хамит? — спросила Хабиба.
— Жизнь прекрасна, Хабиба! — ответил Хамит.
— Скажи, что ты любишь меня, — совсем тихо попросила она.
Беззвучно шевелились губы Хамита, произнося неслышимые слова признанья, но она сердцем слышала их и улыбалась благодарно.
— А теперь ты скажи, что любишь меня, — попросил он.
Ее губы шевелились, беззвучно произнося слова любви.
15
В одной руке его был маузер, в другой — наган. Хамит отстреливался с обеих рук. Он смотрел перед собой, мгновенно почуяв опасность, оборачивался и тут же посылал пулю, падал на землю, не прекращая огня. Он сражался за себя, за Хабибу, за человечество.
Предварительно расставленные на различные расстояния и в различных плоскостях камни и комья земли разлетались мелкими брызгами.
Подошел Иван, сел в траву, дождался, когда кончатся обоймы, спросил Хамита уважительно и осторожно:
— И ни одного промаха?
— Бывают и промахи, — ответил Хамит, деловито снаряжая наганный барабан, и добавил объективности ради: — Но редко.
— А я только с винтовки прилично бью.
Хамит перезарядил маузер и, щелкнув обоймой, вдруг понял, зачем пришел Иван:
— Мне уже пора?
— Сказали, чтобы был готов, Хамит Исхакович.
В малахае, в бешмете, в тяжелых сапогах, с небольшим мешком за плечами, он был просто казах, собравшийся в дальнюю дорогу.
— Ты надолго? — спросила Хабиба. Она стояла, прижавшись лбом к его могучей груди. Маленькая, беззащитная, несчастная.
— Не могу сказать.
— Это очень опасно?
— Не имею понятия.
— Тебя убьют?
— Не знаю.
— Ты любишь меня?
— Да.
Ехали молча. Впереди Крумин и Хамит, сзади группа сопровождающих. Наконец Крумин, обернувшись, сказал:
— Подождите.
Красноармейцы остановились. Отъехав от группы, Крумин предложил:
— Простимся здесь, Хамит.
