Воскрешение из мертвых (илл. Л. Гольдберга) 1974г. - Томан Николай Владимирович (электронные книги без регистрации TXT) 📗
— Я слабый человек, — признался он как-то Дионисию. — Это о таких, как я, Иван Петрович Павлов сказал: «Есть слабые люди, для которых религия имеет силу». Мне хорошо с богом, спокойно. Все, что ни случись, можно его благоволением или гневом объяснить.
— А вы вроде и ни при чем?
— На все воля господня, — вздохнул отец Арсений.
— Удобная философия, — рассмеялся Дионисий.
Благовещенский не возражал. Но он и не притворялся, ему действительно было бы нелегко без бога. Он в него искренне верит и не позволяет рассудку усомниться в существовании всевышнего, не мучается этим вопросом, считает, что худа не будет, если бога и не окажется. Ну, а если он есть, а ты в этом сомневался? Тогда ведь… Впрочем, и это его не волнует, он не позволяет себе таких сомнений.
Арсения, однако, не упрекнешь в примитивности, он читает не только богословскую литературу, но и кое-что из научной. А при встречах с иностранными богословами, позволяющими себе за рюмкой водки разные шуточки в адрес «дремучих православных традиционалистов», отвечает им на вполне научном уровне:
«Вот вы полагаете, что многие психические травмы и стрессы у православных прихожан от чрезмерно строгого следования букве священного писания. А я считаю, что все наоборот. Травмы и стрессы, скорее, от модернизаций, от постоянных пересмотров и приноравливаний к современности, тогда как традиционное восприятие и Евангелия и других священных книг действует подобно психотерапии».
Вот и сейчас, сидя под старинными образами, отец Арсений терпеливо слушает Дионисия, не только не возражая ему, но и не пытаясь вникнуть в смысл его слов, пропуская их мимо ушей.
— Я вас знаете за что уважаю, Арсений Иванович? — говорит Дионисий. — За то, что вы не мудрите. Верите себе в бога, как верили когда-то, когда и науки-то никакой не существовало. А теперь человек так много и достоверно знает, что для бога не остается места.
Дионисий делает паузу, отпивая чай из блюдца и раздумывая, как дальше вести беседу.
— Нужно ли в связи с этим хитрить, подтасовывать факты, придумывать, по сути дела, новую религию? — вопрошает он Арсения, помолчав с минуту. — Когда вы мне сообщили о замысле Феодосия, я сначала подумал, что это никому не повредит. А потом, поразмыслив хорошенько, решил, что церкви, а точнее, нашей семинарии и вам лично, как ее ректору, это может принести большие неприятности. Через внука и жену его, кандидата философских наук, попросил я навести справку у серьезных ученых о «пришельцах» и о возможности оставления ими научных сведений для земного человечества. Оказывается, многие ученые очень в этом сомневаются. Некоторые из них полагают даже, что мы во Вселенной одиноки. В связи с этим, в случае опубликования «находки» Феодосия, мы будем выглядеть жалкими фальсификаторами. Зачем же нам такая слава? Да и владыка наш как еще на это посмотрит. К тому же изготовление шрифтов да еще печатание пусть даже древнейших текстов без разрешения на то властей как бы не вошло в противоречие с Уголовным кодексом.
Арсений Благовещенский теперь само внимание. Он знает, что Советская власть всегда была справедлива к духовенству. Это на Западе шумели и шумят о гонениях на православную церковь в Советском Союзе, а он-то знает, что в годы революции судебные процессы над, некоторыми представителями духовенства были вызваны их антисоветской деятельностью.
Благовещенский даже прочел статью Ленина «Об отношении рабочей партии к религии», и ему понравились прямые, честные слова вождя русских коммунистов, который заявил:
«Глубоко ошибочно было бы думать, что кажущаяся «умеренность» марксизма по отношению к религии объясняется так называемыми «тактическими» соображениями в смысле желания «не отпугнуть» и тому подобное. Напротив, политическая линия марксизма в этом вопросе неразрывно связана с его философскими основами».
