Англия и Уэльс. Прогулки по Британии - Мортон Генри Воллам (бесплатные полные книги .TXT) 📗

Посмотрел вверх, на зеленые поля. Я знал, что во всех направлениях, на многие мили вокруг, множество мужчин в данный момент спускалось на полмили в глубь Земли… Клеть с углем выползла на поверхность. Ее место заняла пустая клеть. Большие колеса крутились быстрее и быстрее. Движение натянутого стального троса было почти незаметным.

Группа шахтеров поджидала свою клеть — дневная смена. Чистые, бледнолицые. Среди них было много парней с манерами взрослых мужчин, хотя по виду — совсем еще мальчишки, лет пятнадцать-шестнадцать. У каждого к поясу привязана рудничная лампа.

Эти валлийские шахтеры — одни из самых вежливых и мягких людей, с какими мне доводилось сталкиваться. Человек со стороны, пришедший на фабрику, чаще всего становится предметом шуток, но эти люди, знавшие, что я намерен провести несколько часов в забое, казались искренне заинтересованными. Им, похоже, было приятно, что я хочу посмотреть на их работу. Когда я задавал особенно глупый вопрос, они улыбались и спокойно объясняли. Я вспомнил бывшего шахтера из Карнарвона, который рассказывал:

— Проклятая работа. Мы никогда не говорим жене «доброе утро», как все нормальные люди. Прощаемся каждый раз, потому что никто не знает, как все обернется, понимаете?

Клеть вышла наверх, нагруженная подземными дьяволами. Они руками стирали с лиц пот, на щеках засыхали черные полосы. Выделялись белые глазные яблоки и кроваво-красные губы, как у «Менестрелей Кристи» [80]. Эта смена работала с 6:30 утра. На какую-то секунду мне показалось, что в клети сидят арестованные негры. Затем дверь открылась, и они вышли…

Любопытное зрелище! Во всех книгах я читал, что, когда новая смена встречает старую, слышатся шутки и смех — «Привет, Билл, дружище, как дела?» или «Здорово, Альф» и тому подобные восклицания. Но не в угольной шахте!

Старая смена вышла на свет усталой, грязной. Никто и не посмотрел на чистюль, собирающихся вниз. Одного взгляда на этих мужчин и мальчиков было для меня достаточно, чтобы понять: труд шахтера — семь с половиной часов — по-настоящему тяжелая работа. Они думали только о душе и еде.

Первая группа новой смены флегматично вошла в клеть. Клеть приподнялась на пару дюймов — и полетела в шахту, словно брошенный в колодец камень. Через несколько минут вернулась.

— Теперь наша очередь, — сказали мне.

Облепленная сырой угольной пылью клеть должна была опускаться на дно шахты с огромной скоростью. Мне сказали, что на половине спуска скорость достигнет пятидесяти миль в час. Я ухватил рудничную лампу и приготовился к худшему.

Клеть содрогнулась и начала падать! Стены шахты рванулись вверх. В лицо ударил холодный сырой ветер. Затем — темнота! Наши рудничные лампы сделались похожими на светящихся червей. Клеть падала все быстрее. Грохот, рев; казалось, мы находимся во взбесившемся вагоне метро. Я почувствовал, как ноги оторвались от пола клети и меня словно за уши тянет вверх. Все присели, чтобы не упасть, и я схватился за сырой железный поручень.

Затем — едва я подумал, что случится, если что-то пойдет не так — дьявольская клеть повела себя прилично: она немного снизила скорость, сделалась сравнительно устойчивой и через несколько секунд очень бережно опустила нас на дно ствола…

Наступила оглушительная тишина. Здесь было холодно и промозгло, как в склепе. Ощущение полумили земли над головой пригибало к полу. Длинный темный туннель — главная дорога — устремлялся наверх, в безмолвный мир. Вокруг заплясали зеленые искры — рудничные лампы новой смены. От главного спуска отходили другие туннели.

Уголь из разрезов, более чем в миле отсюда, поступал в составах из двадцати пяти сцепленных друг с другом вагонеток. Здесь их грузили в клети и подавали наверх.

Мы молча отправились к разрезу. Под ногами клубился рыхлый серый порошок из смеси каменной и угольной пыли. Такое покрытие минимизирует опасность возгорания и взрывов.

