Африканскими дорогами - Иорданский Владимир Борисович (книги онлайн полностью .TXT) 📗

Владимир Иорданский

Африканскими дорогами

Пока не пришли дожди

Долгое пребывание в Тропической Африке заставляет свыкнуться с одним из самых ее разительных контрастов — между незыблемостью внешнего «фасада» местной жизни и быстрыми изменениями окружающего общества. И ритм деревни и более учащенный пульс города начинают казаться «заданными» раз и навсегда до тех пор, пока неожиданный взрыв — крестьянские волнения, общенациональная забастовка или солдатский мятеж — не напоминает, что в действительности Тропическая Африка уже давно вступила в эпоху бурных социальных потрясений.

Как заглянуть туда, где складываются новые силы континента?

…Обычно перед машиной развертывается узкая, в буграх и выбоинах полоса красной земли, расчищенная бульдозерами среди зарослей кустарника или прорубленная через густой лес. В сухой сезон эта полоса покрыта слоем пыли, которая густым облаком поднимается за машиной. Когда же начинаются дожди, дорога становится скользкой, как в гололед, и каждый новый ее километр — это новый экзамен на мастерство вождения. Кузова разбитых автомобилей в придорожных кюветах подтверждают, что далеко не всем водителям удавалось с честью выйти из этого испытания.

В 1962 году мне пришлось на вертолете облететь весь север Ганы. Сверху было хорошо видно, как рождаются дороги. В краю, где живут дагомба, крестьянские дома располагаются «кругами» — каждая семья строит шесть-семь хижин, образующих большой «круг». В некотором отдалении — «круг» второй семьи. И так до горизонта. Внутри каждого «круга» тонкая паутина узеньких тропинок, соединяющих отдельные жилища. Шире, протоптаннее — тропы, идущие от семьи к семье. А от рыночной площади, куда по определенным дням недели собираются крестьяне всей округи, уже ведет или к большой деревне, или к ближайшему административному центру довольно раскатанный проселок.

Езда по африканскому проселку и сегодня — целое приключение, особенно если сидишь в кузове грузовичка, где вперемешку с пассажирами свалены плетенки с кричащими курами, корзины с зерном, связки хвороста, запасные автопокрышки. Грузовик опасно кренится то вправо, то влево, его подбрасывает на выбоинах, лицо обжигает палящее солнце, от которого некуда скрыться, в горло набивается едкая красная пыль. Но постепенно все как-то утрясается. Пассажиры начинают оглядываться по сторонам, между ними завязывается разговор.

На «мамми-лорри» в Кумаси

В 1963 году на таком грузовичке, украшенном оптимистичными надписями «С нами бог» и «Человек вечен», я отправился из небольшого живописного городка на западе Ганы — Суньяни в Кумаси, центр области Ашанти, славный своим рынком от Нигерии до Берега Слоновой Кости. Мне удалось пристроиться на заменявшей сиденье доске спиной к кабине водителя. Слева расположилась пышная матрона с массивными золотыми серьгами в ушах, а справа сел пожилой мужчина с густой проседью в коротко подстриженных волосах.

Он сразу же привлек мое внимание и тем достоинством, с которым держался в невероятной толкучке перед отъездом грузовика, и внутренней сосредоточенностью умного тонкого лица. В его фигуре, закутанной в кусок сложенной на манер римской тоги ткани, чувствовалась сила. Видимо, кое-кто из моих попутчиков был с ним знаком. Эти пассажиры почтительно его приветствовали, называя «нана» — вождь.

Вероятно, если бы не долгая дорога и не многочисленные толчки на ухабах, когда нас буквально бросало друг на друга, я не сумел бы завязать разговор со своим суровым соседом. Но в конечном счете знакомство состоялось. Я сказал соседу, что работаю в столице Ганы — Аккре корреспондентом советской газеты. Он пожаловался на дела, которые вызвали его в Кумаси:

— Наш совет судится из-за земли с соседней деревней. Процесс тянется уже больше полугода, а конца ему не видно. Столько денег заплачено адвокатам, и все без толку!

