Дети капитана Гранта (илл. П. Луганского) - Верн Жюль Габриэль (онлайн книга без .TXT) 📗
Среди этих воплей и угроз леди Элен оставалась с виду спокойной, не показывая, каково у нее На душе. Боясь лишить мужа хладнокровия, она делала героические усилия, чтобы держать себя в руках. Бедняжка Мери была близка к обмороку. Джон Манглс поддерживал ее, готовый защитить ее ценой собственной жизни. Остальные относились к этому извержению брани и угроз по-разному: кто, подобно майору, оставался равнодушным, а кто, как Паганель, все более раздражался.
Желая избавить леди Элен от этих старых мегер, Гленарван направился к Кай-Куму и, указывая на отвратительную толпу, сказал:
— Прогони их.
Маорийский вождь пристально поглядел на своего пленника, не удостоив его ответом, затем жестом приказал орущим старухам замолчать. Гленарван наклонил голову в знак благодарности и не спеша вернулся к своим.
К этому времени в па собралось человек сто новозеландцев: здесь были и старики, и люди зрелого возраста, и юноши. Одни, мрачные, но спокойные, ожидали распоряжений Каи-Куму, другие же предавались неистовому горю — они оплакивали родственников или друзей, павших в последних боях.
Из всех маорийских вождей, откликнувшихся на призыв Уильяма Томсона, один Кай-Куму вернулся на озеро, и он первый оповестил племя о разгроме восстания, о поражении новозеландцев в низовьях Уаикато. Из двухсот воинов, выступивших под его командой на защиту своей земли, вернулось всего пятьдесят. Правда, кое-кто попал в плен к англичанам, но скольким воинам, распростертым на поле брани, уже не суждено было вернуться на землю предков!
Этим и объяснялось глубокое отчаяние, охватившее туземцев по возвращении Кай-Куму. Они еще ничего не знали о последней битве, и эта весть поразила всех, как громом.
У дикарей душевное горе всегда находит выражение во внешних проявлениях. И теперь родичи и друзья погибших воинов, особенно женщины, принялись раздирать себе лицо и плечи острыми раковинами. Выступившая кровь смешивалась со слезами. Порезы были тем глубже, чем больше скорбь. Ужасно было видеть этих окровавленных, обезумевших новозеландок.
Еще одна причина, очень важная в глазах туземцев, усугубляла их отчаяние. Не только погиб оплакиваемый родич или друг, но и кости его не будут лежать в семейной могиле. А это, по верованиям маори, необходимо для будущей жизни. Туземцы кладут в «удупа», что значит «обитель славы», не тленное тело, а кости, которые предварительно тщательно очищают, скоблят, полируют и даже покрывают лаком. Эти могилы украшаются деревянными статуями, на которых с точностью воспроизводится татуировка покойного. А теперь могилы пусты, не будут совершены погребальные обряды, и кости убитых, если их не обгрызут дикие собаки, останутся лежать без погребения на поле битвы.
Дикари предавались горю все неистовее. К крикам женщин присоединились проклятия мужчин по адресу европейцев. Брань усиливалась, жесты делались все более угрожающими. Угрозы вот-вот могли перейти в насилие.
Кай-Куму, видимо боясь, что будет не в силах обуздать фанатизм соплеменников, приказал отвести пленных в святилище, которое находилось в другом конце па, на узкой площадке. Эта хижина стояла вплотную к горному отрогу в сто футов вышины, который замыкал с этой стороны кольцо укреплений крутым обрывом. В этом священном доме туземные жрецы — арики — учили новозеландцев вере в бога, единого в трех лицах: отца, сына и птицы, или святого духа. В просторной, закрытой со всех сторон хижине хранилась избранная священная пища, которую божество Мауи-Ранга-Ранги поедает устами своих жрецов.
Здесь, почувствовав себя хотя бы временно в безопасности от ярости туземцев, пленники бросились на циновки из формиума. Леди Элен, обессиленная и измученная, склонилась на грудь к мужу. Гленарван крепко обнял ее.
— Мужайся, дорогая Элен, — повторял он.
Едва успели запереть пленников, как Роберт, взобравшись на плечи к Вильсону, умудрился просунуть голову в щель между крышей и стеной, на которой были развешаны амулеты. Отсюда до самого дворца Кай-Куму все было видно как на ладони.