Отец Арсений хорошо знает, что никакая религия с этими основами не совместима. Но ему известно и то, что марксисты религию не отменяют, а преодолевают терпеливой воспитательной работой. Да и сама советская действительность, преобразующая жизнь советского народа, все основательнее уничтожает ту почву, в которой веками укоренялась и произрастала религия. Как ни печально, но ему приходится это признать. Русского человека, а особенно русского мужика, напрасно многие считали, а некоторые зарубежные богословы и сейчас считают слишком уж религиозным. Он, отец Арсений, проживший долгую жизнь и многое повидавший, что-то не замечал в нем этого.
А взять русские сказки народные, поговорки, пословицы, много ли в них религиозности? Скорее, пожалуй, богохульство. А уж здравого смысла и юмора хоть отбавляй.
Не единожды размышлял отец Арсений и над устаревшими представлениями об аскетизме русского человека, как бы вытекавшем из его религиозности. Снова ведь приходится перестраиваться, приспосабливаться и утверждать, что речь уже идет не о пренебрежении земными радостями, а о самосовершенствовании, об аскетизме, относящемся лишь к области духовной жизни. Если бы даже отец Арсений не читал об этом в «Журнале Московской патриархии», сама жизнь заставила бы его именно так истолковывать это своим семинаристам.
Ох как трудно оставаться на позициях традиционализма под напором новой жизни, потому и приходится идти на сделки не только с собственной совестью, но и с разными фанатиками вроде магистра Травицкого или с такими ловкачами, а может быть, и авантюристами, как отец Феодосий.
Ректор Благовской духовной семинарии к тому же не из храбрых, он хорошо знает, что религиозные организации не могут действовать совершенно бесконтрольно. Поскольку существуют они в государстве, то и действовать обязаны в рамках государственного законодательства.
— Что же теперь делать, Дионисий Дорофеевич? — спрашивает он Десницына. — Не в милицию же заявлять?
— Обойдемся пока без милиции, — успокаивает его Дионисий. — Нужно только услать куда-нибудь Феодосия. В епархию или в ведомство самого патриарха. Найдутся там какие-нибудь дела?
— Найдутся. Только я отца Владимира хотел послать…
— Пошлите Феодосия, но чтобы он ничего не заподозрил. И желательно поскорее.
— Можно даже завтра.
— Лучше послезавтра и хорошо бы на весь день.
— Постараюсь, — обещает ректор.
22
Снова собираются у Рудакова Анатолий Ямщиков, Настя Боярская и Валя Куницына. Олег сообщает:
— Позвонил Андрей. Его дед Дионисий уговорил ректора духовной семинарии послать Корнелия Телушкина на весь день к епархиальному архиерею. У Дионисия Дорофеевича контакт с привратником особняка, в котором заточен Вадим.
— Заточен? — удивляется Анатолий.
— Почти. Во всяком случае, Вадим на улицу не выходит, так что, может быть, Телушкин его и не выпускает. А завтра будет возможность проникнуть к нему и поговорить. Расшевелить его и объяснить, в чьи руки он попал. Андрей считает, что это смогу сделать только я. И если вы того же мнения…
— Нет, я не того же мнения! — восклицает Валя. — Ты извини меня, но с этой задачей тебе не справиться.
— Почему же? — хмурится Рудаков. — Вадим всегда уважал меня, и Андрей считает…
— А я этого не считаю, — упрямо трясет головой маленькая Валя. — Я лучше знаю Вадима, чем Андрей. И тебя тоже знаю достаточно хорошо. Пожалуйста, не обижайся только, дело слишком серьезное…
— Но почему такое недоверие ко мне?
— В самом деле, Валя, с чего это ты вдруг?… — вступается за Олега Анатолий.
— Почему — вдруг? Вы просто не знаете, в каком состоянии Вадим. На него никакие доводы Олега не подействуют. Ему сейчас не доводы нужны, а хорошая встряска. Ты сможешь его встряхнуть, Олег?
— Что ты имеешь в виду под встряской?
— Не переносный, а буквальный смысл этого слова. Взять, как говорится, за грудки и всколыхнуть. Пожалуй, даже дать по морде, а это сможет сделать только Анатолий.
— Да я ему не только по морде, — вскакивает Анатолий, — я могу его и вовсе пришибить, если только он…