Я узнал, что он принадлежит к народу абронгов. Абронги близки к ашантийцам, их земли находятся и в Гане и на Береге Слоновой Кости. Мне приходилось слышать, что в годы второй мировой войны большая группа абронгов, чуть ли не вместе с их верховным вождем, покинула Берег Слоновой Кости и перебралась в Гану, тогда — Золотой Берег. Я спросил у старика, слышал ли он об этой истории.

— Да, действительно, я припоминаю, что в тысяча девятьсот сорок первом году к нам переселилось много соплеменников с Берега Слоновой Кости.

— А вы не знаете, кто возглавлял это движение?

— Мне рассказывали о сыне верховного вождя абронгов Кваме Адингра. Он якобы сумел убедить своего отца, правителя города Бондуку, чго переселение спасет его народ от притеснений. Около десяти тысяч человек пошли за вождем в это добровольное изгнание.

Слушая «нану», я вспоминал, как свыше ста нет назад Давид Ливингстон писал в своих африканских дневниках о том, что крестьяне тех мест, которые он посетил, покидали свои деревни, когда тирания вождя становилась непереносимой. Они уходили на новые земли, и правитель оставался без подданных. На Береге Слоновой Кости история повторилась, правда, на этот раз люди спасались от произвола колониальных властей.

— А вы не знаете, какие конкретно причины побудили абронгов перейти на земли соплеменников по другую сторону границы?

— Я сам не был на Береге Слоновой Кости в те годы, — ответил «нана». — Но мне пришлось разговаривать со многими беженцами. Я хорошо помню их рассказы. Тогда в этой французской колонии правили ставленники вишистского режима — расисты до мозга костей. Например, в магазинах были отдельные прилавки для белых и черных. От крестьян власти требовали поставок каучука, пальмового масла. Каждый мужчина несколько недель, а то и месяцев был занят на принудительных работах.

— Впрочем, — продолжал старик, — я думаю, что главной причиной было желание людей сохранить собственное достоинство. Свободный человек готов перенести любые лишения, но, наталкиваясь на унижения, он бунтует.

Увлеченный беседой, я не заметил, как мы доехали до Кумаси. Грузовик резко затормозил, остановился. Уставшие пассажиры торопливо соскакивали на мостовую и быстро растворялись в уличной толпе.

Вечером в гостинице я записал весь разговор со стариком попутчиком. Меня мучила мысль, что я не задал «нане» какой-то важный вопрос. Но какой?

Внизу в ресторане оглушительно гремел оркестр, от которого дрожало здание. Пытаясь отвлечься, я взял в руки роман Бальзака «Крестьяне», которого раньше не читал. Вскоре я уже не слышал рвущейся сквозь стены какофонии. Перед моими глазами развертывались пейзажи долины Авона в далекой Бургундии. Проникновенно описывал Бальзак страсть нарождающейся в деревне буржуазии к накопительству, жадную привязанность французского крестьянина к своей земле.

И вдруг я вспомнил вопрос, который вертелся у меня на языке. Как у абронгов достало душевной силы, чтобы оторваться от своих полей и усадеб и уйти в изгнание? Ведь они не могли знать, как долго останется ви-шистский режим у власти? Они рисковали никогда больше не увидеть родных мест. Или же само их отношение к земле, к собственности было совершенно другим, чем, скажем, у французского или английского земледельца?

Лишь много позднее, читая книгу французского исследователя Африки межвоенных лет Анри Лабурэ, я получил ответ на мучившие меня той ночью вопросы. Лабурэ подробно описывал, как обрабатывает землю западноафриканский крестьянин, и, в частности, упоминал, что по мере истощения плодородия почвы им забрасываются старые поля и обрабатываются новые земли. Деревенский совет старейшин наблюдает за тем, чтобы все владения деревни распределялись между семьями «по справедливости», в соответствии с их реальными нуждами. Иногда деревни снимались с места и перебирались поближе к целине, обещающей устойчивые урожаи в течение нескольких лет.

Конечно, в мире, о котором рассказывал Лабурэ, у крестьянина не могло возникнуть и окрепнуть чувство привязанности к собственному клочку земли, столь характерное для европейского земледельца. И весь уклад жизни, и сложившаяся веками психология, и традиционные верования делали его свободным от того ярма собственности, которое причинило столько страдании его европейскому собрату.