— Они собрались вокруг вождя, — сказал вполголоса мальчик. — Размахивают руками… завывают… Кай-Куму собирается говорить…
Роберт умолк на несколько минут, а затем продолжал:
— Кай-Куму что-то говорит… Дикари успокаиваются… слушают его…
— Очевидно, вождь покровительствует нам недаром, — заметил майор. — Он хочет обменять нас на других вождей своего племени. Но согласятся ли воины на такой обмен?
— Да! — снова раздался голос мальчика. — Они повинуются… расходятся… Одни входят в хижины… другие покидают крепость…
— Правда? — воскликнул майор.
— Ну да, мистер Мак-Наббс, — ответил Роберт, — с Каи-Куму остались только воины из его пироги… А! Вот один идет к нам…
— Слезай, Роберт! — сказал Гленарван.
В эту минуту леди Элен, выпрямившись, схватила мужа за руку.
— Эдуард, — сказала она твердым голосом, — ни я, ни Мери Грант не должны попасть в руки этих дикарей живыми!
С этими словами она протянула Гленарвану заряженный револьвер. Глаза Гленарвана сверкнули.
— Оружие! — воскликнул он.
— Да! Маори не обыскивают пленниц. Но это оружие, Эдуард, не для них, а для нас.
— Спрячьте револьвер, Гленарван, — поспешно сказал Мак-Наббс. — Еще не время.
Револьвер исчез под одеждой Гленарвана.
Циновка, которой был завешен вход в хижину, поднялась. Вошел туземец. Он знаком приказал пленникам следовать за ним.
Гленарван с товарищами, держась друг возле друга, прошли через площадку па и остановились возле Кай-Куму.
Вокруг вождя собрались первые воины племени. Среди них был и тот туземец, чья пирога присоединилась к пироге Каи — Куму у впадения Похайвены в Уаикато. Это был человек лет сорока, мощного сложения, с суровым, свирепым лицом. Он носил имя Кара-Тете, что на новозеландском языке значит «гневливый». По тонкости татуировки Кара-Тете было видно, что он занимает высокое положение в племени, и сам Кай-Куму обращался с ним почтительно. Однако наблюдательный человек мог бы догадаться, что между этими двумя вождями существует соперничество. От внимания майора не ускользнуло, что влияние, которым пользовался Кара-Тете, возбуждало недобрые чувства в Кай-Куму. Оба они стояли во главе крупных племен, населявших берега Уаикато, и оба обладали одинаковой властью. И хотя губы Кай-Куму улыбались, когда он говорил с другим вождем, но глаза выражали глубокую неприязнь.
Кай-Куму начал допрашивать Гленарвана.
— Ты англичанин? — спросил он.
— Да, — не колеблясь ответил тот, понимая, что такой ответ должен был облегчить обмен.
— А твои товарищи? — продолжал Кай-Куму.
— Товарищи мои такие же англичане, как и я. Мы — путешественники, потерпевшие кораблекрушение. Но знай, никто из нас не принимал участия в войне…
— Неважно! — оборвал его Кара-Тете. — Каждый англичанин — наш враг. Твои соплеменники захватили наш остров! Они присвоили себе наши поля! Они сожгли наши селения!
— Они были неправы, — сказал Гленарван серьезно. — Я говорю это потому, что так думаю, а не потому, что я в твоей власти.
— Послушай, — продолжал Кай-Куму, — Тогонга, верховный жрец нашего бога Нуи-Атуа, попал в руки твоих братьев — он пленник пакекас. Бог велит нам его выкупить. Я хотел бы вырвать у тебя сердце, хотел бы, чтобы твоя голова и головы твоих товарищей вечно висели на кольях этой изгороди… но Нуи-Атуа изрек свое слово!
Кай-Куму, до сих пор сдержанный, дрожал от гнева, и лицо его зажглось яростью. Потом он снова заговорил:
— Как ты думаешь, согласятся ли англичане обменять тебя на нашего Тогонгу?
Гленарван внимательно посмотрел на вождя и ответил не сразу.
— Не знаю, — проговорил он наконец.
— Отвечай, — настаивал Кай-Куму, — стоит ли твоя жизнь жизни нашего Тогонги?
— Нет, — ответил Гленарван, — у себя на родине я не вождь и не жрец.
Паганель, пораженный этим ответом, изумленно взглянул на Гленарвана.
Кай-Куму, казалось, тоже был удивлен.
— Значит, ты сомневаешься? — спросил он.