Когда мои глаза привыкли к темноте, я поднял лампу и увидел тут и там погнутые, словно спички, стальные балки: их придавило ужасающим весом земли. Все это напоминало ад. Вдруг я услышал из туннеля громкий оклик.

— Привет, Билл!

Через несколько секунд невероятно тихий голос, искаженный, как у чревовещателя, ответил издалека:

— Привет!

— Нам предстоит долгая прогулка, — сказал мой гид. — Угольный разрез находится на расстоянии более мили. Пошли!

Мы зашагали меж узких рельсов.

Туннель был кое-где высотою десять футов, в других местах снижался, так что приходилось наклонять голову. Полная тишина и оторванность от мира в первые минуты сильно нервировали. Невольно вспомнились ночные окопы.

Зеленый свет рудничной лампы осветил черное лицо шахтера.

— К нам гости, Билл! — сказал мой гид.

Я пожал черную руку.

— Первый раз внизу? — спросил Билл. — Нравится?

— Нет.

— Ну ничего, привыкнете! — Билл сверкнул зубами и молочными белками глаз.

И тут мы услышали шум.

Простое эхо. Такого звука наверху вы не услышите. Он нарастал, превратился в грохот, затем послышался металлический лязг. Казалось, шедшие впереди шахтеры освободили дракона, и теперь тот, разрывая в клочья камни, ползет в темноте на нас.

Что-то скользнуло вдоль моей ноги. Я опустил лампу и увидел быстро двигающийся стальной трос. Шум нарастал.

— Небесная музыка, — прокомментировал мой гид. — Это уголь.

И тут раздался чей-то громкий голос:

— Пропустите состав! Дорогу составу!

Мы сошли с рельсов, прижались к стене и стали ждать. Лязг и грохот становились все ближе. Затем на нас обрушился поток воздуха, и мимо промчались нечеткие очертания поезда — вагонетка за вагонеткой.

В полумиле над нами, вспомнил я, растет трава, цветут цветы, стоят дома, и все залито солнцем. А в этом заброшенном мире нет ничего, кроме составов, идущих в кромешной темноте.

Мы пошли дальше, потные и черные: то и дело вытирая с глаз пот запачканными в угле руками. Покинули участок, вентилируемый сжатым воздухом, и вошли в душный туннель. Здесь я неожиданно наткнулся на лошадь! Она стояла в темноте, впряженная в вагонетку.

Через несколько минут мне открылось необыкновенное зрелище — «лицо» угольного разреза.

Мы знаем уголь как куски в ведерке и понятия не имеем, как он выглядит глубоко под землей. Я смотрел на блестящую черную стену, возможно, семи футов высотой. Наверху была скала, подпертая шестами и стальными балками. Даже ребенок понял бы, как опасно ковырять эту мягкую черную поверхность, когда над твоей головой нависает скала, готовая обрушиться и похоронить тебя под собой.

Семь с половиной часов в этом месте каждый день! Пожалуй, я понял, почему смена, окончившая работу, никогда не шутит со сменой, идущей вниз! Семь с половиной часов в миле от света, в тесном помещении с ненадежной крышей над головой, в атмосфере военного окопа!

Меня познакомили с несколькими шахтерами. Один был музыкантом. Мы поговорили о музыке. Он был поклонником Генделя! Мы разговаривали о музыке в этом чистилище! Другой шахтер обожал собак. Поговорили о собаках, улыбались, смеялись и пожимали друг другу руки. Мне показалось, что я попал в ад, населенный ангелами.

Затем мы ощупью двинулись назад. Я рад был вернуться. Мало кто, похоже, не понимает, что человек в шахте все равно что солдат на фронте. Мы все ненавидим войну, но знаем, что боевой дух и осознание долга, объединяющие людей в минуты опасности, — прекрасные чувства.

По пути домой с «фронта» я попросил показать мне шахтерских пони.

— В Уэльсе нет шахтерских пони, — сказали мне. — У нас лошади.

Меня привели в шахтерскую конюшню, шесть яслей, освещенных электричеством. За лошадьми, отдыхавшими от смены, тщательно ухаживали. Я заметил, что над каждым стойлом написано имя лошади, как бывает в конюшнях беговых лошадей.

— Воин находится под землей уже пятнадцать лет, — сказал мой гид. — Разве он выглядит несчастным? Недокормленным?